Попытки правительства Чжу Ди усилить контроль над бюрократическим аппаратом и усовершенствовать его работу в целях стабилизации положения в стране

Если, как отмечалось выше, роль аристократии в политической жизни императорского Китая чаще всего не была значительна, то за бюрократией исследователи признают ведущее место в управлении страной. Значение бюрократической прослойки здесь было настолько велико, что имеется даже тенденция отождествлять (с определенными оговорками) ее с господствующим классом китайского средневекового общества [58, 22]. Такое отождествление подразумевает в широком плане переплетение бюрократической прослойки с сословием шэньши (см. прим. 1 к стр. 146), из рядов которого посредством государственных экзаменов формировались чиновники.

В данной связи следует отметить, что социальная стратификация китайского древнего и феодального общества остается в целом еще недостаточно изученной. Это объясняется нечеткостью социальных граней, столь характерных для имеющихся в распоряжении исследователя китайских исторических и правовых источников. Не имея возможности сколько-нибудь подробно затрагивать спорную проблему о характеристике господствующего класса Китая в настоящей работе, ограничимся лишь следующими замечаниями.

Бюрократия в феодальном Китае, и в частности в рассматриваемый период, составляла одну из существенных прослоек господствующего класса. Помимо того что чиновничество формировалось главным образом из представителей богатых семей или семейных корпораций, служилая должность давала обладателю повышение социального статуса и материальные доходы. Получалась своего рода обратная зависимость, сращивающая богатство и административную власть. Через широкий слой шэньши бюрократия была опосредованно связана с феодальным классом землевладельцев, державшим в своих руках органы местного самоуправления (землячества, сельские общины, кланы и т. д.), а также с городскими верхами. Тесный контакт между чиновной администрацией и шэньши-землевладельцами отмечается всеми исследователями. В связи с этим Ч. О. Хакер, изучавший период XIV-XVII вв., говорит, что на определенных уровнях бюрократия служила проводником интересов местной элиты, т. е. опять-таки шэньши-землевладельцев [213, 60].

Все отмеченное позволяет сказать, что бюрократия в известной степени отражала интересы основного ядра господствующего класса Китая.

Вместе с тем, являясь частью государственной машины, чиновные слои были призваны осуществить мероприятия, ограничивавшие и ущемлявшие непосредственные интересы феодальных собственников, -охранять неприкосновенность государственного сектора, казны, сдерживать чрезмерный рост крупной земельной собственности.

Нужно также учесть, что бюрократия в Китае строилась по строго иерархическому принципу и положение стоявших на высших ступенях чиновников сильно отличалось от занимавших нижние ступени. Хэ Бин-ди, например, считает возможным выделить по крайней мере три слоя чиновничества, отличавшиеся друг от друга как степенью власти, так и социальным весом и привилегиями [206, 24-25].

К концу XIV - началу XV в. бюрократический аппарат в Китае представлял собой довольно стройную учрежденческую пирамиду. Ч. О. Хакер, посвятивший специальные работы исследованию государственного аппарата в период Мин, выделяет четыре самостоятельные, хотя и взаимосвязанные, служебные иерархии администрации: рядовую, цензорско-судебную, образовательно-ученую и специально-служебную [210, 36]. Наиболее значительна была рядовая администрация. Вершину этой иерархии составляли шесть Ведомств (лю бу): чинов, налогов, обрядов, суда, общественных работ и военное. Каждое Ведомство состояло из нескольких Департаментов (сы), а кроме того, могло включать различные управления, отделы и прочие специальные подразделения. Ведомства были наделены значительной долей исполнительной власти и выполняли роль центральных правительственных органов. Им подчинялись 16 провинциальных правлений (бучжэнсы) по числу провинций страны. В начале XV в. это были: Бэйпин (затем Бэйцзин, а с 1421 г. Северная Чжили), Шаньдун (вместе с Ляодуном), Шаньси, Хэнань, Шэньси (вместе с Ганьсу), Сычуань, Хугуан, Чжэцзян, Цзянои, Фуцзянь, Гуандун, Гуанси, Юньнань, Чжили (с 1421 г. Южная Чжили), Гуйчжоу (с 1414 г.) и Цзяочжи (северная часть Вьетнама, с 1407 по 1427 г.). Ниже стояли, соответственно подчиняясь друг другу, 159 областных (фу), 240 окружных (чжоу) и 1144 уездных (сянь) правлений. Это также соответствовало административному делению. Начальники местных правлений исполняли ключевые функции управления на местах.

Цензорат имел свои центральные и провинциальные органы. Судебные власти помимо Ведомства суда возглавлялись Главной судебной палатой (Далисы). Существовали также сановники Службы проверки (гэйшичжун). Совмещение деятельности рядовой администрации с цензорско-судебным надзором, так же как и с местной военной властью, происходило на уровне провинций.

Образовательно-ученая иерархия была представлена различными академиями, школами и училищами, где воспитывалась смена чиновной бюрократии. Наконец, под специальными службами подразумевается дворцовая администрация и органы сыска и охраны императорской особы.

По подсчетам Ч. О. Хакера, в империи Мин в среднем существовало от 10 до 15 тыс. официальных чиновных постов [213, 14]. Однако число чиновников было значительно больше, ибо эта цифра учитывает лишь тех, кто занимал служилые должности. Помимо того были такие категории, как чиновники, ожидающие назначения, т. е. не имевшие определенного поста; потенциальные чиновники - люди, имевшие принципиальную возможность занимать должность; чиновники в отставке, которые продолжали пользоваться многими привилегиями служилого сословия и могли быть возвращены на службу. Наконец, официальное число чиновных должностей не охватывало занятых в административном аппарате низших служащих ("под-чиновников"). Последних было приблизительно 130 тыс. человек [213, 14].

Чиновная субординация, о которой уже упоминалось в первой главе, сопровождалась соответственно различным жалованьем и привилегиями. Определенные должности в государственном аппарате могли занимать лишь чиновники строго определенных рангов.

Желая удержаться у власти, Чжу Ди не мог не учитывать той значительной роли, которую традиционно играла бюрократия в жизни Китая. Общие основы политического курса нового правительства в отношении чиновничества были сформулированы в императорском манифесте от 24 января 1403 г. Прежде всего здесь постулировалась мысль о необходимости чиновного аппарата и невозможности для императора обходиться без него. Манифест гласил: "Вселенная обширна, один человек не в состоянии управлять ею. [Поэтому] необходимо брать на службу мудрых, отбирать способных, чтобы совместно с ними управлять [ею]... Из всех государей всех династий те, которые придерживались этого [принципа], правили [спокойно], те, которые не [придерживались], [страдали от] беспорядков" [23, цз. 16, 291].

Само по себе подобное признание ничего не изменяло. Бюрократический аппарат существовал в Китае издревле, и император, как отмечалось исследователями, не имел другой альтернативы, кроме использования в управлении страной чиновничества [58, 25]. Однако, будучи сделано новым правительством после известного ослабления функций государственного аппарата при Чжу Юань-чжане, после попыток административных реформ, внутренней войны и переворота, такое признание звучало как определенная гарантия стабильности бюрократии. Отдавая должное чиновничеству, император как бы делал своеобразный реверанс перед ним.

Подтверждение Чжу Ди необходимости использования чиновников не осталось случайным, преходящим моментом. Повторение подобных сентенций во многих последующих официальных документах начала XV в. позволяет усмотреть в этом незыблемый принцип, которого намеревалось придерживаться правительство Чжу Ди. В качестве примера можно назвать манифест от 7 февраля 1418 г., где снова утверждалось: "Государь не может единолично управлять всем, поэтому необходимо назначать чиновников на различные должности в управлении обществом" [23, цз. 196, 2053].

В соответствии с этим принципом в начале XV в. наблюдается увеличение рядов бюрократии. В какой-то мере это можно объяснять выдвижением Чжу Ди "новых" людей, т. е. своих соратников времен войны, с сохранением при этом основного костяка "старых" управленческих кадров. В источниках зафиксировано значительное увеличение штата чиновников уже к лету 1404 г.: "Император в несколько крат против прежнего увеличил число столичных и провинциальных чиновников, состоявших на жалованье Ведомства чинов" [26, цз. 8, 10а].

Этот рост был настолько велик, что возникала необходимость его несколько ограничить. 24 июля 1404 г. император дал следующее распоряжение Ведомству обрядов: "Лишние чиновники только сидят и проедают [поставляемое] народом продовольствие... Вчера я посмотрел [данные] о выплате Ведомством чинов содержания столичным и провинциальным чиновникам. Число их возросло в несколько раз. Поэтому [я] считаю, что не нужно непрерывно пополнять [их состав]. Ограничимся теми людьми, [что уже служат]" [23, цз. 32, 569].

Одновременно Ведомство чинов отдало распоряжение всем учреждениям отсеять "лишних чиновников" [23, цз. 32, 569]. Однако в источниках нет сведений о последующем заметном сокращении штата чиновников. Можно предположить, что оно не было сколько-нибудь существенным. Отмеченные распоряжения могли остановить дальнейший рост административного аппарата, но не больше.

В манифесте от 24 января 1403 г. об общих основах взаимоотношений императора и бюрократии нашел отражение и такой традиционный момент, как превознесение "мудрости" чиновников. Все успехи, достигнутые Чжу Юань-чжаном (кстати, период его царствования характеризуется в манифесте как время "спокойствия", когда "политика и просвещение были приведены в порядок"), объяснялись тем, что он назначал на служебные посты лишь "мудрых", т. е. тех, кто оказался способным "оберегать народ и вести управление" [23, цз. 16, 291].

Подобная мысль прослеживается и во многих других официальных документах начала XV в. Например, в указе Ведомству чинов от 22 сентября 1403 г. говорилось: "Строю планы лишь как найти мудрых [чиновников] для помощи справедливому управлению... Следует приказать всем столичным и провинциальным властям выдвигать [на службу] тех, кого [они] знают [как мудрых]" [23, цз. 23, 419].

Сам по себе критерий "мудрости" в оценке деятельности чиновников не представлял ничего исключительного. Его можно считать типичным, официально пропагандируемым еще в древнем и средневековом Китае. Но настойчивое обращение к нему в исследуемый период скрывало за собой вполне конкретные политические расчеты. Подчеркивая необходимость для чиновников "быть мудрыми", правительство Чжу Ди преследовало две основные цели.

Во-первых, критерий "мудрости" был использован для защиты позиций двора в таком насущном для первых лет правления Чжу Ди вопросе, как соотношение "новых" и "старых" чиновников в административном аппарате. Этот вопрос, вставший непосредственно после переворота 1402 г., не утратил своей остроты и в последующие годы. Какова была основная позиция правительства по этому вопросу и каким образом здесь использовался тезис о "мудрости" чиновников, раскрывается в императорском манифесте от 22 апреля 1403 г.: "Государи, [обдумывающие] планы управления, должны выискивать людей, которых [они] используют. Иногда [таковых] подбирают из [сановников, служивших во времена] исчезнувших империй, иногда выдвигают [из числа своих] врагов, лишь бы только они были мудры" [23, цз. 19, 337]. Хотя приводимые далее в тексте манифеста исторические примеры сходных ситуаций касались лишь давно прошедших времен, нет никакого сомнения, что основной пафос цитированной сентенции был направлен на идеологическое обоснование действий правительства в текущий момент.

Иными словами, в данном манифесте подтверждается принятая еще в ходе переворота линия на "привлечение старых людей" к административному управлению страной, а тезис о "мудрости" служит своеобразным оправданием этой линии. Однако ее проведение в жизнь было сопряжено с немалыми трудностями. В течение целого ряда лет после переворота "старые" чиновные кадры с недоверием относились к правительству Чжу Ди, а "новые" выдвиженцы стремились оттеснить их.

Отмеченное недоверие засвидетельствовано в манифесте от 22 апреля 1403 г.: "Недавно [мне] стало известно, что в душах высших сановников все еще осталась боязнь, подозрение и беспокойство за [свои] должности. Все это происходит потому, что они не прониклись велением Неба, не уяснили моих намерений" [23, цз. 19, 338]. Желая рассеять их сомнения, император объяснял свои намерения: "Как же можно уподоблять [вас] иноземным врагам?.. Те, кто ныне занимает наиболее важные служебные посты и [решает] серьезные, строго секретные [дела],- все они не [мои] люди прежних дней, [войны] "Цзиннань". Это хорошо известно всей Поднебесной, и [вы] это знаете. Какие же еще могут быть сомнения и подозрения?" [23, цз. 19,338].

Отмеченные заверения имели реальные основания лишь наполовину. Если Чжу Ди действительно не был намерен рассматривать "старых" чиновников как врагов, то утверждение о сохранении всех важнейших постов за "старыми" людьми не соответствовало истине. О последнем свидетельствует доклад начальника пекинского Походного судебного ведомства Ло Ця-ня, поданный в начале 1405 г. Докладчик писал: "На службе при дворе следует совместно использовать как новых, так и старых людей. Сейчас же доверенные люди [императора] - это, как правило, прежние сановники вассальных уделов, что является нарушением общего порядка продвижения [по службе]" [23, цз. 39, 649]. Тот факт, что Ло Цяня обвинили за это в "сумасбродных речах", и, сначала помиловав, вскоре казнили "за казнокрадство", лишь доказывает правоту его слов и боязнь двора привлекать внимание к поднятой им проблеме [23, цз. 39, 649-650].

Беспокойство и сомнения "старых" чиновных кадров усиливались сохранением радикальных настроений против них среди некотррых "новых" людей. Например, в рапорте императору в середине 1403 г. Ли Цзин-лун сообщал, что отдельные сановники (по именам их не называет) предлагают уволить со службы всех чиновников, причисленных при Чжу Юань-чжане к изменникам, а также всех, получивших посты при Чжу Юнь-вэне. Чиновников же, выдвинутых по протекции Ци Тая и Хуан Цзы-дэна, равно как и прочих ближайших к трону Чжу Юнь-вэня сановников, предлагалось разжаловать в простолюдины [23, цз. 20, 370].

Другая группа чиновников во главе с начальником Ведомства чинов в октябре того же года подала доклад с возражением против восстановления на службе тех, кто, получив назначение при Чжу Юнь-вэне, был затем при нем же уволен [23, цз. 23, 424]. Наконец, в августе 1406 г. еще одна группа чиновников возражала против назначения на важный пост Хуан Фу, так как он был "старым сановником" времен Чжу Юнь-вэня [23, цз. 56, 832].

Император по-прежнему, как это было еще во время переворота, не шел навстречу подобным радикальным настроениям. Об этом свидетельствует реакция двора на перечисленные предложения и доклады. В первом случае резолюция гласила: "Такое решение переходит через край!.. Хотя [некоторые чиновники] и были выдвинуты [на службу] коварными сановниками, но разве [они] служили именно им? Всех их не трогать" [23, цз. 20, 370]. Во втором - наиболее полно использовался тезис о "мудрости" как единственном критерии оценки чиновников: "Людские таланты в Поднебесной - все выпестованы моим покойным отцом... Всех способных и талантливых [людей] использовать на прежде занимаемых [ими] чиновных должностях. Главные [посты] предоставлять только лишь [в соответствии] с мудростью и талантом... Как же можно отстранять [от службы] тех, кто был выпестован моим покойным отцом по той лишь причине, что они использовались [в годы] Цзяньвэнь? Отныне более не проводить такого различия, а использовать людей [на службе], сообразно их талантам" [23, цз. 23, 424]. Наконец, в третьем случае император ответил, что он "при использовании людей не делит их на старых и новых" [23, цз. 56, 832].

Последняя из перечисленных формулировок неоднократно встречается в документах начала XV в. [23, цз. 20, 369]. Однако на деле деление чиновников на "старых" и "новых" сохранялось по крайней мере до середины 10-х годов. Даже спустя значительное время после окончания войны "Цзиннань" назначения отдельных лиц на важные государственные посты могло вполне официально мотивироваться тем, что это были люди, служившие Чжу Ди еще до 1402 г. [23, цз. 58, 850-851]. В 1415-1416 гг. отмечены даже случаи выдвижения на службу сыновей бывших сподвижников Чжу Ди по военному и довоенному времени [23, цз. 162, 1837, цз. 177, 1935-1936]. Тем самым прослойка "новых" чиновников обнаруживала тенденцию к самостоятельному существованию. Со своей стороны, категория "старых" людей также сохраняла особый статус. Еще летом 1412 г. о чиновниках, получивших служебные назначения при Чжу Юнь-вэне, говорилось как о некой особой категории [23, цз. 128, 1591].

Таким образом, если императорский двор по-прежнему стремился не допустить полного оттеснения "старых" людей от участия в административном управлении, то это отнюдь не мешало ему сохранять завоеванные "новыми" политическими деятелями позиции. Яркой иллюстрацией этому служит реакция на доклад Ло Цяня. При сложившемся положении, когда "новые" выдвиженцы занимали фактически преобладающие позиции, привлекаемые к управлению "старые" люди находились практически на вторых ролях.

Создание монолитной правящей верхушки, сплоченной вокруг императорского трона, несомненно отвечало интересам нового правительства. Этой цели - стиранию наиболее острых противоречий между "старыми" и "новыми" чиновниками - и служили в конечном счете заявления Чжу Ди о предпочтении критерия "мудрости" при подборе служилых кадров. Однако ликвидировать внутренние трения было нелегким делом. Синтез единой чиновно-бюрократической олигархии при Чжу Ди безусловно шел. Но шел отнюдь не быстро и не безболезненно. И вряд ли можно было бы ожидать иного, ибо внутренняя борьба и потрясения предшествующих лет не могли исчезнуть без всяких последствий. Правительство Чжу Ди на первых порах безусловно должно было доверять прежде всего своим выдвиженцам. В "новых" людях оно справедливо рассчитывало найти одну из опор для своего господства в стране. Наоборот, "старые" сановники вполне обоснованно должны были казаться наиболее питательной средой для возможной внутренней оппозиции.

В источниках можно найти прямые подтверждения тому, что императорский двор в начале XV в. именно этого и опасался. Манифест от 17 сентября 1403 г., обращенный к чиновникам, в частности, гласил: "Не объединяйтесь в сообщества ради личных выгод, не жадничайте и не будьте нахальными, не допускайте своеволия и распущенности, чтобы [в итоге] не связаться со злобными бандитами... [против] вышестоящего (императора.- Л. Б.). Не поворачивайтесь спиной к делу, основанному трудами моего покойного отца" [23, цз. 23, 418]. Пытаясь предотвратить возможную оппозицию, император стращал чиновников тем, что их недовольство правительством может в конечном итоге привести к народным восстаниям. Например, в связи с упомянутыми спорами по поводу назначения Хуан Фу двор писал: "При выдвижении [на службу нужно] быть искренним и нельзя питать подозрений... Если же кто-либо [из чиновников со своей стороны будет] питать подозрительность, то народ некогда попытается сбросить [свои] обязанности" [23, цз. 56, 832].

Отмеченная сложность во взаимоотношениях правительства Чжу Ди с различными группами чиновной бюрократии позволяет понять, почему курс на "привлечение старых людей", в конечном итоге отвечавший коренным интересам новой власти, проводился с некоторой осторожностью. В этих условиях заявления о "мудрости" как единственном критерии в оценке чиновников и о неделении их на "старых" и "новых" нельзя переоценивать. Подобные заявления служили лишь для теоретического оправдания отмеченного курса, но это не означало, что они со всей пунктуальностью претворялись в жизнь.

Приведенные выше примеры, свидетельствующие о попытках правительства предотвратить оппозицию в бюрократических слоях, показывают, что императорский двор предъявлял к чиновничеству определенные требования. И здесь мы сталкиваемся со вторым основным аспектом использования критерия "мудрости" чиновника правительством Чжу Ди. Мы имеем в виду систематические наставления о нормах поведения управленческих кадров, наставления, призывавшие их быть мудрыми и дальновидными в самом прямом смысле этого слова.

Подобные наставления составляют существенную часть почти каждого официального документа, обращенного в начале XV в. в адрес чиновничества. Для примера можно привести опять-таки манифест от 24 января 1403 г., где говорилось: "Вы, гражданские и военные сановники, вне зависимости от того, высокую или низкую должность [вы занимаете], проникнитесь моими душевными устремлениями. [Пусть] каждый [из вас] до конца идет своим путем. Не будьте зловредными, не поддавайтесь обману и приспособленчеству, правильно направляйте свои помыслы, будьте строги к своему поведению, докажите свою преданность в служении, сообща блюдите оставленные [Тай-цзу] на счастье народа законы. Вам следует приложить [к тому] все силы" [23, цз. 16, 291]. Во многих других документах также встречаются призывы, подобные следующему: "Каждому из вас (чиновников. - А. Б.) следует со всей душой сообща [выполнять] служебные обязанности, со всей искренностью сообща участвовать в делах" [23, цз. 19, 338].

В приведенных наставлениях заметно желание двора создать определенный идеал чиновника, который бы полностью отвечал интересам трона, с одной стороны, и управления, как такового, - с другой. Иногда подобные устремления являлись основой приказов и манифестов, обращенных к чиновникам. Наиболее ярко это прослеживается в манифесте, изданном в феврале 1415 г. Он гласил: "Для чиновника главное - это быть верным, старательным, бескорыстным и почтительным... Общественный [долг] - это отказ от своекорыстия, справедливость - значит беспристрастие, гуманность-отсутствие жестокости, снисходительность - избежание пагубных [действий]. Не смейте думать об обмане народа, и [ваши] сердца [проникнутся] настоящей святостью! Не смейте думать об обмане императорского двора, и небесный владыка (божество. - А. Б.) будет с благоговением взирать на это" [16, цз. 16, 1111].

В таких призывах отразилось издавна присущее китайской общественно-политической мысли представление, что с помощью "мудрых" чиновников можно обеспечить идеальный порядок в стране. Иначе говоря, за всеми цитированными сентенциями скрывалось вполне искреннее стремление правительства Чжу Ди образцово наладить работу государственного аппарата, т. е. прежде всего бюрократической машины. Забота о нормальном функционировании этой машины прослеживается в течение всего царствования Чжу Ди. Здесь нельзя усматривать ни намерения следовать традициям, ни филантропических побуждений. Такая забота диктовалась насущными интересами нового правительства. Кратко формулируя свои основные задачи, Чжу Ди писал: "Днем и ночью я с почтением думаю лишь [о том, как] умиротворить и успокоить [страну], чтобы [с честью] вынести бремя [власти], доверенное мне по наследству" [23, цз. 16, 291]. Иными словами, в столь нестабильной обстановке ключ к удержанию достигнутой власти император видел в создании спокойного внутреннего положения. А нормальное функционирование управленческого аппарата было для этого важным условием.

В одном из императорских манифестов выражалось вполне резонное заявление: "Государь платит чиновникам жалованье, чтобы управление стало совершенным" [23, цз. 29, 521]. Однако обеспечить совершенную работу бюрократической машины было весьма трудным делом. Попытки создать идеальных, "мудрых" чиновников разбивались при столкновении с действительностью. В конце своего царствования Чжу Ди был вынужден прийти к печальному заключению, что "все чиновники совершают злоупотребления перед законом" [23, цз. 236, 2264]. Это признание было не так уж далеко от истины. Источники пестрят сообщениями о нарушениях, допускавшихся должностными лицами: недобросовестном исполнении своих обязанностей, произволе и нарушении предписаний свыше, злоупотреблении судебной властью, алчности, лихоимстве, разврате и т. д. [23, цз. 23, 428, цз. 76, 1036-1037, цз. 122, 1539, цз. 124, 1555, 1562, цз. 233, 2247, цз. 267, 2423]. Наиболее распространенными пороками чиновничества было казнокрадство, взяточничество и эксплуатация населения подведомственных районов. Некоторым чиновникам, занимавшим даже не очень высокое положение, удавалось сколачивать неправедными путями миллионное состояние [23, цз. 166, 1859].

Нужно иметь в виду, что императорскому двору становилось известно лишь о немногих творимых чиновниками злоупотреблениях. По свидетельству цензора Дэн Чжи, чиновные власти покрывали друг друга в своих беззакониях [23, цз. 219, 2176-2177]. Поэтому даже если собрать все зафиксированные на страницах официальных документов случаи правонарушений со стороны должностных лиц, то и это не могло бы воссоздать во всем объеме картину произвола, чинимого бюрократической властью.

Естественно, что при тех расчетах, которые возлагал императорский двор на работу бюрократического аппарата, подобные явления не могли не вызывать недовольства высшей власти. Неудовлетворенность действиями отдельных должностных лиц, целых учреждений и, наконец, чиновничества в целом хорошо прослеживается на примере многих официальных документов, издававшихся от имени императора в первой четверти XV в.

Прежде всего, недовольство двора вызывала та безудержность, с которой чиновные власти эксплуатировали подведомственное им население. Одно из распоряжений императора в июне 1403 г., в частности, гласило: "Прежняя политика [периода] Цзяньвэнь приносила страдания и зло военному и гражданскому люду. Вступив на престол, я сразу же вознамерился дать ему (народу) отдохновение. Но ведающие тем власти не прониклись моими устремлениями и все еще наносят вред [народу] своими бесчинствами" [23, цз. 21, 379]. Далее разъяснялось, что это выражалось в нарушении правил набора людей в солдаты, ограблении населения, самочинном привлечении народа к различным общественным работам и т. д. В феврале следующего года Чжу Ди, обращаясь к чиновникам, писал, что те из них, кто не желает народу добра, идут против его воли [23, цз. 27, 491]. Наконец, в распоряжении по поводу голода и бедствий, обрушившихся на провинцию Хэнань в 1407 г., говорит лось: "Это вина негодяев, назначенных мною (Чжу Ди) на [чиновную] службу" [23, цз. 67, 939]. Подобные примеры можно было бы продолжить.

Беспокойство верховной власти вызывало безразличие местной бюрократии к положению подведомственного ей населения, ее инертность. Это ярко отразилось в короткой, но весьма емкой сентенции из манифеста от 7 февраля 1418 г.: "Ныне вы (чиновники), сидя сложа руки, смотрите на бедность народа, спокойно оставляете [это] без внимания, утаиваете и большое и малое, ни о чем не докладываете двору. [Вероятно], вы не страшитесь [возмездия] духов Неба и Земли!" [23, цз. 196, 2053]. В приведенной цитате обнаруживается еще один мотив, вызывавший резкое осуждение императорского двора, а именно систематическое сокрытие от высших инстанций действительного состояния дел на местах. Подобные мотивы прослеживаются и в других документах. В официальных бумагах констатировалось: "Докладчики сообщают, что в последнее время [погодные сезоны] своевременны, [царит] покой, годы урожайные, народ спокоен и [имеет] все в изобилии. При проверках же обнаруживается, что поля пустеют и порастают бурьяном, народ голодает и [страдает] от холода. Дошло до того, что [двору] не докладывают даже о засухах, наводнениях и саранче!" [23, 139, 1675]. Сетуя на трудности, связанные с попытками обеспечить получение правдивой информации с мест, император писал: "Когда чиновники из провинции прибывают ко двору, я приказываю им докладывать о выгодах и бедствиях народа. Все, как правило, говорят, что поля засеяны, урожай богатый и [люди] в деревнях радостно трудятся. Недавно же стало известно, что голодающие в Шанъси едят кору деревьев, травы и коренья. И никто не доложил об этом!" [23, цз. 136, 1653].

Наконец, в претензиях двора к чиновникам сквозит недовольство их прямым неповиновением. Император признавал: "Некоторые [чиновники], подчиняясь [приказам на словах], нарушают и не соблюдают государственные законы [на деле]" [23, цз. 87, 1151]. В этом плане, по мнению Чжу Ди, оставляла желать лучшего даже работа высших административных органов. В начале 1404 г. он говорил: "В последнее время из шести ведомств [исходит] слишком много [решений], вредных для [дела] политики. Это все следствие неисполнения подчиненными [ведомствам] чиновниками [своих] обязанностей" [23, цз. 26,487].

Отмеченные настойчивые требования двора к бюрократическому аппарату проявлять всяческую заботу о народе и его нуждах диктовались отнюдь не высокоморальными соображениями или же простым стремлением Чжу Ди приблизиться к идеалу "хорошего государя", пропагандируемому конфуцианским учением. Причина такой заботливости была гораздо реальнее. Она вызывалась боязнью, что самоуправство чиновников может вызвать новое крупное восстание народных масс (как и в середине XIV в.). Эти опасения усугублялись теми тяжелыми последствиями, которые имела для значительной части населения война "Цзиннань". Доказательством тому может служить обращенный к гражданским и военным сановникам манифест от 27 мая 1404 г.: "Ныне, хотя в Поднебесной спокойно, народ все еще не пришел в себя и не отдохнул. В округах и уездах [есть] самодуры [чиновники], которые при сборе налогов и отправке [народа] на принудительные работы поступают бесчестно. Простой народ не в силах [вынести это]. [Поэтому] появляется много разбойников и мятежников" [23, цз. 30, 550].

Видя причины и опасность нарастающего в низах недовольства, правительство пыталось предотвратить возможный взрыв. Для этого и оказывалось всяческое давление на местные власти в "защиту" народа. "Нельзя допустить, чтобы злые духи привели в будущем к бедствиям и бунту [народа]; бедствия [же происходят] от лукавых [чиновников], счастье - от хороших" [23, цз. 87, 1151 - 1152].

Императорский двор в начале XV в. не ограничивался выражением недовольства по поводу отмеченных выше недостатков в работе бюрократической машины. Верный своему намерению добиться ее нормального, образцового функционирования, он старался исправить положение. Методы, применяемые для этого, были весьма различны.

Преимущество отдавалось методу убеждения. Призывы исправиться или приблизиться к идеалу хорошего чиновника занимают существенное место во многих документах рассматриваемого периода. Были уговоры назидательного характера: "Вам следует [вкладывать] в дело управления все сердце, искоренять тех, кто подрывает благоденствие народа. Не самодурствуйте, следите за [сохранностью] каждой монеты, не безрассудствуйте... Вносите [свой] вклад в [дело] помощи военному и гражданскому люду. Стимулируйте земледелие и шелкоткачество и облагайте [их продукцию] налогами. Предусмотрительно оберегайте занимаемые [вами] посты. [Способствуйте] согласию и спокойствию в государстве. Докладывайте [двору] о [ваших] достижениях в управлении" [23, цз. 30, 550].

Были уговоры чисто идиллические: "Впредь [вы должны] исправиться. Сами себя перестройте. Алчные [пусть] станут бескорыстными, жестокие - гуманными" [23, цз. 196, 2053].

Были обращения и с несколько просительным оттенком: "Все вы чиновники - управители и защитники [народа]. Непременно помните об этом, любите и воспитывайте его. Не исчерпывайте до конца его имущества, не перенапрягайте его силы. Не будьте алчными, тупыми, своевольными и жестокими насильниками... Быть слугой [государя] - [это значит] смочь проникнуться мыслью своего государя о любви к народу, продвигать и осуществлять эту [мысль в жизни]... Вы должны все свое сердце и все силы отдавать достижению действенного успокоения народа, чтобы помочь [осуществлению] моего искреннего Душевного стремления" [23, цз. 38, 639, цз. 87, 1151-1152].

Наконец, были доверительные уговоры, подчеркивавшие общность целей бюрократии и императорской власти: "Вы, высшие гражданские и военные сановники, почитаете [меня] и помогаете [мне] еще более успокоить страну. Ныне во вселенной нет [трудностей] в делах. Мы все вместе радуемся [этому]. Однако нам всем вместе следует подумать, как сохранить [такое положение] на вечные времена... Спокойствие государства - это и ваше спокойствие. Призываю [вас] иметь [это] в виду" [23, цз. 89, 1183].

Однако, стремясь исправить недостатки в работе управленческого аппарата, императорский двор отнюдь не думал ограничиваться лишь убеждениями. В случае надобности в ход пускались угрозы. Например, в манифесте от 7 февраля 1418 г. говорится: "Если [вы - чиновники]... будете ожесточать народ, то [я] никак не прощу такого преступления. Так, если человек, которому поручили пасти быков и баранов, не смог добиться их приплода и еще многих заморил голодом до смерти, то он должен нести заслуженную кару. Так [будем поступать] и с теми, кому поручено быть пастырями людей" [23, цз. 196, 2053-2054]. (Попутно обратим внимание на приравнивание народа к быдлу, что лишний раз говорит отнюдь не о филантропических истоках "заботы" Чжу Ди о народе.) Угрозами применения репрессивных мер против непокорных чиновников был проникнут манифест от 17 сентября 1403 г. Много места отводилось в нем оправданию "политики наказаний", проводившейся Чжу Юань-чжаном в отношении его сановников. Обращение к наказаниям в то время объявлялось в манифесте вынужденной мерой. Кроме того, провозглашалось намерение Чжу Ди идти по стопам политики отца. "Надеюсь, что меры наказания будут служить достижению благополучия и справедливости", - заявлялось в манифесте [23, цз. 23, 418].

Угрозы не всегда оставались лишь на бумаге. В случае уличения чиновников в причастности к "бедам народа" их могли не только снимать с должности, но и препровождать в столицу в кандалах [23, цз. 124, 1563]. Применение различного рода крутых мер в отношении крупных и мелких должностных лиц при Чжу Ди отнюдь не было редкостью. В предшествующих главах уже отмечалось, что в 1403-1405 гг. был устранен (в том числе иногда и физически) целый ряд крупных военных сановников. В апреле 1407 г. та же участь постигла Ху Гуана и его "сообщников", обвиненных в "изменнических замыслах" [23, цз. 65, 916]. В 1414 г. подверглись гонениям Ян Ши-ци, Хуан Хуай, Ян Бо, Жуй Шань, Цзянь И и Цзинь Вэнь, занимавшие видные посты при дворе, а в 1421-1422 гг. - крупные сановники Ся Юань-цзи, Цзоу Ши, Фан Бинь, У Чжун, Лю Чжэнь и опять-таки Ян Ши-ци и Цзянь И [24, цз. 16, 714; 23, цз. 243, 2295-2296, цз. 254, 2349-2350].

Что же касается более мелких чинов, то, согласно источникам, в феврале-марте 1404 г. подверглись различным мерам наказания семеро из них, в марте 1405 г. - четверо, в апреле 1407 г.- двое и т. д. [16, цз. 13, 923-925; 23, цз. 39, 651, 656, цз. 65, 920-921]. Однако, учитывая методы, издревле практиковавшиеся в императорском Китае, подобное явление не представляет собой чего-либо исключительного. К тому же 16 июля 1407 г. была объявлена амнистия всем чиновникам, подвергнутым наказаниям в 1404-1407 гг. [23, цз. 68, 959]. После этого в источниках встречается гораздо меньше записей о применении насильственных мер против представителей бюрократическил кругов.

Главное, что бросается в глаза, это невозможность провести какие-либо прямые аналогии с экзекутивной практикой времени Чжу Юань-чжана. Если не считать период переворота 1402 г. и его отголосков в ближайшие годы, какой-либо новой существенной волны репрессий в первой четверти XV в. не последовало. Манифест от 17 сентября 1403 г. остался больше угрозой, чем сигналом к действию. В этом отношении весьма показательно, что в 1404 г. во время обсуждения со своими приближенными вопроса о "наказаниях" император высказался за осторожность их применения [23, цз. 25, 467-468], Гибкость политики Чжу Ди в данном вопросе проявилась в том, что многие из упомянутых выше сановников, которые подвергались гонениям, через некоторое время восстанавливались в своих должностях.

В общем и целом можно сказать, что использование крутых мер против чиновно-бюрократичееких слоев не выходило при Чжу Ди за рамки традиционной политики "наград и наказаний" должностного сословия, рекомендуемой монарху конфуцианско-легистской моралью. Основной целью такой политики, по мысли китайских идеологов, должно было служить достижение хорошей работы управленческого аппарата. Именно в этом плане она и использовалась в начале XV в.

Намерение двора прибегать к "наградам и наказаниям" чиновников декларировалось в официальных документах. Например, в наставлении чиновникам в январе 1409 г. отмечалось: "[Тех чиновников, кто] сможет проводить [в жизнь] мое стремление [оказывать народу] гуманную помощь, [я] намерен отблагодарить за труды; нечестные [же] не узнают благодарности... Путь Неба в награждении достойных и наказании [провинившихся] согласно общим государственным законам" [23, цз. 87, 1151]. Еще раньше, в новогоднем манифесте 1406 г., провозглашалось желание императора "справедливо раздавать награды и наказания" чиновникам [23, цз. 50, 745], Практика показывает, что правительство Чжу Ди не ограничивалось здесь лишь декларациями и активно применяло не только "наказания", но и "награды".

Награды чиновникам, по существу, не отличались от наград военным чинам, о которых уже говорилось выше. Им также жаловались средства из казны, давались повышения в должности и для них устраивались специальные банкеты. Перечисление всех "милостей", оказанных в первой четверти XV в. чиновникам, заняло бы многие страницы. Поэтому, не прибегая здесь к подробному изложению, отметим лишь, что в декабре 1402 г. были утверждены специально разработанные правила придворных банкетов, куда приглашались и верхи чиновной бюрократии [23, цз. 14, 259]. Награды же из казны иногда выдавались всему служилому сословию [23, цз. 130, 1610, цз. 189, 2007, цз. 267, 2425]. Но наиболее частой формой поощрения было награждение какой-либо группы чиновников. Индивидуальные дары получали, как правило, лишь самые высокие чины.

Политика "наград и наказаний", как средство для исправления недостатков и совершенствования работы бюрократического аппарата, практиковалась правительством Чжу Ди вплоть до последних лет его пребывания у власти. При этом, как можно судить по манифесту от 7 февраля 1418 г., здесь выработались определенные стандарты: "У государства имеются постоянные правила - награждать за заслуги и наказывать за преступления. Это должно служить стимулом для вас (чиновников). Не забывайте этого и не пренебрегайте этим!" [23, цз. 196, 2053-2054].

Пытаясь преодолеть один из основных недостатков чиновной бюрократии - взяточничество и казнокрадство, правительство в первой четверти XV в. специально издало несколько строгих указов [23, цз. 166, 1859, цз. 207, 2115, цз. 236, 2268].

В борьбе за приближение работы аппарата управления к идеальному образцу применялось и такое традиционное для Китая средство, как инспекционные смотры. Специальные эмиссары двора направлялись в различные районы страны для выяснения на месте истинного положения дел. Посланцы императора получали полномочия вести на местах суд и расправу над нерадивыми и самоуправными чиновниками, чтобы "искоренить прежнее зло, [установить] спокойствие и добро" [23, цз. 21, 379].

Подобные миссии начали рассылаться из столицы еще летом 1403 г. [23, цз. 21, 379]. В июне 1409 г. ко двору поступило предложение направлять цензоров с инспекторским досмотром ежегодно во втором месяце по лунному календарю [23, цз. 91, 1197]. Это предложение было одобрено и передано для проведения в жизнь в Ведомство чинов. Насколько пунктуально оно претворялось в жизнь, судить трудно. Однако мы имеем одно свидетельство, относящееся к 1412 г., что эти инспекционные миссии направлялись ежегодно [23, цз. 129, 1602].

Особенно широко инспекция была проведена в 1415 г. Общее руководство этим мероприятием возлагалось на цензора У Вэня. Специальный императорский указ ставил перед ним и прочими эмиссарами следующие задачи: "Местные власти скрывают и не доводят до сведения [двора] трудности, [испытываемые] населением. Тебе и прочим, получившим поручение быть моими ушами и глазами, следует всеми силами проверять тех, кого императорский двор назначил волостными и уездными чиновниками. При выявлении [среди них] алчных лихоимцев и нарушителей законов арестовывайте их... Следует, не извращая [положения дел] и [никому] не попустительствуя!... присылать доклады о каждой выгоде и каждом бедствии народа" [23, цз. 160, 1819-1820].

Повышенное внимание императорского двора в начале XV в. к организации подобных миссий говорит о его стремлении преодолеть одно из самых уязвимых мест в работе бюрократической машины-слабость контроля центральной власти над действиями чиновников на местах. Эта слабость осознавалась и признавалась современниками. Например, один из представителей провинциальной просвещенной элиты Ао Жу-юань в своем докладе императору писал: "Ныне, [если] захотеть, чтобы мелкий люд спокойно трудился, то нужно [учинить] внимательное разбирательство тому, как соблюдаются приказы [свыше]" [23, цз. 91, 1197]. Существующая система цензорного надзора не могла справиться с такой задачей, о чем и свидетельствует попытка Чжу Ди наладить регулярные инспекционные досмотры.

Однако все перечисленные меры оставались в значительной степени тщетными. Ни уговоры, ни угрозы, ни наказания и награды, ни указы против взяточников, ни инспекционные смотры - ничто не могло переломить инерцию бюрократической машины и сделать ее работу идеальной. Поэтому во многих официальных документах рассматриваемого периода можно найти не только свидетельства недовольства ее работой, но и определенные нотки бессилия, звучавшие среди попыток императорского двора исправить положение. Например, в январе 1419 г. император констатировал: "Я неоднократно отдавал указы всем учреждениям в столице и в провинциях, не дозволяя безрассудно [забирать] на отработочную повинность хотя бы одного человека, самовольно брать хоть одну крупицу [зерна]. Но бесталанные чиновники творят самоволие!" [23, цз. 207, 2115]. Подобные признания собственного бессилия можно усмотреть и во многих уже приводимых выше уговорах и угрозах императорского двора в адрес чиновничества.

Тщетность попыток превратить бюрократический аппарат в послушное орудие исполнения воли императора, наряду с отмеченной выше боязнью сохранения оппозиционных настроений в отдельных чиновных кругах, заставляла Чжу Ди опасаться за прочность той опоры, на которую он мог здесь рассчитывать. Эти опасения должны были усиливаться известной саморегулируемостью бюрократии в Китае.

Как известно, выдвижение на службу должно было проводиться посредством системы экзаменов. Контроль за назначением и перемещением чиновников по служебной лестнице лежал на самой бюрократической машине, в частности на Ведомствах чинов и обрядов. Формально, конечно, требовалось утверждение со стороны императора. Но фактически его свобода действий в этом отношении была связана традицией.

Ч. О. Хакер, специально исследовавший вопросы государственного устройства Китая, приходит к выводу, что император мог произвольно назначать людей на важные посты только "в годы становления династии" [213, 46-47]. В начале XV в. мы видим ситуацию, аналогичную становлению новой власти. Поэтому Чжу Ди, без сомнения, пользовался большей, чем обычно, свободой при выдвижении сановников. Об этом свидетельствует появление при нем целой категории "новых" людей. В одном из своих указов он утверждал: "Все высшие сановники [в стране назначены] по моим приказаниям" [23, цз. 90, 1189].

Однако даже в создавшейся специфически благоприятной для этого обстановке Чжу Ди был вынужден производить назначения с некоторой осторожностью. Подтверждением тому могут служить его собственные слова: "Будучи государем, при выдвижении кого-либо [на службу] или увольнении в отставку во всех случаях не [следует поступать] как попало, а нужно непременно [рассчитывать] на положительное восприятие [того и другого] сердцами народа... Как же можно служить Поднебесной, руководствуясь [лишь] своими [побуждениями]?" [23г цз. 29, 531-532]. Данное высказывание, несмотря на его высокопарность, не было простой данью демагогии. Отразившийся в нем подход полностью согласуется со многими другими изречениями и декларациями Чжу Ди, свидетельствующими о его осторожности. В поучениях наследнику престола в мае 1409 г. по поводу взаимоотношений императора и сановных кругов, например, говорилось: "Сейчас самое время... заботиться о репутации. Управлять Поднебесной тяжело. Во всем следует сначала разобраться, а [потом] действовать. Любое малейшее упущение может оказаться немаловажным для накопления добродетели" [23, цз. 90, 1189].

В связи с такой осторожностью Чжу Ди интересно отметить, что, по подсчетам О. Б. ван дер Шпренкеля, средняя продолжительность службы начальников Ведомств в первой четверти XV в. была самой длительной за весь период Мин [227, 96-97].

Что же касается нижних слоев бюрократической пирамиды, то они были "саморегулирующимися" в большей степени, чем верхние. Император официально признавал за чиновным аппаратом право самому регулировать свои кадры, предостерегая лишь против злоупотреблений в этом: "Не смейте из зависти вредить мудрым, не смейте при выдвижении [людей] совершать злоупотребления, следуя своекорыстию. В [канонических] книгах сказано: "Твоя единственная обязанность - выдвигать способных, [которые] должны стать чиновниками; твое единственное пренебрежение обязанностями - одобрение тех, кто не должен быть [чиновником]"" [23, цз. 23, 419]. Однако из литературных источников хорошо известно, что в средневековом Китае при выдвижении на службу процветали протекция, кумовство, подкуп и прочие полностью не регулируемые правительством каналы. В этом отношении не было исключением и рассматриваемое время. Вывод Ч. О. Хакера об известной саморегулируемости бюрократической системы в период Мин можно с полным основанием относить и к началу XV в. [213, 46].

Отмеченная особенность бюрократического аппарата также не могла не вызывать неудовлетворения императора, хотя это и в недостаточной мере отражено в источниках. Недовольство работой управленческой машины, обусловленное, как отмечалось, несовершенством бюрократического аппарата и его потенциальной возможностью действовать вне непосредственного контроля императора, толкало Чжу Ди на поиски определенного противовеса произволу бюрократии. Поэтому не удивительно, что в годы его царствования проявился и усилился ряд моментов, существенно нарушавших традиционную систему чиновного управления.