Как чиновники "управляли" китайским народом

Основными классами китайского общества во времена династии Цин были крестьяне и помещики-феодалы. Последние владели значительной массой земли, которую сдавали крестьянам на кабальных условиях, присваивая до 70% собранного урожая. Класс феодальных угнетателей состоял из нескольких социальных групп: члены маньчжурской императорской фамилии; маньчжурские князья; маньчжурская и китайская военно-феодальная знать; столичные и провинциальные сановники и чиновники; обычные помещики (не обладающие учеными степенями) и, наконец, шэныни - ученое сословие, облеченное правом власти. Шэньши монополизировали значительную часть государственного аппарата. Из среды шэньши, представлявших собой как бы служилое дворянство, маньчжуры вербовали управителей городов, уездов, провинций, казначеев.

При династии Цин вся страна в административном отношении была разделена на 18 провинций, которые, в свою очередь, делились на области, округа и уезды. Крупнейшей административной единицей - провинцией управлял губернатор. Кроме того, существовала еще и должность наместника, которому были подчинены две или три провинции. Наместник наделялся большими полномочиями. Во вверенных ему провинциях он контролировал взимание пошлин, ведал вооруженными силами, сношениями с иностранными государствами и т. д. Наместники и губернаторы, назначавшиеся императором, считались высшими сановниками в своих местностях и были единственными посредниками между "Сыном неба" и населением.

Маньчжуры вынуждены были привлекать на службу в центральный и местный аппарат китайцев и монголов,, но всегда относились к ним с недоверием. Как уже говорилось, подпись ответственного лица на документе в Китае заменялась печатью, которая считалась непременным атрибутом власти. Печати министерств, ведомств и палат запрещалось передавать в ведение чиновников-китайцев.

Существовала сложная "система вакансий", в соответствии с которой все ответственные места в учреждениях закреплялись за маньчжурами. Китайские же чиновники могли претендовать лишь на второстепенные должности, и им строго запрещалось занимать вакансии, предназначенные для маньчжуров. Существовала также "система отводов": когда китаец-чиновник претендовал на определенную должность, его кандидатуру можно было отвести "по причине родственных связей или по причине происхождения". Запрещалось, например, служить в одном учреждении родственникам-китайцам: дедам и внукам, дядьям и племянникам, родным братьям.

В XVII в. цинский двор опубликовал Закон о системе взаимной ответственности. Суть его состояла в том, что высшие сановники на местах несли личную ответственность за поведение и службу подчиненных им окружных и уездных чиновников. Чиновники центральных государственных учреждений, рекомендовавшие кандидатов на посты наместников и военных губернаторов, подлежали наказанию наравне со своими подопечными если те оказывались не соответствующими должности.

Если высшей административной единицей в "Срединном государстве" считалась провинция, то основной административной единицей, где претворялись в жизнь императорские указы, был уезд.

Уезд (его центром был обычно какой-нибудь важный город) считался основой местного управления. Все распоряжения, исходившие от высших чиновников, проводились в жизнь уездными начальниками, поэтому последние были полновластными правителями на местах.. Обязанности уездного начальника были весьма разнообразны. Олицетворяя собой всю местную власть, он являлся непосредственным исполнителем императорских указов, судьей в первой инстанции по всевозможным? гражданским и уголовным делам, начальником тюрьмы и полиции, собирателем подати.

Маньчжурский чиновник

Низшей административной единицей считалась ли - община, объединявшая 100 или более дворов. Во главе ли стоял назначенный старшина (личжан), который отвечал перед провинциальными властями за уплату налогов всеми членами общины.

Ли делилась на более мелкие объединения - цзя, в которые входили по десять дворов во главе со старостой (цзячжан). На стене каждого дома вывешивалась табличка, где указывались фамилии всех жильцов и род их занятий.

Чтобы высшему начальству легче было держать население в повиновении и знать настроения людей, в феодальном Китае была широко распространена система круговой поруки - бао-цзя. В правительственном распоряжении от 1708 г. полицейские функции этой системы определялись так: "Каждое домовладение получает табличку, заверенную официальной печатью. На ней написаны номера и количество взрослых мужчин. В случае отъезда кого-либо из них записывается их место назначения; в случае чьего-либо приезда в домовладение указывается, откуда они прибыли; запрещается принимать незнакомцев и подозрительных лиц до тех пор, пока не будет произведен их подробный опрос. Каждые десять домовладений имеют старшину (пай-фу - "староста таблицы"), каждые десять пай - старосту цзя, а каждые десять цзя - начальника бао... В конце каждого месяца начальник бао представляет письменную гарантию того, что все обстояло благополучно в его округе, и этот документ пересылается соответствующим чиновникам для проверки. Виновные в невыполнении данного порядка наказываются".

Маньчжурский чиновник в парадной одежде

Система круговой поруки (бао-цзя) позволяла держать население под бдительным полицейским присмотром и своевременно пресекать антиправительственные выступления.

Супруга Маньчжурского чиновника

Самым низшим из всех чиновников считался дибао (нечто вроде старого русского "околоточного"). Уезды и города обычно делились на участки, и во главе каждого из них стоял такой дибао. Обыкновенно эту должность занимали люди без всякого образования. Функции, возложенные на дибао, были разнообразны. Ему следовало знать в лицо каждого жителя на своем участке, кто чем занимается, где проводит дни и ночи, какие у кого тайные намерения и каковы источники доходов. Дибао обладал вполне реальной властью на "своей территории". Он мог выселить без суда любого человека, если считал его пребывание вредным. Конечно, высылки удавалось избежать, если бедняга находил деньги, чтобы "отблагодарить" дибао.

Дибао обязан был доносить своему непосредственному начальству обо всем, что происходит на его участке. Власти требовали даже, чтобы он знал обо всем заранее. Если на участке случались какие-либо важные события, не предвиденные дибао, его привлекали к ответу. Такие чиновники были тесно связаны с опиокурильщиками, морфинистами, нищими, игроками в азартные игры, ворами и ли известны "околоточному", и с них он получал определенную подать. Только при этом условии им разрешалось здесь жить. Если они не соглашались платить подать, то о них сообщалось местному начальству, а это не сулило ничего хорошего.

Наряду с административными функциями на уездного начальника возлагались обязанности религиозного характера. Он одновременно являлся местным верховным жрецом и в определенные дни обязан был совершать жертвоприношения и поклонения в правительственных храмах. Кроме службы в храмах Конфуция весной и осенью начальник уезда совершал жертвоприношения в храмах, построенных в честь местных божеств и святых, в храмах неба, и земледелия, а также - бога войны и покровителя соответствующего города.

В таких халатах чиновники совершали жертвоприношение

Все чиновники и монахи должны были участвовать в особых жертвоприношениях и процессиях-заклинаниях: при солнечном или лунном затмении, по случаю засухи, наводнения и других стихийных бедствий. Во время засухи процессия монахов, предводительствуемая чиновниками, отправлялась к ближайшей реке или колодцу и молилась дракону-хранителю и подателю влаги о ниспослании дождя. Роль мифического животного-дракона исполняла обыкновенная ящерица или змея. Церемония сопровождалась сжиганием хлопушек, курением сандаловых палочек, музыкой и челобитьем. Иногда ящерицу или змею торжественно доставляли в храм, водворяли на алтарь, перед которым затем происходило поклонение.

В книге В. М. Алексеева "В старом Китае" (в ней описано путешествие по стране в 1907 г.) рассказывается, как автор наблюдал за поведением китайского чиновника во время исполнения религиозного обряда. Вот что произошло в городке Цюйфу, на родине Конфуция, 27 июня 1907 г.

"В городке тревога и угрюмое празднество: просяг у Царя Дракона дождя. Весь город на улице. Мальчишки у порога храма равнодушно бьют в барабаны и цимбалы. Чжисянь (уездный начальник) производит приятное впечатление. Моложавый человек, пекинец. Рад случаю поговорить с европейцами.

Под окнами грохот барабана. Чжисянь (уездный начальник) извинившись, прерывает прием (что совершенно противоречит китайскому этикету) и поспешно выходит. Потом возвращается и говорит: "Извините, ничего не поделаешь! - Пришлось выйти и поклониться Царю Драконов. Понимаете, надо успокоить народ, а то как бы чего не вышло!"

Далее В. М. Алексеев описывает процессию:

"Впереди идут музыканты. Барабаны, свирели, цимбалы, медные тазообразные инструменты - рев, грохот, треск, шум, в котором можно разобрать только очень сложный и частый ритм барабана... Лун-ван (Царь Драконов) любит музыку, и моления ему всегда сопровождаются подобным аккомпанементом.

Толпа, в которой много рыбаков (из-за сильной засухи пересохла речка), несет знамена со знаками инь-ян и багуа (заклинательные и молитвенные символы), бумажные флажки с надписями вроде: "Змея, которая задерживает дождь, дай ему хлынуть!"

Почти у всех в руках ивовые ветки. Это - принадлежность Гуань-инь, которая кропит веткой чудотворную воду из своего кувшина и оживляет умершее, засохшее. Мальчишки с веточками и венками на головах составляют особую процессию. Но основная масса толпы - это женщины с цветами, вплетенными в косы, и исступленно бряцающие бамбуковыми планками на манер кастаньет.

Вот, наконец, паланкин, где восседают бородатый чиновник Лун-ван и вездесущий воевода Гуань Юй. Перед паланкином идут музыканты, играющие в том же частом темпе, как и впереди процессии".

Выезд высокопоставленного чиновника

Китайцы в прежние времена свято верили в карающую силу неба. Все, начиная с чиновника самого низшего ранга и кончая высшим сановником, испытывали ответственность перед небом, которому впоследствии должны будут отдать отчет о всем содеянном. Об этом свидетельствует следующий эпизод. В конце XIX в. в одном из городов Южного Китая вспыхнула эпидемия. На узких улицах со скученным населением, жившим в антисанитарных условиях, тысячами умирали мужчины, женщины и дети. Врачи были не способны бороться с охватившей город эпидемией. Плач и стон слышались отовсюду. Смерть была беспощадной: под ее ударами падали и молодые люди, полные здоровья и сил, и цветущие девушки, и грудные дети, и убеленные сединой старцы. Город охватила паника. Страх смерти овладел всеми. Отчаяние жителей города усиливалось слухами о гневе неба, обрушившемся на город. Раскаленный солнечный диск зловеще сверкал огненным блеском, и горячие, палящие лучи его еще более усиливали страдания населения.

Видя, что бедствия приняли угрожающий характер, правитель города решил обратиться к небу. Ранним утром он отправился за город и здесь, на открытой поляне, став на колени, взмолился перед небом о прекращении бедствий, ниспосланных на город. "Я знаю, что я повинен в этом, - молился чиновник, - ибо я дурно управлял городом. Несчастья, постигшие его теперь, служат возмездием за мои грехи. Сердце мое разрывается от печали, и я молю небо послать наказание мне, но пусть невинные будут спасены". Небо отнюдь не избавило несчастных горожан от страданий, но начальник счел свой долг исполненным.

В обязанность местных чиновников входило также руководство церемонией во время праздника земледелия.

Губернатора, увенчанного гирляндами цветов, под звуки музыки выносили в наряженном паланкине на улицу. За ним следовали другие паланкины, убранные богатыми шелковыми коврами. Впереди и позади этой процессии двигалась нескончаемая толпа со знаменами и с зажженными факелами в руках. Главной принадлежностью этой церемонии было огромное глиняное изваяние коровы, которое тащили несколько десятков человек. За ними шел мальчик, который то и дело стегал глиняную корову кнутом. Этим символизировался "дух труда и прилежания". За мальчиком шествовали крестьяне с различными орудиями земледелия.

Обед у знатного чиновника

Губернатор направлялся к восточным воротам города (как бы для встречи весны), а затем возвращался в свой дворец. После этого с глиняной коровы снимали все украшения, а из ее брюха извлекали множество маленьких глиняных коровок, которые раздавали народу. Большая корова разбивалась на черепицы, которые каждый мог взять себе в качестве амулета.

Лежавшие на местном чиновнике обязанности жреца и "официального представителя населения" перед божествами и духами позволяли ему в случае какого-либо неблагоприятного события сослаться на вмешательство силы небесной и свалить на духов вину за беспорядки и различные злоупотребления.

В зависимости от поста, занимаемого в бюрократической иерархии, китайские чиновники делились на разряды; служебное поведение и вся жизнь каждого из них строго регламентировались соответствующими правилами.

В феодальном Китае существовало даже специальное учреждение - Приказ церемоний, - которое строго следило за выполнением правил, обрядов и процедур, унаследованных от прошлого. Этикет при императорском дворе, праздники, деятельность административного и военно-бюрократического аппарата, свадьбы, похороны, траур, религиозные обряды, почести, форма одежды, способы приветствия, манера ходить, ездить верхом и т. д. - словом, вся жизнь китайца со дня рождения и до смерти строго регламентировалась традиционными нормами.

"Китаец твердо знает, - писал один из европейских наблюдателей в начале XX в., - сколько ему надо положить поклонов, когда преклонить колени, как наклонить голову, как улыбнуться, как изменить голос. Нет ни одного народа на свете, который бы больше китайцев был опутан тысячью самых разнообразных излишних и ненужных церемоний".

При цинской династии наиболее распространенными были следующие восемь форм почтительного приветствия:

гун-шоу - зажать руки в кулаки и поднять их вверх на уровень лица, без поклона; цзи-и - наклонить голову; да-цянь - поджать колени; гуй - встать на колени; кэ-тоу - земной поклон; сань-коу - три земных поклона; лю-коу - шесть земных поклонов; сань-гуй цзю- ко у - три раза встать на колени и девять раз сделать земной поклон.

"Церемониями, - писал в 1901 г. В. В. Корсаков,- заранее определено все, начиная с нравственности, образа жизни каждой семьи, будь это простой земледелец или знатный сановник, правитель государства. На все события в жизни народа ясно указано исполнение соответствующих церемоний. И до сегодня эти определенные формы отношений - церемонии - составляют прочный фундамент, на котором зиждется весь общественный и государственный строй Китая".

Строжайший церемониал прежде всего касался чиновничества. Все чиновники должны были одеваться в точном соответствии с занимаемой должностью. В отличие от крестьян, которые носили штаны и куртки из хлопчатобумажной ткани, они облачались в широкие шелковые халаты с длинными рукавами.

Просторный шелковый халат с вышитыми на нем изображениями животных, атласные сапоги на толстых белых подошвах, круглая фетровая шляпа с павлиньим пером - таков был типичный наряд чиновника. Он придавал его фигуре осанистость и важность. Расчетливые, медленные движения начальства и тщательное соблюдение церемониальных жестов производили внушительное впечатление на простолюдина.

Цвет одежды, ее материал, покрой, число пуговиц, фасон шляпы, цвет паланкина и количество носильщиков, даже цвет зонтиков - все было расписано по разрядам чиновников. Каждому разряду было присвоено особое официальное платье, которое различалось по четырехугольным вышивкам на груди и на спине. Изображения журавля и мифического чудовища цилинь украшали халаты чиновников первого разряда, фазана и льва - второго, павлина и леопарда - третьего, дикого гуся и тигра - четвертого и т. д.

а) земной поклон, б) Коленопреклонение

Головной убор считался одной из важнейших принадлежностей одежды чиновника. Шарики на шапке различались в зависимости от разряда. На головном уборе чиновника первого (высшего) разряда был рубиновый шарик; второго - коралловый; пятого - белый прозрачный шарик; шестого - матовый шарик; седьмого, восьмого и девятого классов - бронзовый шарик.

Знаком отличия (нечто вроде плюмажа) служило павлинье перо, которое носили на головном уборе. Перья были трех степеней: перо с одним глазком - первой степени, с двумя глазками - второй и с тремя - треть-ей степени. Воронье перо жаловалось чиновникам ниже шестого класса.

а) Приветствие сложенными руками, б) Приветствие наклоном головы

Чиновники различались и по поясам, инкрустированным различными драгоценными камнями: нефритом, красным кораллом, сапфиром и др.

Показной элемент и парадность занимали важное место в жизни каждого чиновника. На улице он появлялся в окружении многочисленной свиты - выехать без нее означало уронить свое достоинство. Величина кортежа, маршрут его следования, соответствующие эмблемы власти - все это было подробно регламентировано церемониалом.

Непременной принадлежностью чиновника был паланкин: он использовался не только для переездов из одного места в другое, но и для официальных и неофициальных визитов. Считалось совершенно недопустимым для представителя власти отправиться в гости или на прием пешком, в экипаже или верхом.

Выезд высокопоставленного чиновника из его резиденции на паланкине считался важным событием и обставлялся сложным этикетом.

Участник русской экспедиции в Китай в 1874-1875 гг. доктор П. Я. - Пясецкий был свидетелем выезда губернатора в г. Ханькоу. Вот как он описал этот эпизод в своем дневнике (приводим в сокращении).

Впереди важно шагали восемь мальчишек (по четыре в два ряда), которые несли, словно ружья на плечах, опознавательные знаки. На некотором расстоянии от них шагали еще восемь мальчишек также в два ряда. Они несли доски красного цвета, напоминавшие лопаты, на которых крупными черными иероглифами были написаны имя, чин и достоинства чиновника.

Затем шли четыре телохранителя по два в ряд. Первые два стучали в медные барабаны, а два других плетьми отгоняли любопытных и зевак. Вслед за телохранителями следовали два человека, которые несли по очереди большой красный зонт. Он защищал мандарина от солнца, если бы тот пожелал пройтись пешком. Далее два человека шествовали с "веером скромности". Это был большой нескладывающийся веер, назначение которого состояло в том, чтобы закрывать им мандарина, в случае если бы он пожелал переменить по дороге платье на более теплое или более прохладное, смотря по застигшей его в пути погоде. Здесь же четыре солдата на коромыслах несли большой сундук с одеждой. За ними следовал конвой из восьми пеших солдат.

Далее на некотором расстоянии два человека несли еще один зонт с особыми знаками мандарина. За ними - второй эскорт из восьми человек пешего конвоя. И только после всех них следовал паланкин с губернатором, который несли восемь человек. За паланкином ехали верхом шесть свитских мандаринов, заключавших это торжественное шествие. В общей сложности губернатора сопровождало 48 человек.

Однажды все участники русской экспедиции были приглашены на прием к высокопоставленному чиновнику в Ханькоу.

П. Я. Пясецкий рассказывает:

"Во дворе, у крыльца нашего дома, было пять поставленных па землю паланкинов и около них находилось двадцать носильщиков: по четыре человека на каждый, а не по два, как обыкновенно - это число было предусмотрено этикетом. В паланкин садятся, когда он стоит еще па земле, и его поднимают вместе с пассажиром. Мы разместились каждый по своим носилкам и отправились в путь.

Примерно через каждые пять минут носильщики останавливались, чтобы переменить плечо, на котором лежала палка, и переложить последнюю на другое плечо. Это делалось по команде старшего быстро и ловко и не более как в несколько секунд.

Носильщики идут, почти постоянно переговариваясь между собой. Передний предупреждал задних о каких- либо препятствиях, которые надо обойти, а задний считал своим долгом отвечать на каждое предостережение.

Свои собственные впечатления о поездке в паланкине П. Я. Пясецкий выразил так: "Носильщики ступают тяжело, видимо, под тяжестью ноши, обливаются потом, но идут бодро. Носилки открыты спереди, и я невольно смотрел на них, видел, как палки давят плечи носильщиков, и мне становилось неловко, просто совестно. Да нужно лишиться своих ног, чтобы не испытывать это чувство, от которого не отделаешься, когда вас, здорового, несут на плечах люди".

Если чиновник встречал на улице другого чиновника, высшего, чем сам он, разряда, то обязан был выйти из паланкина, чтобы совершить предписанные традицией поклоны. Чиновники, равные между собой, проделывали то же самое, стараясь опередить один другого. Когда на дороге встречались два чиновника, они обычно выходили из паланкинов, отвешивали друг другу низкие поклоны и в знак почтения прижимали руки к груди.

Чтобы избежать сложной церемонии приветствия, чиновник запасался огромным веером, который он нередко раскрывал при виде другого паланкина. Этим как бы давали понять, что встречающиеся друг друга не знают. При приближении важного чиновника били в гонг по числу ударов можно было определить ранг того, кто сидел в паланкине.

Непременной принадлежностью туалета знатного человека и даже простого горожанина был веер. Им закрывались от солнечных лучей, отгоняли мух и комаров, создавали прохладу. Знакомые, если почему-либо не хотели беседовать, закрывали лицо веером, делая вид, что не заметили друг друга.

Знатный человек отращивал длинные ногти - знак того, что он благородного происхождения и физическим трудом не занимается. Ногти легко можно было сломать: чтобы избежать этого на пальцы надевали предохранительные футляры. Понятно, что простолюдин не мог позволить себе подобную роскошь.

Существовало правило, по которому чиновник не имел права заниматься государственными делами в той провинции, откуда он родом - он должен был быть "пришельцем сверху" в глазах тех, кем управлял. Он не имел также права жить в семье отца: боялись, что, если отец и сын станут обсуждать дела и придут к неодинаковым выводам, то это пагубно отразится на управлении государственными делами. "Правителям" народа запрещалось посещать театры и показываться среди обыкновенных людей - это "подрывало" их престиж.

Показная вежливость и напыщенное "благородство" не мешали чиновникам продавать свою совесть за деньги. Служебные посты, как правило, покупались у вышестоящих бюрократов. Купленный за деньги пост давал чиновнику "Моральное право" заниматься вымогательством у подчиненных, а последние, в свою очередь, делали то же самое по отношению к своим служащим - и так до самых низов иерархической лестницы.

Ограбление народных масс, расхищение казны, взяточничество были главными источниками обогащения китайских чиновников-бюрократов. Они распоряжались государственной казной как собственными средствами. Был зафиксирован такой случай: император ассигновал для помощи голодающим провинции Шаньдун 200 тыс. лян. Казначей - первый, кому вверили эти деньги,- присвоил 40 тыс. лян, его помощник - 20 тыс. и т. д. Из этой огромной суммы до провинции Шаньдун дошли всего 40 тыс. лян. Но голодающим не досталось вообще ничего, так как эти деньги были присвоены местными чиновниками.

Если император считался неограниченным властелином всего "Срединного государства", отцом и матерью великой китайской семьи, то губернаторы, начальники уездов и т. д. объявлялись "родителями" населения целого района. Все местное управление было сосредоточено в их руках. Будучи в одном лице военачальником, администратором и судьей, местный начальник был особенно страшен в последнем качестве. Китайские бюрократы вполне закономерно слыли кровавыми деспотами с неограниченной властью, по существу они не зависели от общества, верша суд и расправу по собственному произволу. В лучшем случае этот произвол в какой-то мере мог быть ограничен такими же деспотами, но стоявшими в бюрократической иерархии на ступень выше. И если пострадавший осмеливался обратиться с жалобой к вышестоящим властям, его жалоба возвращалась на рассмотрение к тому, кто его обидел, и тогда уже не было жалобщику пощады.

Телесные наказания и изощренные пытки в цинское время предназначались в основном для китайцев, и уж во всяком случае не для маньчжуров. Наказывали битьем палками, обращением в рабство, высылкой в отдаленные районы, смертной казнью.

Вообще к судебной процедуре прибегали только при крайней необходимости, обычно все спорные дела должен был решать глава семьи или старейшина рода. Император Канси так выразил свое отношение к суду: "Хорошо, что люди боятся суда. Я желаю, чтобы с теми, кто обращается к судьям, поступали без всякого милосердия. Пусть все добрые граждане живут между собой как братья и все свои распри передают на усмотрение стариков и местного начальства. Что же касается сварливых, строптивых и неисправимых, пусть их уничтожат чиновники. Вот им и весь суд, лучшего они не заслуживают".

Присутственное место (или судебную палату), где вершилась расправа над трудящимися, где чиновник- деспот по личному произволу мог загубить человеческую жизнь, называли ямынь.

Обычно ямынь представлял собой целый ансамбль строений, отделенных друг от друга двориками и соединенных общей квадратной стеной. В каждое строение, отделенное двориком, вели массивные двери, украшенные красными фонарями. Друг от друга дворики отделялись большими воротами из прочного дерева. Чем богаче был чиновник - глава ямыня, тем больше было таких ворот. Ворота имели причудливые портики и карнизы, углы которых украшались фигурками животных и духов.

В центральной части этого комплекса находились жилые комнаты главы ямыня, его жен и наложниц, рядом были расположены служебные комнаты подчиненных ему чиновников, а также нечто вроде карцера для преступников, гостиная и приемная. В боковых помещениях ямыня размещалась прислуга и охрана.

Церемониал суда происходил примерно так. Чиновник восседал за большим красным столом. На столе лежали кисточки для писания иероглифов, тушечница с черной и красной тушью, небольшой деревянный брусок и пустотелый, цилиндрической формы предмет, наполненный деревянными бирками. Деревянный брусок считался непременным атрибутом судопроизводства - судья брал такой брусок в руки и с силой ударял им о стол, если хотел произвести устрашающее впечатление на обвиняемого.

По обе стороны судейского стола располагалась стража - несколько рослых служителей в высоких остроконечных шапочках. В руках они держали бамбуковые палки - самое распространенное и чаще других употреблявшееся средство воздействия на обвиняемого. Бамбуковая палка напоминала небольшое весло для гребли на каноэ. Верхняя часть палки имела круглую форму (чтобы удобнее было держать) и была окрашена в черный цвет, а нижняя часть походила на лопасть весла и была выкрашена в красный цвет - это в какой-то мере помогало скрыть следы крови, если обвиняемого долго избивали. Такими палками забивали людей до смерти или, во всяком случае, наносили им тяжелые увечья.

Местный сатрап считал для себя унизительным разговаривать со стражей, приказания отдавались посредством деревянных бирок. Допросив обвиняемого, судья бросал бирки на пол; по числу брошенных бирок стражники определяли, какое именно наказание ждет несчастного: каждая бирка означала пять ударов бамбуковыми палками. Приговор приводился в исполнение тотчас же, в присутственном месте.

Судебное присутствие

Служащие и стража, как правило, ничего не получали за свою работу, средства к существованию они добывали другим путем. Источником их существования были все те, кто так или иначе попадал в сети ямыня. Вымогательства, взятки, ограбление, прикрытое "законом", угрозы - с помощью подобных средств служители ямыня обеспечивали свой заработок. В таких условиях процветали произвол и тирания начальника уезда. Он мог безнаказанно казнить кого угодно, брать взятки, творить несправедливость, обогащаться нечестным путем, но при всем том слыть добропорядочным администратором. Наиболее важными источниками личного дохода начальника уезда были сбор поземельных налогов и отправление правосудия. Китайское судопроизводство не знало состязательного процесса: местный чиновник, начальник уезда или губернатор провинции в одном лице совмещали судью, адвоката и прокурора.

О том, с какой легкостью чиновники прибегали к бамбуковым палкам, можно судить по сатирическому рассказу "Уездный начальник рисует тигра". Вот его содержание.

"Жил когда-то начальник уезда, и очень любил он рисовать тигров. Да только рисовал он плохо, вместо тигров получались у него какие-то кошки - ничего в них не было от тигров.

Однажды нарисовал он такого "тигра", вызвал посыльного, что служил у него в ямыне, чтобы тот поглядел и похвалил его работу, а потом разнес весть о талантах своего начальника по всей округе. Посыльный пришел. Начальник развернул свою картину и спрашивает:

- Вэй! Что это, по-твоему?

Посыльный взглянул и подумал, что это черное животное очень напоминает кошку, и сказал напрямик:

- Это кошка, мой начальник.

Начальник уезда вышел из себя:

- Паршивая кость! Зрачков у тебя в глазах нет, что ли. Тигра, нарисованного господином, принять за кошку! Поистине твоему нахальству нет предела! - и, обернувшись назад, крикнул:

- Слуги, возьмите эту паршивую кость и дайте ему сорок палок.

И бедного посыльного забили до полусмерти.

Чиновник вызвал другого посыльного и стал его расспрашивать.

Увидал посыльный нарисованного черной тушью "тигра", который был удивительно похож на черного кота, но сказать что-либо не осмелился. Он ведь знал, что его приятель уже пострадал за то, что назвал этого "тигра" кошкой.

Он стоял и молчал, придумывал, как выйти из положения.

- Скажи-ка, что это? - спросил уездный начальник.

- Господин, я не смею сказать, - ответил посыльный.

- Кого ты боишься?

- Я боюсь господина.

- А тогда кого боюсь я? - рассердившись, спросил чиновник.

- Господин боится начальника.

- А начальство кого боится?

- Начальство боится неба.

- А небо кого боится?

- Небо только туч боится.

- А тучи кого боятся?

- Тучи больше всего боятся ветра.

- А ветер?

- Ветер боится стены.

- А стена боится чего?

- Стена боится мышей.

- А мыши чего боятся?

- Мыши ничего не боятся, кроме нарисованной вами картины, - набравшись духу, выпалил посыльный.

Чиновник только уставился на него гневными глазами, но не мог вымолвить ни слова".

Обличение вымогательства и взяточничества - одна из важнейших тем китайской литературы и фольклора. Вот, например, как высмеивается продажный судья в народной сказке "Сокровище".

"Некогда в одном ямыне разбиралось дело о краже драгоценностей. Воры знали, что начальник этого ямыня очень жаден, и они нашли способ передать ему, что хотят поднести сокровище и просят только, чтобы он проявил снисхождение и простил их. Начальник дал понять, что согласен.

- Господин, - сказали перед уходом воры, - сокровище, спрятанное в этой шкатулке, имеет одну особенность: человек, который будет владеть им, должен быть честным и справедливым, если же на душе у него нечисто, то сокровище тотчас же улетит от него.

Чиновник-то знал себя - при таком условии он ни в коем случае не смел открыть шкатулку и взглянуть на сокровище. Но однажды он не выдержал, приготовил угощение и пригласил чиновников, которые были у него в подчинении. Когда все трижды выпили, начальник достал красную резную шкатулку и сказал:

- Господа! В этой шкатулке спрятано сокровище, но открыть ее может только справедливый человек, совесть которого совершенно чиста. Если шкатулку откроет человек с нечистой совестью, сокровище мгновенно улетит. Сегодня я специально пригласил вас затем, чтобы самый честный из вас открыл шкатулку.

Сказав это, начальник сел. Прошло много времени, чиновники смотрели друг на друга, не решаясь заговорить, а уж тем более приблизиться к шкатулке.

Начальник ямыня совсем расстроился. Тогда один из слуг, разливавший вино, сказал:

- Господин, разрешите мне открыть,

"Разрешить открыть шкатулку с таким сокровищем слуге - не очень-то подходящее дело", - подумал начальник, но, делать нечего, пришлось согласиться. Гости заволновались, поднялись с мест и окружили шкатулку. Они толкали друг друга и ждали, вытянув шеи.

Наконец крышку подняли, и тотчас раздался крик начальника ямыня - шкатулка была пуста".

Продажность, лицемерие, цинизм, жестокость, презрение к трудовым людям прикрывались у представителей правящей верхушки бесконечными рассуждениями о долге, о гуманности и высокой нравственности, о честности и неподкупности. Чиновник мог приказать отрубить голову невинному человеку и одновременно разглагольствовать о справедливости и братстве, цитируя конфуцианские книги. Он мог присвоить огромную сумму денег, предназначенных для голодающих, и тут же с трагическим видом рассказывать о несчастье, вызванном опустошительным наводнением, сокрушаться о горькой доле бездомных, пострадавших от необузданной стихии.

Чтобы заставить подданных "Срединного государства" беспрекословно повиноваться "Сыну неба", чиновники прибегали к разнообразным наказаниям.

Наказание деревянными колодками

Вначале преступника водили по улицам. Шествие сопровождалось громкими ударами в гонг. На грудь ему прикрепляли лист бумаги, на котором было написано имя наказанного, состав преступления и приговор.

Одним из самых легких наказаний для обвиняемого считалось ношение шейных колодок. Они представляли собой две толстые доски, соединенные вместе и имевшие в середине круглое отверстие диаметром, соответствующим шее человека. Доски раздвигались и в расширившееся отверстие вталкивали голову приговоренного, затем доски плотно смыкали и запирали висячим замком. К замку прикреплялась цепь, другой ее конец охватывал ногу, руку или шею жертвы, в зависимости от тяжести преступления. За самое дерзкое воровство и кражу цепь привязывалась к шее, за менее серьезные преступления - к руке или к йоге.

Об этих шейных колодках (называвшихся еще кантами) немецкий путешественник Эрнест фон Гессе-Вартаг писал: "Во время моего путешествия по Китаю мне почти во всех городах - особенно же в тюрьмах - попадались несчастные носители канг. Канг - шейная колодка, род воротника из двух досок с полукруглыми вырезами для шеи; доски эти скрепляются вместе болтами или цепями. Величиной колодки бывают от 60 до 80 кв. см, а толщиной приблизительно в два пальца. Срок их ношения от одного до трех месяцев. Само по себе наказание это было бы уже не так ужасно, несмотря на тяжесть (капга весит от пятнадцати до двадцати килограммов), если бы преступник не был обречен носить эту колодку, не снимая ни днем, ни ночью; в канге же человеку нельзя прилечь, и он принужден спать стоя или сидя; не имеет он возможности поднести руку ко рту и, если не умирает с голоду, то лишь благодаря сострадательности друзей или прохожих, которые кормят его. На бумажках, налепленных на кангах, обозначается имя преступника или преступницы, род его проступка и срок наказания".

С таким деревянным ошейником преступника выводили на несколько дней на рыночную площадь или в другие общественные места. С виду это могло показаться довольно безобидным наказанием, на самом же деле оно причиняло человеку постоянные страдания. Доски были настолько широкими, что несчастный с большим трудом мог дотронуться руками до лица. Чтобы поднести пищу ко рту, ему приходилось прилагать невероятные усилия, требовавшие почти акробатического искусства. Задача состояла в том, чтобы, наклонив колодку вниз, вытянуть шею возможно дальше вперед.

Днем обвиняемого выводили па какую-нибудь площадку. И если дело было летом, назойливые насекомые облепляли его лицо и голову, а он был беззащитен от них. В таком состоянии несчастный целый день стоял под палящим солнцем, а когда наступала ночь, его уводили в "тюрьму" - зловонную землянку. Он садился на гнилую вонючую солому, кишащую насекомыми, и для него наступало новое испытание. Колодки мешали ему лежать, а от неосторожного движения их острые края впивались в шею. Паразиты и насекомые нарушали и без того беспокойный сон. С наступлением рассвета несчастного вновь выводили на воздух. Так продолжалось от одного до трех месяцев. И это еще считалось самым легким наказанием!

Пытки, которые применялись в "Срединном государстве", по своей изощренности и жестокости могли соперничать разве что со средневековой испанской инквизицией. Наиболее распространенным орудием мучительной казни была, пожалуй, бамбуковая клетка. Она представляла собой усеченную пирамиду из четырех толстых шестов в рост человека, в верхней и нижней части скрепленных перекладинами. На верхнюю перекладину набивалось несколько узких бамбуковых дощечек с отверстием для головы обреченного, которого ставили в такую клетку со связанными за спиной руками. Шея несчастного упиралась в перекладину, что могло сразу же привести к удушению. А чтобы смерть не наступила так быстро, под ноги подкладывали несколько черепиц, которых он едва касался подошвами ног. Затем черепицы одну за другой постепенно убирали. Стараясь хоть немного продлить себе жизнь, обреченный напрягал мышцы, чтобы устоять па цыпочках, а когда силы иссякали или из-под йог убирали последнюю черепицу, наступала медленная, мучительная смерть.

В китайской художественной литературе нередко можно встретить рассказы о том, как бюрократы-чиновники по личной прихоти применяли любые виды наказания, часто приводившие к гибели людей. Реалистические картины такого рода нарисовал автор обличительного романа "Путешествие Лао Цаня" Лю Э. Приведем (в сокращенном виде) один из эпизодов.

"Округом Цаочжоу правил некий чиновник Юй Сянь. Как-то к нему привели трех человек: старика Юй Чао-дуна и его сыновей - Юй Сюе-ши и Юй Сюе-ли. В их доме обнаружили краденые вещи, подброшенные ворами. Вот как выглядело судебное разбирательство:

Из здания высыпало множество чиновников, каждый торопил:

"Скорее ведите их в зал суда!".

Появилось несколько охранников. Они надели на Юй Чао-дуна и его сыновей кандалы, ввели их в зал и поставили на колени перед судебным столом. Его превосходительство Юй Сянь взял список украденных вещей и передал его обвиняемым.

"Вы еще станете отпираться?!"

"Не виноваты!" - только и могли простонать те.

Послышался удар ладонью по столу. Зал задрожал.

"Пойманы с поличным, а еще кричат: "Не виноваты!" - зарычал господин Юй Сянь. - Посадите их в клетки! Живо!

Охранники потащили несчастных к выходу.

Жена младшего брата Юй Сюе-ли отдала два золотых браслета судебному чиновнику, умоляя его спасти ее близких. Этот чиновник отправился в канцелярию суда, выложил золотые браслеты на стол и сказал своим сослуживцам:

"Отцы и братья! Семья Юй, дело которой будет сегодня разбираться, осуждена несправедливо. Если у вас есть хоть какая-нибудь возможность, спасите их. Тем самым вы сделаете доброе дело и, кроме того, заработаете несколько лян серебра. Кто придумает удачный план, получит этот браслет!"

"Какая польза что-то придумывать заранее? - возразил ему чиновник. - Если будет подходящий момент, начнем действовать. Тогда и поговорим".

С этими словами они отправились просить своих друзей, стоявших у судейского стола, быть снисходительными к обвиняемым.

Тем временем Юй Чао-дуна и его сыновей уже доставили в зал заседаний. Господин Юй Сянь приказал посадить их в клетку. Стражники бросились к осужденным и потащили их из зала. Вдруг стоявший рядом дежурный чиновник подошел к столу, преклонил колено и громко произнес:

"Докладываю вашему превосходительству: свободных мест в клетках нет. Что прикажете делать?"

Услышав это, господин Юй Сянь в гневе закричал:

"Врешь! Эти два дня я никого не приказывал заключать в клетки! Как же так получилось?!"

"У нас всего двенадцать клеток, - ответил дежурный. - Вот уже три дня, как они все заняты. Не будет ли угодно вашему превосходительству посмотреть реестровую книгу?"

Его превосходительство взглянул в книгу и, водя пальцем по страницам, стал считать вслух:

"Раз, два, три - вчера трое. Раз, два, три, четыре, пять - позавчера пятеро. Один, два, три, четыре - и четверо - третьего дня. Да, верно, свободных мест нет".

Заключенные в клетках

"Может быть, ваше превосходительство, прикажете пока отправить их в тюрьму? - спросил чиновник. - Завтра несколько человек непременно умрут, места в клетках освободятся и преступников можно будет посадить туда, не так ли? Прошу распоряжения вашего превосходительства".

Господин Юй Сянь холодно взглянул на него.

"Эти люди мне отвратительны! А заключить их в тюрьму - значит продлить им жизнь еще на день. Нет, ни за что! Ступайте, освободите тех четырех, которые были посажены в клетку третьего дня, и приведите их сюда!"

Чиновник удалился. Четыре преступника были вытащены из клеток и приведены в зал. Его превосходительство собственной персоной вышел из-за стола, пощупал носы заключенных и проговорил:

"Живы негодяи! - Затем снова поднялся на свое место, сел и сказал: - Дать каждому по две тысячи палок, уж после этого, я думаю, они сдохнут!"

А кому неизвестно, что человек не в силах выдержать даже нескольких десятков ударов? Все четверо, конечно, испустили дух.

Как ни старались чиновники из канцелярии, ничего сделать не могли. Единственное, что им удалось, - это каждому осужденному из семьи Юя подложить под ноги по несколько черепиц, чтобы они могли протянуть в клетке еще хотя бы три-четыре дня. А тем временем чиновники старались найти выход из положения. Но как ни ломали они голову, все было напрасно.

Самой благородной и преданной оказалась жена Юй Сюе-ли - девушка из семьи У. Каждый день она приходила к клеткам и поила родных отваром из женьшеня, а потом, рыдая, возвращалась домой. Она плакала, ходила с просьбами к различным людям, и неизвестно, сколько тысяч земных поклонов отбила, по не нашлось никого, кто мог бы сломить упрямство его превосходительства Юй Сяня. Через три дня престарелый Юй Чао-дун умер. На четвертый день был близок к смерти и Юй Сюе-ши. Дочь цзюйжэня упросила выдать ей тело Юй Чао-дуна и сама наблюдала за тем, как его укладывали в гроб. Потом облеклась в траур, поручив своему отцу похоронить деверя и мужа, пошла к воротам ямыня, бросилась на колени и горько зарыдала перед клеткой Юй Сюе-ли.

"Умирай спокойно, я раньше тебя отправлюсь в землю и приберу тебе жилище!"

С этими словами она выхватила из рукава острый кинжал, полоснула им себе горло и тут же испустила дух".

Все это видел чиновник Чэнь Жэнь-мэй. "Господа! - сказал он своим сослуживцам. - Беззаветная верность этой женщины достойна прославления. Я думаю, что если бы сейчас удалось освободить Юй Сюе-ли, он остался бы жив! Не замолвить ли нам за него словечко перед его превосходительством?"

"Совершенно справедливо!" - согласились все.

Господин Чэн тотчас же отправился в судебную канцелярию и рассказал, как покончила с собой женщина из семьи У.

"В народе говорят, что она пожертвовала жизнью ради мужа и за это достойна самого глубокого сочувствия. Нельзя ли просить его превосходительство освободить ее мужа за упокой одинокой души самоотверженной женщины?!"

"Вы абсолютно правы, - сказал секретарь суда. - Я тотчас же пойду и доложу об этом!"

И, надев высокую чиновничью шапку, он отправился в приемную Юй Сяпя. Увидев его превосходительство, он рассказал ему о том, как погибла женщина из семьи У и как все просят освободить ее мужа.

Его превосходительство Юй Сянь рассмеялся. "Ты, однако ж, хорош! - проговорил он. - Ни с того ни с сего расчувствовался. Жаль тебе Юй Сюе-ли, а своего хозяина ты не жалеешь? Не важно, виноват этот человек или нет. Но попробуй только отпусти его - добра от него не дождешься. Тогда уж карьеры мне не сделать. Не зря говорится: "Полешь траву - рви с корнем!" Вот в чем секрет".

Так расправлялись с людьми в ямынях, и никого не смущало, что на стене висело изречение: "Распространим высокие моральные качества па весь народ".

Самым же страшным из всех наказаний считалось обезглавливание. Темный, забитый человек верил в загробную жизнь, и эта вера помогала ему переносить любые страдания. Но ужаснее всех земных мук считал он для себя появление на том свете без головы, ибо душа человека, обезглавленного при жизни, была обречена навеки бродить в загробном мире без пристанища. Такая душа лишалась там всякого общества, не будучи в состоянии ни выразить мыслей, переполнявших ее, ни услышать от других душ голоса участия. Мужчина, например, мог бы в загробном мире жениться, но какая женщина выйдет замуж за человека без головы?

Вероломные и лживые, представители имущих классов старались сохранить репутацию добропорядочных людей. По-китайски это называлось "спасти лицо", т. е. пользоваться влиянием, уважением, авторитетом в глазах окружающих. Самым страшным несчастьем для чиновника считалась "потеря лица"-- публичное обвинение в чем-либо недостойном, утрата репутации у вышестоящих. "Потеря лица" была равносильна гражданской казни, моральной смерти.

Когда представителю имущих классов угрожала "потеря лица", он шел на любые уловки, лишь бы сохранить репутацию. Были случаи, например, когда богатый китаец совершал какой-то проступок и чиновник отдавал приказание привести его в ямынь для допроса. Зная свою вину, богач понимал, что ему не легко будет избежать ударов бамбуковой палки, а следовательно, "потери лица". Однако в феодальном Китае за деньги всегда можно было купить освобождение и увильнуть от наказания. В присутственные часы около суда всегда околачивались бедняки, которые за определенную мзду предлагали свои услуги - быть наказанными за другого. Подвергнуться наказаниям палками не считалось для них "потерей лица", так как этим они зарабатывали себе на хлеб. Богатый китаец заключал сделку с одним из таких обездоленных, который "добровольно" подставлял спину под удары.

Явившись в ямынь, богач становился на колени перед судьей, и тот начинал его допрашивать. Так как улики были налицо, то после короткого допроса судья отдавал приказание служителям наказать обвиняемого бамбуковыми палками, но не успевала стража приблизиться к нему, как он вскакивал на ноги и отбегал в сторону, а на его место вставал нанятый им человек. Привыкшие к подобным уловкам, служители ямыня делали вид, что ничего не заметили, и принимались бить "преступника" по пяткам так сильно, что тот начинал истошно кричать. Судья, конечно же, знал, что кричит не настоящий преступник, а подставное лицо, но и его это не удивляло. Хотя телесное наказание и не постигло виновного, но считалось, что он страдает материально - ведь ему пришлось заплатить и своему "спасителю", и судье, и служителям ямыня.

С помощью подставного лица богатый человек мог избавиться не только от экзекуции, но и от тюрьмы и даже от смерти. Отчаяние и страшная нужда толкали китайских бедняков на все. Были случаи, когда вместо настоящих виновников на смерть шли дети, лишь бы на какое-то время избавить своих родителей от нищеты и голода, и это разрешалось законом.

Одной из форм отмщения и протеста против притеснения со стороны "сильных мира сего" в феодальном Китае было самоубийство. Предположим, китаец кем-то был опозорен или обижен, но не имел возможности отомстить. Тогда он лишал себя жизни у входа в дом своего обидчика. По древним верованиям, душа самоубийцы не могла подняться на небо и навсегда оставалась в доме обидчика, навлекая на его семью несчастья и жизненные невзгоды.

Пытаясь разобраться в причинах частых самоубийств в феодальном Китае, английский миссионер Харди писал. "В большинстве случаев их мотивом была месть, так как существовало убеждение, что дух покойника будет преследовать того человека, который был причиной самоубийства, и вредить ему. Мне говорили об одном кули, который пытался покончить с собой, потому что он получил на 10 монет меньше, чем ему обещали. Другой кули разместился у двери дома человека, который его обманул, и довел себя до голодной смерти".

Так, с невиданной жестокостью и цинизмом, наместники "Сына неба" расправлялись с вверенными их попечению миллионами трудовых людей.