Идеолог или политик

Предоставим еще раз слово Мао Цзэ-дуну: как он понимает себя, свою роль в новом Китае, свое место в освободительном движении, в современном мире вообще?

В выступлении на партийном совещании в Чэнду (9 марта 1958 г.) Мао говорил: "Некоторые проявили очень большую заинтересованность культом личности... Их личные цели направлены на то, чтобы другие почитали их самих. Некто, выступив против Ленина, назвал его диктатором. Ленин ответил напрямик: "Чем позволить вам быть диктатором, уж лучше я сам буду им"".

Монумент Мао Цзэ-дуну

Никогда ничего подобного В. И. Ленин, конечно, не говорил, как никогда, впрочем, никто из подлинных коммунистов не обвинял его в диктаторстве. Все это плод досужего вымысла Мао Цзэ-дуна. А нужен ему этот вымысел для того, чтобы попытаться освятить именем Ленина режим личной диктатуры, без которого Мао и не мыслил своей власти.

Проблема культа личности сводится Мао исключительно к вопросу о личных качествах вождя. Он утверждает, что культ может быть положительным явлением, если личность соответствует такому своему исключительному положению. Мао фактически игнорирует и отбрасывает весь ленинский опыт коллективного руководства в условиях диктатуры пролетариата.

В сознании Мао престиж руководителя - это национальный престиж страны.

Вот самое, пожалуй, характерное высказывание Мао по этому поводу: "Китай привык быть рабом и, кажется, хочет им оставаться. Рисуя меня со Сталиным, китайские художники всегда изображали меня пониже Сталина, слепо подчиняясь моральному давлению Советского Союза тех времен".

Можно подумать, что, если бы художники изображали Мао повыше, то это изменило бы суть. В сознании Мао Китай отождествляется с ним самим. Трудно найти более прокультовское отношение к собственной личности, оно вполне может конкурировать со знаменитым изречением Людовика XIV: "Государство - это я!"

Правда, Мао все время чувствует неуверенность по поводу своих претензий в области идеологии. Он ведь сам не раз признавался в недостаточном знании марксизма-ленинизма, в недостаточном марксистском образовании. Как же быть? Тогда рождается "теория" о том, что "необразованные сильнее образованных", что создателями новых идеологий всегда были не очень ученые люди.

Он говорил на совещании в Чэнду: "Начиная с древних времен творцами новых идей, основателями новых философских школ были молодые люди, не блиставшие ученостью. Конфуцию, когда он начинал, было 23 года. А какие знания были у Иисуса? Шакья Муни в 19 лет заложил основы буддизма. Знания им были приобретены позже. Какие знания были у Сунь Ят-сена? Всего лишь на уровне средней школы. Когда Маркс приступил к созданию диалектического материализма, он был еще молодым. Знания он также приобрел позже. Когда Маркс написал "Манифест Коммунистической партии", ему было всего лишь около 30 лет, но он создал школу. Когда он начинал писать свои произведения, ему было 20 лет с небольшим. Маркс подверг критике ряд современных ему буржуазных авторов, например Рикардо, Адама Смита и других. В истории люди необразованные всегда свергали людей более образованных".

Дальше приводятся многочисленные примеры из истории Китая и других стран для подтверждения той же мысли.

Нам нет нужды специально оспаривать этот панегирик в пользу необразованных. Нам нет нужды напоминать и о том, что Карл Маркс в молодые годы написал уже такие фундаментальные труды, как "Святое семейство", "Немецкая идеология", "К критике гегелевской философии права".

Можно ли вообще переносить этот спор в серьезную плоскость? Мы позволим себе сохранить убеждение, что образование все же полезно, особенно когда дело идет о создании новых философских школ...

Нас здесь занимает другое. За всеми этими сентенциями мы видим человека, который без тени смущения выдвигает свою кандидатуру на роль марксистского теоретика международного класса. Пускай он не вполне образован марксистски - это не помеха. У него есть талант, у него есть интуиция, у него есть огромный опыт практической деятельности по руководству революционным движением в великой стране, которое привело к победе народной революции. Стало быть, у него есть все основания для того, чтобы занять положение крупнейшего идеолога международного коммунизма.

Он уже не скрывая ставит себя в один ряд с Карлом Марксом, он даже обнаруживает у себя кое-какие преимущества в этом сравнении, поскольку Карлу Марксу не удалось возглавить социалистическую революцию.

Впрочем, дадим слово самому Мао и приведем целиком его высказывания по интересующему нас предмету из выступления на 2-й сессии VIII съезда КПК 3 и 17 мая 1958 г.:

"...Есть еще одна боязнь - боязнь пролетарской учености, боязнь Маркса. Маркс (стоит) очень высоко, и добраться до него можно только по очень длинной лестнице. Некоторые пасуют: "Мне ведь никогда не добраться!" А следует ли так думать? Подходяще ли? На совещании в Чэнду я говорил, что не надо бояться. Маркс ведь тоже был человек, у него тоже было два глаза и две руки. Он был почти такой же, как мы. Только в голове у него родилась великая теория марксизма. Он написал для нас много книг. Но ведь большинству товарищей вовсе не обязательно прочитать их все.

Товарищ Ян здесь? (Ян: "Здесь!") Ты все прочитал? Вот ты прочитал все труды Маркса и уже взобрался на верх здания, а я не прочитал и еще не добрался до верха. Я думаю, что тем, кто внизу, все-таки не следует бояться тех, кто уже наверху. Работы у нас очень много, и нет времени читать все книги. Достаточно прочитать часть основных произведений. Ленин во многом из того, что сделал и объяснил, превзошел Маркса. Он развил многие положения Маркса и создал новое. Во многом из сделанного нами мы тоже превзошли Маркса. Октябрьская революция осуществлена Лениным. Марксу не довелось совершить такого. И такую великую революцию, как китайскую, Марксу тоже не довелось совершить. В его время революция не увенчалась успехом. Октябрьская же революция и китайская революция победили. В нашей практике мы превзошли Маркса. Из практики рождается истина, теория. Наши успешные действия, отразившись в сознании, становятся теорией. Наш теоретический уровень невысок. Мы еще должны приложить много усилий, чтобы подняться. Можно лестницу построить. Сейчас еще есть и эскалаторы, они побыстрей...

Не следует забывать также о таком пережитке, как самоунижение, неуважение к себе. Мы, китайцы, в течение ста с лишним лет терпели гнет империалистов. Империалисты внушали китайцам, что необходимо повиноваться иностранцам. А феодализм учил повиноваться Конфуцию. "Отрицание святого есть нарушение закона", - утверждали конфуцианцы, то есть всякое выступление против святых означает нарушение "конституции".

...С древности так повелось, что великие ученые, изобретатели, пока были молодыми, были людьми презираемыми, угнетаемыми, малообразованными. Потом они достигали зрелости, становились старыми и тогда уже становились образованными. Что это, всеобщий закон? Утверждать нельзя. Этот вопрос требует дальнейшего исследования. Но можно сказать, что в большинстве случаев дело обстоит именно так.

Можно привести много примеров, когда молодые свергают старых, малообразованные наносят поражение ученым.

...Конфуций поначалу тоже не смог похвастать своим положением в обществе. И он был "молод и нищ, поэтому занимался всякими низменными делами". Он умел устроить похороны, понимал музыку, знал ритуал. Потом был наставником. Впоследствии стал министром княжества Лy. В княжестве Лу в то время проживало свыше 100 тысяч человек. Это меньше, чем в одном нашем уезде. Должность, которую занимал тогда Конфуций, соответствует начальнику отдела нашего уездного правительства. Потом он стал казначеем "кооператива" - мелким чиновником, ведающим казной. Однако он сумел многому научиться.

Ученик Конфуция Янь Юань был мудрецом второго ранга. Когда он умер, ему тоже было только 32 года.

...Марксизм был создан Марксом отнюдь не в зрелые годы и не в преклонном возрасте, а в молодости.

...Ленин жил с 1871 по 1923 год (Так в китайском тексте.), умер в возрасте 52 лет. Если отнять 20 лет, то в 30-летнем возрасте он создал большевизм-ленинизм.

...Говорят, что люминал создал не какой-нибудь там специалист, а провизор небольшой немецкой аптеки.

...Изобретатель плесени - пенициллина - красильщик, а не врач и не профессор.

...Я привел эти многочисленные примеры, чтобы сказать, что не нужно пугаться ученых, не нужно бояться авторитетов! Нужно смелее мыслить, смелее говорить, смелее действовать. Плохо, если боишься мыслить, не осмеливаешься говорить, боишься действовать, чувствуешь себя связанным по рукам и ногам. От такого состояния нужно освобождаться, нужно отважнее творить.

...Ну, ладно. На этом остановлюсь. Итак, мы говорили сегодня об искоренении предрассудков, о том, что не нужно трепетать перед профессорами, не нужно трепетать перед Марксом.

...О международной обстановке следует говорить на примере Китая: Китай занимает важное место в мире. Развитие Китая иллюстрирует тенденцию развития всей международной обстановки.

...Посмотрите, Европа и впрямь отстает. Это касается таких стран, как Англия, США, Франция, Португалия, Голландия, Бельгия. В конце концов, кто впереди? Они или мы? История со временем в полной мере покажет, кто передовой. Вот сейчас я выпью (поднимает стакан с чаем и делает вид, что пьет вино) за то, чтобы у нас не было комплекса неполноценности, недооценки своих возможностей..."

Мы привели целиком эту большую выписку из выступлений Мао Цзэ-дуна, чтобы читатель мог сам оценить и содержание, и стиль, и тон, и личные претензии Мао, и, наконец, понимание им исторических судеб Китая. Китайская революция превзошла все прежние революции. Китай становится центром революционного мира. Ну а сам Мао Цзэ-дун? Хотя он и не относит себя к числу очень образованных марксистов, но, возглавив крупнейшую революцию, он имеет все основания претендовать на историческое место рядом с Марксом и Лениным, на разработку программы перехода к коммунизму в самые короткие сроки...

Конечно, комплекс неполноценности - вещь не только обидная, но и несправедливая. Китайская цивилизация, как и вся азиатская цивилизация, стоит в одном ряду с европейской цивилизацией. Китайскому народу есть чем гордиться - и в прошлом, и в настоящем. Его вклад в мировую культуру достаточно известен. Точно так же и китайская революция. Не кто иной, как советские коммунисты неизменно подчеркивали историческое значение революции в Китае, возлагая огромные надежды на международное влияние этой революции, особенно в странах Азии, Африки, Латинской Америки.

Но отсюда вовсе не следует, что нужно противопоставлять "передовую" Азию все более "отстающей" Европе, что нужно отвергать общие интернациональные достижения всех революционных народов, всех социалистических стран, что нужно третировать первую страну социализма - Советский Союз, как это делает Мао Цзэ-дун. Преодоление комплекса неполноценности не должно вести к мании превосходства. Но ведь именно это произошло с Мао Цзэ-дуном.

Мы видим, что претензии Мао от десятилетия к десятилетию росли прямо-таки в геометрической прогрессии. Еще в докладе на 6-м пленуме ЦК КПК в октябре 1938 года Мао фактически претендует на китаизацию марксизма, говоря о том, что его нужно воплотить в определенную "национальную форму".

Сама по себе это гигантская задача. Приспособить учение, которое возникло на почве развитого капиталистического общества, на почве западной цивилизации, к цивилизации совершенно иного типа, к экономически неразвитой стране, которая хочет сделать скачок от феодализма и восточного деспотизма к вершинам общечеловеческой цивилизованности - коммунизму,- этой задачи было бы достаточно для гениального научного и политического ума. Если бы Мао Цзэ-дун решил одну эту задачу, он на века заслужил бы памятник от всего слаборазвитого мира, да и от всего человечества (впрочем, такая задача непосильна для самого гениального ума. Она может быть результатом лишь всех передовых интеллектуальных сил и в Китае, и в других слаборазвитых районах мира).

Мао Цзэ-дун, увы, не справился с этой задачей. Вершина власти не однозначна вершинам научной мысли. Идеи "скачка", "коммуны", "культурной революции", как мы могли убедиться, совсем не отражали специфических требований Китая. "Скачок" и "коммуны" еще до Мао Цзэ-дуна жили в мозгах у "левых" коммунистов, а потрясения типа "культурной революции" уже давно пропагандировались анархистами и троцкистами. Где же здесь национальная форма марксизма? В конечном счете Мао Цзэ-дун выбрал банальнейшую альтернативу развития Китая - превращение его в крупнейшую военную державу, оснащенную термоядерным оружием. Что же в этом специфически китайского? И какое это имеет отношение к научному учению и преобразованию общества на началах социализма и коммунизма? Любое великодержавное сознание, не связанное ни с какой идеологией, может додуматься до такой простейшей установки.

Но, как учит сам Мао Цзэ-дун, чем хуже - тем лучше. Чем труднее идет дело индустриализации и социального развития в самом Китае, тем больше оснований обратить свои взоры за его пределы. Вначале такими пределами были экономически слаборазвитые районы мира. Еще в 1949 году на конференции профсоюзов стран Азии и Океании китайские представители добивались признания "идей Мао Цзэ-дуна" в качестве руководящей идеологии для всех колониальных и полуколониальных стран мира. Но этим дело не ограничилось.

В конце 50-х годов на волне печально знаменитого курса "трех красных знамен" тезис о "китаизации марксизма" был отложен в сторону. На смену ему пришло утверждение, что "идеи Мао Цзэ-дуна" - это новый этап развития марксизма-ленинизма современной эпохи (См. "Маоизм - идейный и политический противник марксизма-ленинизма", стр. 11.). Все коммунистическое движение становится объектом идеологических домогательств Мао Цзэ-дуна. Но и такая роль была сочтена позднее Мао Цзэ-дуном слишком скромной.

В 60-70-х годах он видит себя уже в новой роли. Это роль духовного вождя всего современного человечества. 3 млрд. экземпляров - таков тираж "цитатников" Мао Цзэ-дуна, изданных на иностранных языках к 1966 году. В предисловии к ним мы читаем: "Идеи Мао Цзэ-дуна есть марксизм-ленинизм эпохи всеобщего крушения империализма и торжества социализма во всем мире". IX съезд официально закрепил это исключительное положение Председателя КПК. Его "идеи" были объявлены вершиной научной мысли, марксизма-ленинизма современной эпохи, а сам он - учителем всех народов, главным и по существу единственным теоретиком-марксистом всего мирового коммунистического движения (Там же, стр. 13.).

"Идеи Мао Цзэ-дуна" означают ни больше ни меньше, как "огромный скачок.., знаменующий собой вступление марксизма-ленинизма в совершенно новый этап, этап идей Мао Цзэ-дуна".

Учитель человечества... Об этом не могли мечтать ни Конфуций, ни Будда, ни Христос, ни Карл Маркс... Вот она достойная роль для простого крестьянского сына из китайской провинции, втайне мечтавшего стать новым Лю Баном, новым Наполеоном, новым Бисмарком. Пусть эта роль пока еще признана только приспешниками Мао Цзэ-дуна в самом Китае. Но все же о ней уже заявлено и заявлено полным голосом на весь мир!

В официальном докладе Яо Вэнь-юаня (зять Мао Цзэ-дуна), который был распространен (в августе 1967 г.) в КПК, мы читаем:

"Наша эпоха - это эпоха, великим знаменем которой являются идеи Мао Цзэ-дуна".

"...Мао Цзэ-дун развил марксизм-ленинизм в шести областях. Первые три - это три известные составные части марксизма-ленинизма: философия, политическая экономия, научный социализм... Но есть еще три области, которых не было среди трех составных частей марксизма-ленинизма, - это теория народной войны, теория строительства партии и теория великой культурной революции".

"...Мао Цзэ-дун проанализировал противоречия, присущие социалистическому обществу, решил теоретические и практические вопросы об осуществлении революции в условиях диктатуры пролетариата".

"...По мнению Мао Цзэ-дуна, благодаря передовым идеям, благодаря руководству со стороны партии (т. е. надстройки) общество (т. е. экономический базис) может совершить стремительный взлет к социализму".

"...Стратегия мировой революции состоит в окружении города деревней. Отсталые Азия, Африка, Латинская Америка - это база мировой революции в деревне. Они могут окружить цивилизованные империалистические буржуазные государства Европы и Северной Америки..."

"До Мао Цзэ-дуна люди не сумели полностью решить вопрос о переходе от социализма к коммунизму... Теория культурной революции Мао Цзэ-дуна - это план перехода революции в мировом масштабе от социализма к коммунизму, который не был найден и определен предшественниками" (Там же, стр. 85-86.).

В этом духе толкует так называемые "идеи Мао Цзэ-дуна" IX съезд КПК. На X съезде дается более тонкая интерпретация маоизма. Здесь ставится знак равенства между маоизмом и марксизмом. В уставе КПК, утвержденном на этом съезде, мы видим знаменательную формулу: "Коммунистическая партия Китая руководствуется марксизмом-ленинизмом - маоцзэдунъйдеями как теоретической основой, определяющей ее "идеи"" (См. "X Всекитайский съезд КПК. Документы", стр. 65.). Но претензии на всемирное значение "идей Мао" сохраняются .

Итак, "идеи Мао Цзэ-дуна" - это марксизм нашей эпохи. Азия становится центром мировой революции, ветер с Востока довлеет над ветром с Запада, а сам Мао Цзэ-дун - духовный вождь всех революционных народов.

Теперь мы, со своей стороны, попробуем обобщить наши представления о фигуре Мао Цзэ-дуна как идеолога и политика. Мао Цзэ-дун как-то обронил фразу: "Нам надо соединить Карла Маркса и Цинь Шихуана" (См. "Маоизм - идейный и политический противник марксизма-ленинизма", стр. 28.). Эта фраза, пожалуй, дает путеводную нить для наших выводов об этом идеологическом и политическом лидере Китая.

Является ли Мао Цзэ-дун идеологом, самобытным мыслителем или это прагматический политик, который использует идеологию для обоснования тех или иных своих политических акций? Это не простой вопрос, и на него невозможно дать однозначный ответ. Одно для нас несомненно, что политик в нем берет верх над идеологом. Его военная и политическая деятельность составляют основу его характера, его интересов, его собственной системы ценностей, его жизненных ориентаций.

'Заплыв' Мао Цзэ-дуна на р. Янцзы

Тем не менее его деятельность в области идеологии является таким же реальным фактом, как и политическая деятельность. И, независимо от наших оценок, она представляет собой мощный фактор жизни современного китайского общества, фундамент идеологического режима, важную составную часть всей политической системы страны.

Мы уже говорили о том, что нужно различать два явления: идеологию как систему взглядов, как теорию, как школу философской мысли, как систему ценностей и идеологию как составную часть политического режима. В этом втором своем значении роль маоизма в современном Китае трудно переоценить.

Но сейчас нас интересует первый вопрос: в какой степени Мао Цзэ-дун является самостоятельным и оригинальным идеологом, теоретиком, мыслителем?

Его роль как политического деятеля вытекает из самого факта его многолетнего руководства Компартией Китая, а затем и всей страной. Но сравнима ли с этим его роль идеолога? За этим вопросом стоит не просто наше желание полнее понять эту сложную и разнообразную человеческую натуру. За этим стоит еще и прогноз влияния маоизма в будущем, после того как Мао Цзэ-дун в силу естественных причин оставит политическую арену, когда ослабнут или даже исчезнут политические подпорки, которые обеспечивают сейчас тотальное влияние его идей в китайском обществе.

Цитатники Председателя КПК

Мы склонны считать, что Мао Цзэ-дун, несмотря на свои большие усилия и вопреки своим необычным претензиям, все же не является ни самостоятельным идеологом, ни тем более социальным мыслителем. И дело не только в том, что все его так называемые "идеи" предельно политизированы и самым тесным образом привязаны к злободневным вопросам. И не в том, что в его деятельности теоретическая работа занимала всегда подчиненное место. И даже не в уровне его культуры и знаний, о чем мы уже писали выше.

Теоретическая работа Мао Цзэ-дуна, если оставить в стороне чисто политические цели, представляла собой более или менее добросовестные попытки приложить к китайской действительности те или иные идеи, позаимствованные у марксизма, анархизма, троцкизма и др. При этом получалось так, что сами западные идеи интерпретировались в духе специфически китайских теорий, убеждений, верований, традиций. Классовая борьба, диктатура пролетариата, противоречия, критерий практики, "скачок", "коммуна", "культурная революция", "промежуточная зона" - все эти идеи имеют своим источником те или иные марксистские, анархистские, троцкистские и другие теории. За исключением, пожалуй, "промежуточных зон", любая из названных нами идей даже терминологически имеет свой аналог в марксизме, полумарксизме или околомарксизме. Но Мао Цзэ-дун интерпретирует все эти идеи по-своему, поскольку в его изложении эти идеи накладываются на социальную психологию и культуру широких масс, в сознании которых специфически китайские традиции, конечно же, живут по сей день.

Мао Цзэ-дун как идеолог-натура глубоко противоречивая.

Мы берем на себя смелость утверждать, что здесь, на этом поприще, он проявляет себя как человек, смятенный, неуверенный, непоследовательный и подверженный постоянным колебаниям и, в современном смысле, слабо образованный. Он как будто бы идет по шаткому льду: шаг вперед, два назад, два вперед, шаг назад. Он провозглашает какой-то теоретический постулат, превращает его в политическую установку, торопится претворить ее в жизнь, а затем быстро откатывается назад, как только выясняется, что она не дает желаемого результата - отвергается большинством в партии, не принимается массами, приводит к падению производства, престижа страны или самого автора идеи и т. д. Мы уже имели случай наблюдать за этими колебаниями при подходе Мао Цзэ-дуна к тем или иным вопросам экономической, политической, социальной теории и практики КПК.

Мы видели огромную амплитуду колебаний в подходе к вопросам экономики социализма, особенно роли товарного производства, в оценках значения советского опыта для Китая.

Такую же картину мы наблюдаем и в отношении самих основ его мировоззрения. Складывается впечатление, что он испытывал колебания даже в вопросе о пригодности марксизма вообще в условиях китайского общества. Соотнесение значимости марксизма и тех или иных китайских школ теоретической мысли неясно ему самому. Мао Цзэ-дун спорадически возвращается к вопросу о значении национальных традиций для Китая, тех или иных классических произведений для воспитания китайских коммунистов и всего китайского народа. Эти колебания нашли отражение и в формулировании важнейшего положения относительно идеологических основ партии.

Как мы помним, на VII съезде КПК в качестве такой основы были провозглашены "идеи Мао Цзэ-дуна"; на VIII съезде это положение было заменено ранее существовавшей формулировкой о марксизме-ленинизме как идеологической основе; на IX съезде опять маоизм провозглашается как теоретическая основа КПК; наконец, на X съезде такой основой провозглашается некий симбиоз: "марксизм-ленинизм-маоцзэдунъидеи". Эти колебания отражают не только внутреннюю борьбу в КПК, но и неуверенность самого Мао Цзэ-дуна.

Постоянные идеологические колебания Мао Цзэ-дуна особенно ясно обнаруживаются в практической деятельности. Знает ли Мао Цзэ-дун, какой должна быть структура власти в Китае, механизм управления, формы и методы планирования и руководства и т. д.? Начало "культурной революции" как будто бы показывало намерение ее инициаторов полностью заменить ныне существующие институты политической системы другими институтами. Выражалось недоверие ко всем представительным формам правления, а также к партии, к государственному аппарату, общественным организациям. Одна армия оставалась вне институциональной критики. А какие органы создавать взамен? Неясно. Идет какой- то поиск с неопределенными целями, как будто человек бросается вплавь в реку, но не ведает, к какому берегу плыть.

Да и воспоминания людей, которые встречались с Мао Цзэ-дуном, говорят об этой странной неустойчивости его ума. Начиная разговор, он как будто испытывает своего собеседника. А потом, когда тот решительно возражает, Мао тут же соглашается с ним и говорит, что, может быть, он и прав. Об этом можно прочесть и у П. П. Владимирова, и у Э. Сноу, и у других журналистов и деятелей, наблюдавших Мао Цзэ-дуна лично.

Эта внутренняя смятенность ума Мао Цзэ-дуна прикрывается решительностью и безапелляционностью при провозглашении тех или иных лозунгов, адресованных массам: "Коммуна - это хорошо!", "10 лет труда и 10 000 лет счастья!", "Бунт - дело правое!", "Атомная бомба - бумажный тигр!", "Огонь по штабам!", "Потрясение- закон жизни!". Эти и другие лозунги призваны создать впечатление твердости, уверенности, силы идеологического и политического руководства. Но проходит время, и становится понятным, что внешняя форма не соответствует внутреннему содержанию,- оно неустойчиво, оно киселеобразно, неопределенно.

Не отсюда ли проистекает одна из наиболее примечательных черт характера Мао Цзэ-дуна и как политического деятеля - его склонность к авантюризму, к вспышкам отчаянной смелости и отчаянной паники? Он говорил на 6-м пленуме ЦК КПК 8-го созыва (9 декабря 1958 г.) о том, что у КНР есть две возможности: продолжать побеждать или погибнуть... "У нас нет атомной бомбы, и если начнется война, то нам придется поступать в соответствии с поговоркой "из всех возможностей наилучшая - бежать". Враги займут Пекин, Шанхай, Ухань, мы уйдем в партизаны, будем отступать лет 10 -20, вернемся к временам Яньани".

Он говорит во время известной стычки с Пэн Чжэнем о том, что согласен возглавить армию и пусть Пэн Чжэнь тоже возглавит армию - они померяются силами на поле боя. Он грозит уйти обратно в Яньань и начать партизанскую борьбу против лиц, которые пробрались в руководство партией...

На Лушаньском пленуме (23 июля 1959 г.) он бьет себя в грудь и кается в том, что призвал к массовой выплавке стали, и в том, что внес предложение о коммунах. Но тут же пытается увильнуть от ответственности за это. Напомним его слова: "Я не претендую на право автора идеи создания коммун, я только внес предложение о них".

Мао пытается найти оправдание своей неуверенности, неустойчивости своих взглядов. Он говорит: "Маркс тоже допускал немало ошибок, он со дня на день ожидал свершения революции в Европе, а ее все не было и не было, вплоть до его смерти она так и не произошла... Ленин тоже говорил, что ситуация для мировой революции назрела, но революция так и не свершилась... Маркс сначала был против Парижской Коммуны... Так, может, и Маркса следовало казнить?.. Мы потерпели только частичное поражение, раздули поветрие коммунизма, что послужило уроком для народа и всей страны".

Если говорить о психологических предпосылках многих идеологических и политических кампаний, инспирированных Мао Цзэ-дуном, то своим истоком они нередко имели его собственный, весьма своеобразный личный опыт. На всю жизнь для него идеалом осталась деревня, с которой были связаны все его детские и юношеские впечатления, и армия, которая обеспечила успех всей его политической карьеры; особенно армия. Мао Цзэ-дун глубоко предан нравам, укладу жизни, характеру отношений, присущих армии.

Выступая на совещании в Бэйдайхэ (21 августа 1958 г.), Мао Цзэ-дун в качестве образца "коммуниза- ции" назвал именно армию: "Мы тоже имеем двадцатидвухлетнюю военную традицию, традицию осуществления системы бесплатного снабжения, которая тоже представляет собой военный коммунизм. Мы осуществляем коммунизм в среде кадровых работников... Проект решения о народных коммунах спускаем в низы, пусть в каждом уезде организуют одну-две опытные точки. Необязательно делать все сразу, необязательно организовывать полки, батальоны, роты, взводы, отделения. Надо планомерно проводить в жизнь замысел, но и отказаться от народных коммун теперь нельзя".

Потом, правда, эти предостережения были отброшены в сторону, "коммунизация" пошла полным ходом, повсеместно были организованы и полки, и батальоны, введено бесплатное снабжение, разумеется, на нищенском уровне и т. д.

В этом проявилась глубокая приверженность Мао Цзэ-дуна к армейским методам организации жизни, труда, быта, к армейской дисциплине и армейской уравниловке. Эта же психология в значительной мере лежала и в основе "культурной революции", которая, как мы помним, сопровождалась лозунгом "учиться у НОА" и в которой армия сыграла главную роль.

Вот вам еще одно подтверждение той мысли, о которой мы писали выше: в Мао Цзэ-дуне как в личности заложен в первую очередь политик, во вторую - военный и только в третью - идеолог. Эмоциональные побуждения шли впереди трезвых теоретических расчетов. В результате - провал за провалом, ни "коммуны", ни "культурная революция" не преодолели бюрократизма, различий в политическом и социальном положении разных категорий партийных, государственных, военных работников и в целом не привели к осуществлению идеалов военного коммунизма армейского типа, о возврате к которому мечтал Мао Цзэ-дун. Страна стала другой, время стало другим, задачи стали другими, чем в яньаньский период или в период гражданской войны.

Понятно, что во главе современного Китая не мог не стоять человек, который не выдвигал бы ту или иную программу реформ, направленную на преодоление отсталости страны. Крах Чан Кай-ши был обусловлен не столько военными причинами (слабостью армии, продажностью или бездарностью ее руководства), сколько социально-политическими: реакционное правительство Чан Кай-ши не предлагало китайскому народу никакой программы экономических и социальных преобразований, направленных на превращение Китая в развитую индустриальную державу.

Мао Цзэ-дун еще в 30-х годах прекрасно понял, что он может преуспеть как политический руководитель лишь при условии, если сумеет выступить одновременно в роли крупного идеолога, способного наметить пути экономического и социального возрождения Китая. И даже тогда, когда предлагаемые им идеи оказывались явно ложными или неэффективными ("скачок", "коммуна", "культурная революция"), их общая внешняя направленность на преодоление вековой отсталости, на обеспечение новой роли Китая давала Мао Цзэ-дуну в глазах широких масс в самом Китае индульгенцию: недостаточность, неэффективность и даже бесчеловечность средств оправдывались величием целей.

Человек, который в глазах миллионов китайцев пытается вновь воссоздать утраченный "золотой век", построить коммунию, близкую к идеальному древнему обществу "датун", наверное, заслуживает их уважения, даже если его усилия тщетны... В конце концов, может быть, виноват не он сам, а плохие помощники, которые его окружают, да и вся многомиллионная масса, которая не вполне понимает гениальные предначертания "великого кормчего", учителя и вождя. Лист бумаги, на котором пишутся прекрасные иероглифы, оказывается не таким уж чистым. Человеческий материал недостаточно подготовлен, чтобы принять и претворить в жизнь великие предначертания великой личности...

К какому типу политических лидеров можно отнести Мао Цзэ-дуна? Для ответа на этот вопрос попробуем использовать несколько моделей типологии лидерства, предложенных в разные эпохи политическими мыслителями Китая и западных стран.

Очевидно, Мао Цзэ-дуну мало подходит модель идеального правителя, которую разработали Конфуций и конфуцианцы. Эта модель рисует образ просвещенного и добродетельного монарха, благородной личности, которая управляет народом, опираясь на культурный слой аристократии. В упоминавшемся памятнике "Лунь юй" так рисуется образ идеального Правителя и идеального правления:

"Правящий с помощью добродетели подобен полярной звезде, которая занимает свое место в окружении созвездий".

"Там, где царит человеколюбие, прекрасно".

"Цзи Кан-цзы спросил Кун-цзы об управлении государством: "Как Вы смотрите на убийство людей, лишенных принципов, во имя приближения к этим принципам?" Кун-цзы ответил: "Зачем, управляя государством, убивать людей? Если вы будете стремиться к добру, то и народ будет добрым"".

"По своей природе (люди) близки друг к другу; по своим привычкам (люди) далеки друг от друга".

"Цзы-чжан спросил Кун-цзы: "Каким образом следует заниматься управлением (государством)?" Учитель ответил: "Управлением следует заниматься, почитая пять прекрасных (качеств) и искореняя четыре отвратительных (качества)"".

"Цзы-чжан спросил: "Что называется пятью прекрасными (качествами)?" Учитель ответил: "Благородный муж в доброте не расточителен; принуждая к труду, не вызывает гнева; в желаниях не алчен; в величии не горд; вызывая почтение, не жесток"".

"Цзы-чжан спросил: "Что называется четырьмя отвратительными (качествами)?" Учитель ответил: "Если (народ) не поучать, а убивать, это называется жестокостью. Если (народ) не предупредить, а затем (выразить недовольство), увидев результаты (труда), это называется грубостью. Если настаивать на быстром окончании (работы), прежде дав указание не спешить, это называется разбоем; если обещать награду, но поскупиться ее выдать, это называется жадностью"" ("Древнекитайская философия", т. 1, стр. 142-174.).

Мао Цзэ-дун как политический руководитель и деятель скорее подходит к тем образцам, которые Конфуций считал отрицательными примерами правителей. Все, что учитель Кун полагал отвратительными качествами: убийство невинных людей, пренебрежение к их нуждам, торопливость, навязывание скачкообразного развития и др., - в большой степени можно было бы отнести к характеристике нынешнего руководителя Китая. Кун-цзы полагал народ активным соучастником процесса управления, считая главной предпосылкой силы государства доверие народа к своему правителю. Мао же считает народ чистым листом бумаги. Из него, как из воска, можно лепить любые социальные фигуры, на нем можно ставить любые эксперименты.

Единственное, что, пожалуй, сближает нынешнего руководителя Китая с конфуцианским идеалом, - это прекрасная способность приноравливаться к меняющимся обстоятельствам. Вот одна из знаменательных сентенций замечательного памятника "Шy цзин" ("Книга истории"): "Первое (качество) - (умение делать вещи) правильными и прямыми, второе - (умение) быть твердым, третье - (умение) быть мягким.

(Когда страна пребывает в состоянии) мира и спокойствия, (ею следует управлять при помощи умения делать вещи) правильными и прямыми; (если она) упрямо не желает следовать (своему правителю, ею следует управлять при помощи) умения быть твердым; (если же она пребывает в состоянии) гармонии и следует (правителю, ею следует управлять при помощи) умения быть мягким"

(Там же, стр. 107.).

Надо думать, что подобного рода советы импонируют Мао Цзэ-дуну. Он в своих выступлениях многократно говорил о том, что главным свойством политических руководителей является умение считаться с обстоятельствами, что преуспеть они могут только, когда их деятельность отвечает обстоятельствам. Эту способность оседлать волну и оставаться на ее гребне, умение возглавить массовое движение, выразить интересы групп, которые идут к господству или осуществляют господство, по-видимому, нужно отнести к одной из наиболее характерных черт Мао Цзэ-дуна как лидера.

Но куда ближе к характеристике Мао стоят модели политического руководства, выработанные теоретиками легистской школы, прежде всего упоминавшимся Хань Фэй-цзы. В основу своей концепции он положил государственный интерес абсолютной монархии, которому должны быть подчинены интересы всех групп населения, всего народа. В управлении народом он предлагал исходить из дурных качеств людей, считая, что хорошие, благородные люди являются скорее исключением, чем правилом:

"...Правитель, владеющий искусством управления, не рассчитывает (на людей), случайно оказавшихся хорошими, а идет по пути, непременно дающему успех".

"...Просвещенный правитель делает крутыми свои законы и строгими свои наказания" (Там же, т. II, стр. 266, 281.).

"Обучать людей человеколюбию и чувству долга - это все равно, что прельщать людей умом и долголетием. Здравомыслящий правитель не воспримет этого" (Там же.).

"Если, к примеру, желать великодушной и мягкой политикой управлять народами в напряженную эпоху, то это все равно, что без узды и плети править норовистой лошадью" (Там же, стр. 264.).

Эти и подобные им сентенции, несомненно, близки Мао Цзэ-дуну, который, как мы видели, уповает прежде всего на силу, на насилие и в управлении государством, и в осуществлении экономических и социальных преобразований. Подобно Хань Фэй-цзы, Мао Цзэ-дун презирает конфуцианский принцип "жэнь", изгоняет книжников и интеллектуалов из числа своих помощников, приближает к себе жестких военных и твердых администраторов. Его тезис о великих потрясениях в "Поднебесной" перекликается с суждениями Хань Фэй-цзы о напряженных эпохах, а его стремление к идеологической и внешнеполитической экспансии также сродни утверждению Хань Фэй-цзы о том, что "быть властелином Поднебесной (означает) иметь возможность нападать на других" (Там же, стр. 272-273.).

Но, конечно же, и модель правителя, разработанная легистами, отнюдь не раскрывает натуру Мао Цзэ-дуна как политического лидера. Она проливает свет лишь на некоторые его черты, которые уходят своими корнями в одну из наиболее влиятельных в Китае традиций управления государством. И это не так уж удивительно, поскольку как бы ни был современен сегодняшний человек, он является продуктом длительной исторической эволюции.

Что по-настоящему удивительно, так это сходство политического портрета Мао с теми образами, которые 500 лет назад запечатлел на другом конце евро-азиатского континента незабвенный Никколо Макиавелли. Его модель государя исходит из власти как самоцели. Главное для государя - завоевание и укрепление власти, все остальное подчинено этой задаче. По его словам, государь "должен взять примером лисицу и льва, так как лев беззащитен против сетей, а лисица беззащитна против волков. Следовательно, надо быть лисицей, чтобы распознать западню, и львом, чтобы устрашать волков... Однако необходимо уметь хорошо скрыть в себе это лисье существо и быть великим притворщиком и лицемером: ведь люди так просты и так подчиняются необходимости данной минуты, что, кто обманывает, всегда найдет такого, который даст себя обойти. Наконец, он должен быть всегда готов обернуться в любую сторону, смотря по тому как велят ветры и колебания счастья, и, как я говорил выше, не отклоняться от добра, если это возможно, но уметь вступить на путь зла, если это необходимо" (Никколо Макиавелли, Соч., т. I, М., 1934, стр. 287, 288- 289.). И еще: "Князь не должен бояться, что его ославят безжалостным, если он будет держать своих подданных в единстве и верности.., гораздо вернее внушить страх, чем быть любимым, если уж без чего-нибудь одного пришлось бы обойтись. Ведь о людях вообще можно сказать, что они неблагодарны, изменчивы, лицемерны, трусливы перед опасностью, жадны до наживы" (Там же, стр. 282-283.).

Любопытное совпадение: Макиавелли рассказывал в "Истории Флоренции" о том, что в древние времена ее руководители раз в шесть-семь лет осуществляли то, что называлось новым захватом власти. Они подвергали избиению людей, которые могли стать конкурентами в борьбе за руководство городом, и тем предотвращали опасность государственного переворота и заговоров. Разве не напоминает это установки Мао Цзэ-дуна о том, что раз в семь-восемь лет необходимо осуществлять "культурную революцию"?

Макиавеллева модель, изложенная в максимах "Государя", имеет много общих черт с портретом абсолютного монарха, нарисованного Хань Фэй-цзы. Оба они исходили из посылки о дурной природе человека; оба они полагались прежде всего на силу в управлении государством; оба они советовали государю не гнушаться никакими средствами, коль скоро идет речь о единстве, безопасности и величии государства. И если идеальным монархом такого типа для Макиавелли был Чезаре Борджиа, то легисты нашли свой образец в лице Цинь Шихуана, методы правления которого значительно ближе стоят к практике Борджиа, чем к конфуцианскому идеалу. Мы видим, что традиции имперской власти, хотя и имеют, разумеется, свою специфику в разных цивилизациях, тем не менее, достаточно близки во всех странах и на всех континентах. И как раз в русле таких традиций, несомненно, находятся многие стороны деятельности Мао Цзэ-дуна, когда речь идет о методах и формах осуществления власти. А лев и лисица, разве они не сродни тигру и обезьяне?..

Но, конечно, и макиавеллева модель отнюдь не дает нам всех ключей для понимания руководителей такого типа, как Мао Цзэ-дун. Он являет собой пример руководителя, который опирается на широкую народную массу. Его тезис о "линии масс" - это не просто демагогия, а определенная форма взаимодействия руководителя и народа, форма властвования, предполагающая стимулирование массовой активности в тех областях и в тех направлениях, которые отвечают предначертаниям вождя. Кроме того, Мао Цзэ-дун сочетает в себе не только качества политического руководителя, но и идеолога, выдвигающего определенные цели по преобразованию общества. Высший государственный интерес у него сочетается с целями крутой ломки общественных отношений и самой психологии народа, призванных в конечном счете обеспечить величие нации и величие государства.

Тогда, быть может, для характеристики Мао Цзэ-дуна более подходит модель харизматического лидера, выдвинутая Максом Вебером и разработанная дальше его последователями? Упомянем в качестве примера последователя Вебера Омари де Рейнкорхтома, который в своей книге "Грядущие Цезари" писал: "Цезаризм является логическим следствием двух причин: роста мировой империи, которая не может более управляться республиканскими институтами, и постепенного распространения массовой демократии, которая завершается концентрацией верховной власти в руках одного человека" (Цит. по A. Sсhlеsinger, On Heroic Leadership and the Dillema of Strong Man and Wear People, "Encounter", Dec., 1960, No 87, pp. 3-11.).

Однако и веберовская модель, на наш взгляд, едва ли полностью применима к Мао Цзэ-дуну. Имеются определенные черты, которые роднят Мао Цзэ-дуна с лидерами подобного типа, например установка на единоличную власть, прямая апелляция лидера к массам, фюреризм, претензия на идеологический диктат и др. Но харизматические лидеры появляются в условиях кризиса республиканской парламентской власти. Они являлись альтернативой буржуазно-либеральным лидерам.

Что касается Мао Цзэ-дуна, то его место в истории определяется особенностями революционного движения в отсталых странах, где рабочий класс еще не превратился в класс для себя и ведущую силу в обществе, где отнюдь не преодолены многовековые традиции имперской власти, иными словами, это особый случай.

Появление вождя такого типа едва ли можно признать случайным. Карл Маркс и Фридрих Энгельс еще в прошлом веке указали на мелкобуржуазных вождей подобного рода, которые нередко примыкают к коммунистическому движению. Мы уже упоминали о Бакунине и Троцком, которые представляли собой типичные фигуры мелкобуржуазных деятелей.

Для течений "тоже-социализма", независимо от того, носили ли они название анархизма, троцкизма или других "измов", всегда была особенно характерна вера в насилие и культ вождя. Сторонники этих течений уповали только на силу даже при решении чисто хозяйственных проблем. А для абсолютного насилия нужна и абсолютная власть, нужен культ вождя, диктатор, наделенный абсолютными полномочиями. Вот почему личные амбиции играли колоссальную роль во взглядах и Бакунина, и Троцкого, и других мелкобуржуазных идеологов. Ф. Энгельс писал о стремлении Бакунина поставить пролетарское движение на службу своему раздутому честолюбию и эгоистическим целям. Он подчеркивал, что такие люди под предлогом завоевания господства рабочим классом стремились захватить господство для самих себя.

Что касается Троцкого, его "мания величия" может быть сравнима только с той же манией, коей страдают некоторые его нынешние вольные и невольные последователи.

Мелкая буржуазия - вот социальный источник такого рода лидеров. Заметим, что правящая верхушка нацистской партии тоже рекрутировалась преимущественно из мелкой буржуазии. Гитлер - сын мелкого чиновника, неудачник, который безуспешно пробовал свои силы в изобразительном искусстве; он похвалялся тем, что некогда начинал свою деятельность как рабочий, хотя так нигде и не было обнаружено место его работы в этом качестве. Геринг - уволенный из армии офицер, Геббельс - непризнанный литератор, Гиммлер - сын торговца. Из 18 гауляйтеров (наместников в землях) 14 были школьными учителями. Муссолини по странному совпадению также был учителем. Но дело не только в этом. В целом кадры государственного аппарата фашистской Германии, штурмовых отрядов, отрядов СС, как правило, рекрутировались из обедневших представителей так называемых средних классов.

Мелкобуржуазная масса, антикультурные "низы" общества, особенно деклассированные элементы, - вот та среда, которая не только порождает фюреризм, но и питает его своими соками. Вспомните совершенно, казалось бы, необъяснимое преклонение отсталой массы перед фашистскими вождями. Читатель мог видеть во многих документальных фильмах о фашизме такие сцены: сотни тысяч людей - молодых и старых, мужчин и женщин, солдат и штатских, лавочников и академиков - слушают фюрера. Их лица полны умиления и восторга. Женщины протягивают к нему своих детей, пытаются поцеловать ему руки, старики тянутся к рукопожатию... Откуда это всеобщее помешательство? Добро бы еще вожди были людьми с какими-то особыми талантами. Можно было понять (хотя тоже нельзя оправдать) преклонение многих людей перед Наполеоном, который действительно был великим полководцем и обладал высоким государственным умом.

Но здесь этого не было. Гитлер - это типичный случай так называемой "выдающейся посредственности", недоучка, в 15 лет вышибленный из гимназии за неуспеваемость; его работа "Майн кампф", напичканная злобными националистическими идейками, в значительной мере списана у предшественников. Будучи сам мещанином и обывателем до мозга костей, он хорошо знал психологию обывателей и мещан и ловко умел играть на их чувствах. Но неужели неистовый фанатизм, невероятное тщеславие и жажда власти, звериная хитрость и беспринципность способны так гипнотизировать толпу?

Конечно, преклонение перед фюрером насаждалось сверху огромной пропагандистской машиной, которая ежедневно и ежечасно извергала поток самой низкопробной лести в его адрес. Но дело не только в пропаганде. Нельзя не признать печальной истины: дело еще в отсталости мелкобуржуазной массы, которая жаждет вождя, которая страстно хочет верить, что есть некто, стоящий выше ее, кто спасет ее и обеспечит ей рай на земле. Помимо этого, культ фюрера, это тупое, рабское, слепое преклонение перед диктатором, смыкался в сознании обывателя с преклонением перед идеей национального величия, идеей абсолютной власти государства, идеей нового порядка. Теперь уже не важно, какими личными качествами наделен фюрер, важно, чтобы он был...

Впрочем, мы и здесь не собираемся проводить аналогий.

Лидера такого типа, как Мао Цзэ-дун, можно было бы назвать в его честь маоистским типом современного лидера. Не исключено, что история освободительного движения в других районах слаборазвитого мира еще не раз будет выдвигать на историческую арену подобных руководителей. И если перефразировать приводившееся выше изречение Мао Цзэ-дуна, то можно сказать, что он соединяет в своем лице вовсе не Карла Маркса и Цинь Шихуана, а скорее этого последнего и Троцкого. Национализм, самовластие, реакционный социальный утопизм, культ насилия - вот опознавательные особенности Мао как политического вождя.