Перманентные потрясения

17 апреля 1959 г. в зале Хуайжэньтан, в одном из самых живописных уголков бывшего "запретного города" императоров минской и цинской династий, состоялась сессия Всекитайского собрания народных представителей 2-го созыва.

С самого утра сюда устремились сотни делегатов. Пестрая одежда национальных меньшинств Синьцзяна, Внутренней Монголии, Тибета, Сычуани яркими пятнами мелькала среди традиционных кителей из темного сукна и синих ватников - типичной одежды китайских кадровых работников и активистов. Сюда же направлялись десятки журналистов, кино- и фоторепортеров. Многим впервые довелось пройти через "ворота нового Китая" и попасть в огромный зал со стенами, покрытыми красным лаком. Все в зале были явно взволнованы: им предстояло переизбрать Председателя Китайской Народной Республики - Мао Цзэ-дуна.

Это было неожиданно. Это было странно и необъяснимо. В Китае считалось само собой разумеющимся, что Мао Цзэ-дун будет и впредь оставаться во главе государства. Почему же он уступает высокий пост председателю Постоянного комитета ВСНП Лю Шао-ци? Что за этим кроется?

До последнего момента среди депутатов ходили слухи, что Мао Цзэ-дун все же изменит свое решение и по настоянию авторитетного собрания будет вновь избран на этот пост. Но вот на трибуну поднимается заместитель премьера Чэнь Юнь. Он предлагает избрать Председателем Китайской Народной Республики Лю Шао-ци. Через 15-20 минут объявляются результаты голосования: "за" высказались 1156 человек, "против" - 1. После этого к Лю Шао-ци первым с поздравлением подошел Мао Цзэ-дун и долго жал ему руку. Весь зал разразился рукоплесканиями и стал шумно скандировать: "Десять тысяч лет товарищу Мао!".

Лю Шао-ци имел основания для определенного личного торжества, которое он мог рассматривать и как торжество защищаемой им политики. Мог ли он думать, что через несколько лет его, официального главу Народной Республики, объявят "черным бандитом" и будут публично предавать анафеме под крики и улюлюканье разбушевавшейся толпы! Вряд ли это могло прийти в голову и кому-либо из 1157 делегатов, собравшихся для торжественного акта в зале, который по иронии судьбы носил название "милосердного". И лишь один человек (не ему ли принадлежал единственный голос, поданный против избрания нового Председателя КНР?), вероятно, уже вынашивал свои далеко идущие замыслы...

Ушел ли Мао с этого поста добровольно и каковы были его дальнейшие планы? Анализ его высказываний, а также обстановки в период ликвидации пагубных последствий курса "большого скачка" и "коммун" наводит на следующую мысль: Мао ушел сам, но под давлением неблагоприятных обстоятельств. Это был маневр, вынужденная уступка, чтобы успокоить страсти, достигшие большого накала.

Об этом прежде всего свидетельствует та забота, которую он проявил о выгодном ему толковании своей отставки среди широких масс. Он говорил на заседании Верховного государственного совещания (28 января 1958 г.):

"До сентября нынешнего года надо подготовить людей (!) к тому, что я покину пост Председателя Китайской Народной Республики. Сначала среди кадровых работников различных ступеней, затем на заводах и в кооперативах следует организовать разовое широкое обсуждение, чтобы выяснить мнение на этот счет кадровых работников и масс и добиться согласия большинства. Я оставлю пост Председателя республики, чтобы быть только Председателем партии. Это даст мне возможность высвободить время для выполнения дел, которых от меня требует партия. Это также соответствует состоянию моего здоровья. Если в ходе обсуждения окажется, что массы не поддерживают, не одобряют этого предложения, им можно разъяснить, что в будущем в случае крайней необходимости (!) партия примет соответствующее решение, и я снова смогу занять этот руководящий государственный пост. Имея в виду все это, прошу разъяснить кадровым работникам и массам, дабы не создалось ложного мнения по данному вопросу".

Мао не исключает возможности снова вернуться на этот пост! И, главное, он очень озабочен, чтобы в массах не возникло и тени сомнений о сохранении его особого положения в партии и государстве.

С. Карноу пишет, что после провала "большого скачка" Мао упорно отказывался признать ошибочность своих планов и действий в этот период; более того, он даже отрицал свою инициативу, приписывая проведение "скачка" энтузиазму народных масс (См. S. Каrnоw, op. cit., р. 113.). Однако, поскольку положение дел стало не на шутку тревожить других партийных деятелей, на пленуме ЦК в Ухане Мао подал свое заявление об уходе с поста Председателя (Ibid.). В коммюнике пленума говорилось, что ЦК согласился с предложением Мао Цзэ-дуна о том, чтобы не выдвигать его кандидатуры, чтобы предоставить ему возможность сосредоточиться на "вопросах, касающихся курса политики и линии партии и государства", "высвободить больше времени для работы в области марксистско-ленинской теории".

Позднее, как это стало известно из публикаций хунвэйбинов, Мао горько вспоминал об этом событии: "Они оказывали мне знаки внимания как своему отцу на его похоронах"("Red guard wall posters", "Mainichi Shimbun", Tokyo, Jan. 5, 1967.). Они "размахивали красным знаменем во вред красному знамени", - писали маоистские публицисты много лет спустя, давая понять, что партийные руководители хотели воспользоваться престижем Мао и прикрыться им при проведении угодной им политики "урегулирования" (См. "Communist China, Policy Documents with Analysis", Cambr. Mass., 1958, рр. 487-488.).

С. Шрам, в свою очередь, полагает, что после провала "большого скачка" и "народных коммун" Мао остался не только Председателем партии, но и харизматическим вождем китайской революции. Однако в 1959-1960 годах, после того как экономическая политика приняла более осторожный и разумный характер, Мао ограничил свою деятельность исключительно сферой международных отношений (См. S. Schram, Mao Tse-tung, p. 300.).

Это неточно. Мао и не думал уступать область внутренней политики Лю Шао-ци или другим руководителям. Он и не собирался отказываться от особого положения в партии и государстве. Он просто использовал "метод обезьяны", который уже не раз помогал ему в трудные периоды: отойти в тень, создать видимость уступки, а затем снова перейти в наступление. Что это именно так, свидетельствуют его высказывания десять лет спустя, когда противники "скачка" и "коммун" были окончательно повергнуты. Вот что он говорил 24 октября 1968 г.:

"Что касается вопроса об уходе с должности, - то "культ" надо создавать в любом случае. Группа нуждается в руководителе, Центральный комитет нуждается в первом секретаре. Если бы не было мельчайших частиц как основы, не было бы дождей. Если сумятица начнется лишь после моей смерти, то лучше, чтобы она началась уже сейчас, пока я еще жив.

Так уж странно устроен мир. Можно подниматься ввысь, но не дано сойти вниз. Надо учитывать, что, может быть, одна часть будет согласна, а другая нет. Массы могут не проявить должного понимания и сказать, что все выбиваются из сил, а ты в самый разгар боя уходишь. Надо объяснить со всей ясностью, что дело обстоит не так, что я не ухожу; лишь когда мы перегоним в соревновании Америку, я предстану перед Марксом".

Оставим пока без внимания его примечательную фразу о том, как и когда он предстанет "перед Марксом". Но очевидно, что и в момент ухода с высокого государственного поста "право на культ" он оставляет исключительно за собой. Он хорошо понимал, что это право дает ему куда большие прерогативы власти, чем должность Председателя КНР. Странно, но провал "скачка" и "коммун" не только не ослабил культ Мао, а даже как-то подхлестнул его.

Это был далеко не стихийный процесс. Мао искусно воспользовался согласием ЦК КПК предоставить ему возможность "сосредоточиться на теоретической работе" и высвободить больше времени для... постепенного укрепления своих позиций и подготовки к переходу в генеральное наступление против всех, кто еще осмеливался ему перечить.

Выступая на 9-м пленуме ЦК КПК, фактически зафиксировавшем отказ от политики "скачка" и принявшем курс на "урегулирование", Мао весьма прозрачно дал понять, что считает принимаемые пленумом решения сугубо временными. Более того, по его настоянию пленум принял решение о продолжении и усилении преследования всех недовольных той самой политикой, на ликвидацию катастрофических результатов которой были направлены все разработанные пленумом экономические меры. Развернувшееся затем новое "движение за упорядочение стиля городских и сельских кадровых работников" было направлено против "врагов" и "плохих элементов", которых Мао в целом по стране насчитал в количестве 10% от всего населения (т. е. от 600 млн. человек!). Как установившаяся закономерность движение, унаследовавшее многое от яньаньского "чжэнфына", дало толчок очередной кампании по чистке КПК, сопровождавшейся массовыми репрессиями (вплоть до расстрелов) и высылкой кадровых работников на "трудовое перевоспитание" в деревню.

Одновременно Мао Цзэ-дун сосредоточил усилия на превращении армии, где недовольство экономическими последствиями курса "трех знамен" приобрело сравнительно большие масштабы, в свою надежную опору. Уже в 1960 году по инициативе Линь Бяо, сменившего Пэн Дэ-хуая на посту министра обороны, началась кампания "за превращение армии в школу идей Мао Цзэ-дуна", сопровождавшаяся движением за "упорядочение" и "исправление стиля" в партийных организациях НОА. Только за семь месяцев этого движения - с июля 1960 года по февраль 1961 года - из КПК было исключено 1200 армейских работников.

Со второй половины 1962 года, как только наметились первые признаки стабилизации экономического положения в стране и ослабела висевшая над Китаем угроза голода, Мао Цзэ-дун и его сторонники приступили к осуществлению целой серии антидемократических кампаний, направленных на раздувание культа "вождя" и военизацию жизни страны, которые с начала 1964 года приняли особенно широкие масштабы и проходили под общим лозунгом "учиться у Народно-освободительной армии Китая". С целью пропаганды культа Мао в 1963-1965 годах одно за другим развертываются движения "за социалистическое воспитание", "за революционизацию", "за изучение произведений Мао Цзэ-дуна", в ходе которых распространялись "указания Линь Бяо" о том, что чтение или изучение той или иной работы Мао Цзэ-дуна является священной обязанностью всех военных кадров.

Начиная с 1963 года Мао и его окружение начали систематическую проработку отдельных групп и лиц из партийной и творческой интеллигенции. В июле 1964 года было распространено "указание" Мао Цзэ-дуна о необходимости "революционизации" творческих союзов китайской интеллигенции, поскольку-де "их работники... последние годы находятся на грани перерождения в ревизионистов". В 1964-1965 годах было проведено "перетряхивание" руководства всех творческих союзов, входивших во Всекитайский союз работников литературы и искусства.

К этому же периоду (лето 1964 г.) относится появление впервые на политической арене небезызвестной читателю Цзян Цин, ждавшей своего звездного часа почти 30 лет. В сложившейся обстановке она сочла необходимым взять на себя труд по "реформе" китайского классического театра и его репертуара.

Впрочем, внешне (как это уже не раз бывало) Мао усиленно создавал видимость самоограничения своей активности. Семидесятилетний Председатель КПК в беседах с представителями коммунистических и рабочих партий, с иностранными делегациями, с зарубежными послами все чаще жалуется на здоровье. Он утверждает, что отошел от практических дел, что перестал конкретно заниматься вопросами экономического и культурного строительства, а интересуется исключительно теоретическими проблемами. Он демонстрирует свое неучастие в полемике между китайскими и советскими коммунистами.

В печати западных стран стали все чаще мелькать сообщения, что Мао Цзэ-дун тяжело болен, что он уступает место другим, более молодым деятелям.

Основоположник даосизма Лao-цзы считал идеальным способом управления государством "недеяние", что означает такой способ управления, когда правитель активно не вмешивается в естественный ход событий, а полагается лишь на моральное воздействие. Почему бы и Мао Цзэ-дуну не полагаться главным образом на влияние своих идей, своего верховного авторитета, а остальное предоставить другим деятелям партии и государства?..

Эдгар Сноу, который встречался с Мао в 1965 году, специально интересовался вопросом о его здоровье. Сноу говорил, что Мао Цзэ-дун вообще-то человек крепкого здоровья, хотя незадолго до встречи он перенес серьезную болезнь (См. об этом R. Lifton, op. cit., pp. 11-15.).

Один из личных врачей Председателя КПК сказал Сноу, что у Мао нет никаких органических нарушений и что его недомогание типично для людей его возраста. Сноу имел продолжительную беседу с Мао, который даже проводил его до машины и медленно пошел назад, опираясь на руку сопровождавшего его человека.

В беседе со Сноу, которая длилась четыре часа, Мао много говорил о смерти. Он рассказывал о том, что оба его брата были убиты, первая жена казнена, сын погиб в корейской войне, но что, как это ни странно, "по-видимому, в нем смерть не нуждается".., "хотя бывали случаи, когда в бою он весь был покрыт кровью бойцов, умиравших рядом с ним".

Его собственная смерть представлялась ему как умерщвление самой революции. Он считал возможным даже такое развитие событий, что молодое поколение "пойдет на сговор с империализмом, вернет в Китай остатки клики Чан Кай-ши и примкнет к контрреволюции" (Ibid., p. 12.).

Логика его мысли состояла, видимо, в том, что он один остался гарантией революционности Китая и его жизнь бесценна для страны...

В дальнейшем сведения о состоянии здоровья Мао Цзэ-дуна становятся все более противоречивыми, поскольку публичные его выступления были редкими. Многие на Западе высказывали предположение, что у него болезнь Паркинсона.

Так ли это, трудно сказать, скорее всего дело объяснялось новым периодом занимательной игры Мао в "дипломатическую болезнь". Одно бесспорно: в начале 60-х годов, после провала "скачка" и "коммун", великий мистификатор на время несколько уходит в тень. Но он и не собирается уходить с политической арены. Напротив, он лихорадочно готовит идеологическую платформу для нового наступления на своих противников и на самое партию, которая молчаливо согласилась с его поражением в Ухане и поддержала новую линию, предложенную Лю Шао-ци и другими деятелями.

Это легко заметить, когда читаешь инспирированный им сборник "Да здравствует ленинизм!" (1960 г.), которым началась едва завуалированная полемика с КПСС и другими компартиями. Это видно из таких документов, подготовленных под руководством Мао, как "Указания по социалистическому воспитанию в деревне и другим вопросам" (1963 г.), "Против бюрократизма" (1963 г.), "Исторические уроки диктатуры пролетариата" (1964 г.) и др. Наконец, это видно из серии статей, опубликованных в китайской партийной печати после Совещания коммунистических и рабочих партий 1960 года, в которых пересматривалась совместно выработанная на Совещании генеральная линия мирового коммунистического движения.

В этот период формируются основные тезисы последующей кампании "великой пролетарской культурной революции": об обострении классовой борьбы в социалистическом обществе; о диктатуре пролетариата как механизме подавления не только враждебных новой власти элементов, но и членов партии, "идущих по капиталистическому пути"; о неизбежности периодических кампаний типа "чжэнфына"; о борьбе против "бюрократизма и обновлении аппарата власти".

Уместно в этой связи вернуться к решениям 8-го пленума ЦК КПК от 16 августа 1959 г. Само это решение было по своей сути направлено на пересмотр политики "большого скачка" и "народных коммун", на урегулирование экономики и обратную реорганизацию "коммун" (при сохранении их названия) в кооперативы. Но в решении не только нет и намека на критику автора отвергнутого курса - Мао Цзэ-дуна, а, напротив, поются новые дифирамбы его вновь продемонстрированной мудрости. "Король умер - да здравствует король!" В Китае эта формула сильно модифицирована: "Мао потерпел провал - да здравствует Мао!"

Само название упомянутого решения еще раз подтверждает нашу мысль о связи между борьбой с "правыми" элементами и экстремистской политикой Мао. Это название звучит так: "В защиту генеральной линии партии: за борьбу против правого оппортунизма". Вот что мы читаем здесь: "Генеральная линия, одобренная на 2-й сессии VIII съезда, а именно: "напрягая все силы, стремясь вперед, строить социализм по принципу больше, быстрее, лучше, экономнее", - является творческой марксистско-ленинской линией, выдвинутой товарищем Мао Цзэ-дуном, обобщившим опыт социалистического строительства в нашей стране". Все, стало быть, и раньше было правильно.

"В 1959 году большой скачок в народном хозяйстве продолжается. Некоторые проблемы, возникающие в ходе большого скачка из-за недостатка опыта, были быстро (!) разрешены или разрешаются в настоящее время под руководством ЦК партии и товарища Мао Цзэ-дуна. После того как на основе неоднократных указаний ЦК партии и товарища Мао Цзэ-дуна было произведено упорядочение народных коммун, народные коммуны стали на верный и твердый путь". Ни слова о признании ошибок!

"Враждебные силы внутри страны и за рубежом с самого начала развернули кампанию злобных нападок на генеральную линию, на наш большой скачок и народные коммуны.

Острие нападок правые оппортунисты направляют против ЦК партии и вождя партии товарища Мао Цзэ-дуна, против дела социализма, дела пролетариата и всех трудящихся. В силу этого правый оппортунизм в настоящее время стал главной опасностью внутри страны".

Вот оно в чем дело! Раз провал левацкой политики стал очевиден, главное - нанести удар по "правым оппортунистам", которые предостерегали против этой политики, и, конечно же, любой ценой защитить "красное солнышко", на котором не должно быть ни одного пятнышка!

В декабре 1964 года Мао вписывает в доклад Чжоу Энь-лая на первой сессии ВСНП 3-го созыва вставку по поводу "большого скачка". Правда, основной смысл "скачка" он видит уже не в выдвижении непосредственной задачи достижения экономического чуда путем малой индустриализации или других аналогичных планов, а в обеспечении исторического перелома в судьбах Китая в короткие сроки. Он пишет: "Мы не можем идти старым путем развития техники, которым шли все страны мира, не можем ползти по следам других. Мы должны разбить устоявшиеся нормы, максимально использовать передовую технику и в не слишком долгий исторический срок превратить нашу страну в мощное современное социалистическое государство. Именно этот смысл заложен в том, что мы называем большим скачком. Неужели это невыполнимо? Может быть, это бахвальство или фанфаронство?"

Однако конкретных путей достижения этой задачи Мао так и не находит. Поэтому его дифирамбы по поводу "скачка", его упования на "дух народа, который проявил себя в истории страны", оставляют открытым поставленный им вопрос: не является ли фанфаронством сама идея "большого скачка?"

В 1963 году Мао пишет обширный документ, который носит название "Против бюрократизма": "Я попытался обобщить проявления бюрократизма в следующих 20 пунктах", - говорит Мао. Далее он подробно описывает различные формы бюрократизма, укоренившегося, на его взгляд, в партийном и государственном аппарате Китая. Какова же направленность этого документа? Вот что мы в нем читаем: "...Если возник бюрократизм, то неизбежно появляется сепаратизм по отношению к высшим инстанциям".

Бюрократизм - это "непомерно раздутое самомнение и самообольщение"; "чиновничья спесивость, почитание лишь одного себя..."; "чрезмерная забота о насыщении своей утробы..."; "стремление использовать своих людей, сколачивать клики"; "пристрастие лечиться от несуществующих болезней".

Поверхностно описывая те или иные проявления бюрократизма, Мао неожиданно делает вывод (ради которого, по-видимому, и написан весь документ) о том, что важнейшим источником бюрократизма внутри Китая является "империализм, который объединился с "ревизионизмом"", намекая на СССР и другие социалистические страны. Между тем главный источник бюрократизма в Китае - режим личной власти, порождающий произвол в решении крупнейших социальных проблем - остается вне критики. Поэтому все филиппики против тех или иных мелких проявлений бюрократизма выглядят как критика "сверху вниз", с вершины власти в направлении отдельных неугодных лиц, которые могут быть ошельмованы как бюрократы.

Лозунг борьбы против бюрократии, который не мог не находить живого отклика в массах, оказался чрезвычайно удобной платформой для последующих нападок Мао на тех или иных руководителей КПК, которые отдавались на публичное поругание хунвэйбинам.

Новое наступление Мао в области идеологии ознаменовалось и первым изданием его цитатников. Они были выпущены типографией политотдела армии в мае 1964 года (до этого печатались только произведения в целом) и должны были отныне играть основную роль в массовом воспитании. Культ Мао получил новые стимулы роста.

Немалую роль в его насаждении играл Линь Бяо. Приведем любопытный документ, дающий психологическую картину механизма насаждения идейного влияния Мао. Речь идет о телефонном разговоре между Мао и Линем (1964 г.), о котором стало известно из публикаций хунвэйбинов в период "культурной революции":

Линь Бяо: Сейчас вся страна углубленно изучает произведения Председателя Мао.

Мао Цзэ-дун: Я не хочу, чтобы меня просто копировали и пересказывали. Нужно выдвигать основное, не нужно суеверного преклонения, нужны новые концепции, новое творчество.

Линь Бяо: Нужно, чтобы идеи Мао Цзэ-дуна были основным ядром.

Мао Цзэ-дун: Хорошо!

Линь Бяо: Не следует ограничиваться хозяйственным строительством, нужно и духовное строительство.

Мао как будто даже слегка сопротивляется "суеверному преклонению" перед собой, но под "давлением" напористого маршала все же быстро соглашается с тем, чтобы его идеи стали "основным ядром" во всех областях жизни и деятельности китайского народа.

Новая кампания по изучению "идей Мао" внутри страны переплелась с развертываемой одновременно полемикой китайского руководства против линии международного коммунистического движения.

Известно, что после революции политика КНР на мировой арене шла в общем русле политического курса всего социалистического содружества. Крутой поворот во внешней политике фактически совпадает по времени с переходом к политике "большого скачка" и "народных коммун".

Правда, еще до этих событий можно было заметить ряд неправильных положений Мао Цзэ-дуна по важным международным вопросам. Это касается его высказываний по поводу мировой войны и революции, а также его претензий на руководство КПК национально-освободительным движением в странах Азии, Африки и Латинской Америки и др.

Но в целом Мао еще не претендовал открыто на проведение особого курса на мировой арене. Китай снискал себе международный авторитет на конференции в Бандунге (1955 г.) и на Женевском совещании (1954 г.).

Первым симптомом пересмотра курса на мирное сосуществование было обострение обстановки в Тайваньском проливе в августе 1958 года после артиллерийского обстрела прибрежных островов, занятых гоминьдановцами. Эта акция была предпринята в нарушение советско- китайского договора от 14 февраля 1950 г. без консультаций с Советским Союзом.

На совещании политбюро ЦК КПК в Бэйдайхэ (август 1958 г.) Мао прямо выступил против линии СССР и других социалистических стран на оздоровление международной обстановки. Он говорил, что "напряженность более выгодна нам и менее выгодна Западу", так как она якобы способствует росту влияния коммунистических партий и увеличению производства в Китае. В апреле 1959 года Мао Цзэ-дун еще раз признал, что руководство КНР в период тайваньского кризиса 1958 года стремилось не допустить разрядки международной напряженности, добиваясь обострения положения в мире, особенно советско-американских отношений (См. "История Китая с древнейших времен до наших дней", стр. 479.).

Другим симптомом пересмотра курса мирного сосуществования был китайско-индийский конфликт весной 1959 года. Если вспомнить, что речь шла фактически об участке границы, не имевшем сколько-нибудь существенного значения для Китая, если вспомнить ожесточение, проявленное руководителями этой страны во время конфликта, то поневоле приходишь к выводу, что они ставили перед собой какие-то цели, выходящие за рамки пограничной проблемы.

Можно предположить, что цели Мао и его окружения состояли не только в стремлении укрепить влияние КНР на этом континенте, но и в попытках обострить международную обстановку в период ослабления напряженности в мире. Настойчивые усилия Советского Союза привели к укреплению разрядки в отношениях с США и другими капиталистическими державами. Судя по всему, Мао и другие китайские руководители своей акцией на китайско-индийской границе хотели продемонстрировать всему миру свое отрицательное отношение к процессу ослабления напряженности. Помимо этого китайско- индийский конфликт должен был, по-видимому, отвлечь внимание от провалов маоистов во внутренней политике ("скачок", "коммуны").

Выступив на деле против политики мирного сосуществования, Мао и другие китайские руководители стали круто менять свое отношение к другим странам социализма и к коммунистическим партиям.

В сборнике "Да здравствует ленинизм!" (1960 г.) была впервые изложена особая линия КПК по коренным вопросам современности. Важнейшие проблемы войны, мира, революции, коммунизма толковались в духе "идей Мао", а не с позиций научного коммунизма. Развернув кампанию против КПСС и других марксистско-ленинских партий, Мао преследовал и внутриполитические цели. Он стремился ослабить позиции интернационалистов в КПК.

Совещание представителей коммунистических и рабочих партий, созванное в Москве в 1960 году, сумело преодолеть разногласия с КПК и выработать общую платформу. Небезынтересно отметить, что делегация КПК была представлена Лю Шао-ци, Пэн Чжэнем, Лу Дин-и и другими деятелями, которые впоследствии подверглись суровым преследованиям в Китае. Представители КПК пытались провести в Заявлении, принятом Совещанием представителей коммунистических и рабочих партий, тезисы и формулировки, отражающие особую позицию китайского руководства. Однако делегация КПК все же согласилась подписать Заявление. Это было важным достижением в борьбе за сохранение единства коммунистического движения.

Но уже в 1961 -1962 годах по инициативе и под личным руководством Мао в печати КПК началась публикация статей, которые были направлены на пересмотр Заявления. Затем группа Мао уже открыто отказалась от совместно принятых документов коммунистического движения, выдвинув пресловутые "25 пунктов предложений к генеральной линии коммунистического движения". Этот документ целиком противопоставлял программу Пекина по всем важнейшим вопросам войны, мира, революции и социалистического строительства общей линии марксистско-ленинских партий.

Мао Цзэ-дун и его сторонники навязали 10-му пленуму ЦК КПК (сентябрь 1962 г.) решение об усилении борьбы против "современных ревизионистов", под которыми лидеры КПК подразумевали СССР, другие социалистические страны и марксистско-ленинские партии. В коммюнике Пленума впервые говорилось о необходимости отстаивать не Декларацию (1957 г.) и Заявление (1960 г.) московских Совещаний представителей коммунистических и рабочих партий, а "революционные принципы" Декларации и Заявления.

Особенно ясной стала политика Мао по нагнетанию международной напряженности в период карибского кризиса осенью 1962 года. Заявления КНР носили в ту пору явно подстрекательский характер. Пользуясь тем, что внимание всего мира было отвлечено от других районов, она возобновила военные действия на границе с Индией. После преодоления карибского кризиса Мао развернул новый тур антисоветской кампании. В конце 1962 - начале 1963 года китайское руководство опубликовало серию директивных статей (их автором впоследствии был назван Мао Цзэ-дун), направленных против политики КПСС и других компартий.

В редакционной статье, опубликованной в "Жэньминь жибао" 8 марта 1963 г., был поднят вопрос об Айгуньском (1858 г.), Пекинском (1860 г.), Петербургском (1881 г.) договорах, которые определяют почти всю линию советско-китайской границы. КНР выдвинула претензии на "право наследования" всех территорий, когда- либо захваченных монгольской, маньчжурской и другими династиями, правившими в Китае.

В 1964-1965 годах пекинское руководство заявило о том, что Китай якобы имеет право примерно на 1,5 млн. кв. км советской территории.

Мао Цзэ-дун и другие китайские лидеры заняли негативную позицию на встречах в феврале 1965 года с советской правительственной делегацией, направлявшейся в ДРВ и КНДР и сделавшей остановку в Пекине. В марте была организована антисоветская демонстрация перед зданием посольства СССР в Пекине. Усилилась антисоветская кампания в прессе. В опубликованной в ноябре 1965 года в газете "Жэньминь жибао" статье маоистская группа заявила о намерении "политически и организационно размежеваться" с КПСС и другими марксистско-ленинскими партиями (Там же, стр. 497-498.)

Мао вместе с другими руководителями КПК вскоре пошел на резкое ограничение всех форм межгосударственных отношений Китая с СССР и другими социалистическими странами. В начале 70-х годов экономическое сотрудничество КНР с большинством из них было свернуто по всем направлениям (удельный вес социалистических стран во внешней торговле КНР упал с 68% в 1959 году до 20% в 1967 году). Китайские наблюдатели перестали участвовать в работе постоянных комиссий Совета Экономической Взаимопомощи. КНР отклонила предложение о совместном изучении и использовании социалистическими странами космического пространства; вышла из Объединенного института ядерных исследований; односторонне денонсировала соглашение пяти социалистических стран о проведении совместных научно-исследовательских работ в районе Тихого океана. Со многими социалистическими государствами был сокращен до минимума или прекращен вовсе научно-технический, культурный и спортивный обмен (См. "Корни нынешних событий в Китае", М., 1968, стр. 49.).

Подготавливалась почва для "великой пролетарской культурной революции". Кто был ее инициатором? Какие цели она преследовала?

В разгар "культурной революции", в ноябре 1967 года, в газете "Жэньминь жибао" была опубликована статья, где, кажется, впервые рассказывалось о событиях, которые непосредственно предшествовали развертыванию этой кампании.

"В 1962 году, - говорилось в статье, - на расширенном заседании ЦК КПК пролетарский штаб во главе с Председателем Мао начал ожесточенную схватку с буржуазным штабом... Близкий соратник Председателя Мао товарищ Линь Бяо, высоко держа великое красное знамя идей Мао Цзэ-дуна, подтвердил на этом совещании абсолютный авторитет Председателя Мао и идей Мао Цзэ-дуна, а китайский главный ревизионист (имелся в виду Лю Шао-ци. - Ф. Б.) на совещании развернул бешеное наступление на Председателя Мао и идеи Мао Цзэ-дуна. Он вне себя от злобы восклицал: "Выступать против Председателя Мао - значит выступать лишь против отдельного человека..."

После совещания китайский главный ревизионист собрал своих антипартийных выучеников и с удесятеренным бешенством активизировал свою заговорщическую деятельность по контрреволюционной реставрации, тайно подготавливая общественное мнение к узурпации власти в партии и государстве" ("Жэньминь жибао", 16 ноября 1967 г.).

Дальше в статье сообщалось, что выступавший на совещании Пэн Чжэнь "всеми силами распространял контрреволюционную ересь о том, что великий вождь Председатель Мао должен сойти со сцены".

Даже если в этих словах и содержится преувеличение фактов, все равно можно видеть, какой остроты достигла борьба в КПК еще задолго до "культурной революции".

После описанной вспышки, о которой стало известно только спустя пять лет, ожесточенная борьба, хотя и в скрытой форме, нарастала. В китайской печати стали появляться сообщения о преследованиях или "разоблачениях" тех или иных лиц из среды интеллигенции и партийных работников среднего звена. Главные же участники борьбы до поры до времени оставались в тени.

Здесь мы сталкиваемся с первой характерной особенностью "культурной революции". Это была заранее задуманная акция по устранению противников Мао Цзэ-дуна. В зарубежную печать проникли сведения о том, что уже на секретном заседании ЦК КПК в сентябре 1965 года Мао Цзэ-дун провозгласил программу развертывания "культурной революции", состоявшую из нескольких этапов. На первом из них предполагалось нанести удар по определенной части деятелей литературы и искусства. На втором этапе намечалось осуществить чистку в партии, государственном аппарате и других звеньях управления. На третьем этапе предполагалось полностью утвердить "идеи Мао Цзэ-дуна" в КПК, а возможно, и возобновить политику "большого скачка" в экономике, а также усилить экстремистскую внешнюю политику.

Как писал один из западных исследователей, Мао руководил "культурной революцией" как партизан, идущий в наступление: он атаковал, отступал, окапывался, снова нападал, стараясь изолировать противников и одновременно укрепить свои позиции. Говоря о своих стратегических приемах и этапах "культурной революции", Мао позднее разделил их на три периода: первый - осень 1965 года - август 1966 года. Это была в основном стадия мобилизации сил. С августа и до конца 1966 года - второй период, определивший направление основных ударов. С января 1967 года - решающее наступление на "буржуазных ревизионистов, партийных бюрократов" (См. Мао Tse-tung, Talk to foreign visitors, Aug. 31, 1964.). Еще в ноябре 1965 года шанхайская газета "Вэньхуэй бао" опубликовала статью Яо Вэнь-юаня "О новой редакции исторической пьесы "Разжалование Хай Жуя"". Автор пьесы У Хань, о котором уже говорилось выше, был обвинен в стремлении "опорочить линию Мао Цзэ-дуна".

То был первый выстрел "культурной революции". Следующим объектом нападок явился секретарь пекинского горкома КПК Дэн То, прежде занимавший пост главного редактора "Жэньминь жибао". В середине 1965 года в китайской печати появились многочисленные статьи с критикой публицистических работ Дэн То, в которых отстаивалась реалистическая линия в экономической политике. Он был первым партийным работником, который стал жертвой начинавшейся, но еще не объявленной кампании "культурной революции".

После сенсационных "разоблачений" Дэн То летом 1966 года было организовано новое крупное "дело": подвергнуты разгрому "группы монархистов во главе с ректором, секретарем парткома" в Пекинском университете. Сигнал к кампании против руководства университета, как это выглядело внешне, был дан студентами, которые в одной из дацзыбао обвинили ректора университета в том, что он призывал изучать опыт Советского Союза, в особенности в сфере науки и техники, и тем самым "стремился реставрировать капитализм в Китае". Вот как описывает очевидец расправу с ректором университета, а также со многими профессорами.

...На голову "критикуемому" надевают бумажный колпак или же канцелярскую корзину для использованной бумаги. На колпаке (корзине), а также на плакате, который прикрепляется на груди, пишутся обвинения. В таком виде "критикуемый", стоя на коленях, предстает перед разъяренной толпой или собранием, причем каждый присутствующий стремится физически оскорбить его (толкнуть, схватить за руку, ударить). Ораторы, выступления которых то и дело прерываются возгласами участников митинга: "Защитим Мао Цзэ-дуна!", "Выметем дочиста ревизионистскую нечисть!" и т. п., перечисляют все грехи "критикуемого", ему самому слово не дается, и он должен молча (иногда в течение двух и более часов) воспринимать критику. Если же он теряет над собой власть и начинает рыдать, то это лишь ожесточает его мучителей (См. А. Желоховцев, "Культурная революция" с близкого расстояния, "Новый мир", 1968 г., № 2.).

Позднее подобные расправы стали проводиться по всей стране. Результатом их нередко бывали убийства "критикуемых" разъяренной толпой или последующее самоубийство людей, которые не выдерживали издевательств.

По мере развертывания кампании в Пекине становилось ясно, что она направлена в первую очередь против первого секретаря пекинского горкома, члена Политбюро и секретаря ЦК КПК Пэн Чжэня. В июне 1966 года было принято решение о реорганизации пекинского горкома КПК. Пэн Чжэнь был фактически отстранен от всех постов.

Следующей жертвой из среды партийных работников явился Чжоу Ян, заместитель заведующего отделом агитации и пропаганды ЦК КПК. На протяжении ряда лет именно он выступал с наиболее усердными разоблачениями "советского ревизионизма". Однако в ходе проработки он был обвинен в том, что критиковал культ Мао Цзэ-дуна.

Вскоре был найден козел отпущения и в среде партийных экономистов. Директор Института экономики Академии наук КНР Сунь Е-фан, который раньше занимал видные посты в Госплане и статистическом управлении, был объявлен "верховным жрецом экономизма". Выяснилось, что его главный грех состоял в том, что он позволял себе размышлять над проблемой увеличения производительности труда и оптимального использования ресурсов страны и призывал применять в этих целях опыт СССР и других стран социализма. Рекламируемый маоистами лозунг "политика командует всем" он называл "экономикой лентяев", доказывая, что "экономика должна учитывать закон стоимости, ставить своей задачей повышение эффективности производства и рентабельности предприятий". За столь "дерзкие" суждения этот ведущий экономист страны был снят со всех постов и подвергся гонениям.

Волны раздуваемой кампании поднимались все выше и выше, подкатываясь непосредственно к подножию политического Олимпа КНР. После отстранения Пэн Чжэня "стихийная" кампания все более умело направлялась в одну цель: против "главарей черной банды", под которыми имелись в виду Председатель республики Лю Шао-ци, генеральный секретарь ЦК КПК Дэн Сяо-пин и ряд других членов руководства партии и страны.

Сами методы расправ явно преследовали цель парализовать всякое, даже малейшее, сопротивление курсу Мао Цзэ-дуна. В самом деле, в чем был смысл выступлений Дэн То, Сунь Е-фана и других научных и партийных работников? Речь шла лишь о критических замечаниях по поводу некоторых аспектов внутренней и внешней политики КПК, о попытках внести коррективы в эту политику.

При нормальном течении дел в партии эти вопросы должны были быть обсуждены в обычном партийном порядке: какие-то предложения могли быть приняты, какие- то отвергнуты. Но людей обвиняли вовсе не в том, что они предлагали альтернативу при решении тех или иных конкретных проблем. Их объявили "черными бандитами", покушавшимися на народную власть. Все эти обвинения сопровождались демагогическими лозунгами защиты социализма, диктатуры пролетариата, марксизма, которым якобы угрожают сторонники "реставрации капитализма", пробравшиеся в партию.

Другая особенность "культурной революции" заключалась в том, что проводилась она меньшинством, хотя и возглавляемым лидером партии, против большинства в руководстве ЦК КПК. Не случайно Мао начал кампанию исподволь, не решаясь дать бой своим противникам в рамках обычных партийных норм.

Только в августе 1966 года был созван 11-й пленум ЦК КПК для рассмотрения вопроса "о культурной революции". Но и он был проведен без соблюдения элементарных норм партийной демократии. В связи с созывом этого пленума в зарубежной печати фигурировало сообщение о том, что около половины членов ЦК КПК не присутствовали на заседании, поскольку многие из них уже стали жертвами хунвэйбинов. Зато здесь присутствовали "революционные учащиеся" и военные, не входившие в состав ЦК КПК.

Во время работы пленума, 5 августа 1966 г., Мао Цзэ-дун опубликовал свою дацзыбао под названием "Огонь по штабу", в которой обвинял "некоторых руководящих товарищей в центре и на местах" в том, что они "осуществляли диктатуру буржуазии и пытались подавить бурное движение великой пролетарской культурной революции".

Эта дацзыбао по сути дела призывала к разгрому центральных и местных партийных органов, объявленных буржуазными штабами. 8 августа пленум принял решение "О великой пролетарской культурной революции", в котором говорилось: "В настоящее время наша цель заключается в том, чтобы разгромить тех, кто находится у власти и идет по пути капитализма". Все организации были разделены на четыре категории, из которых лишь одна ("те, которые могут стоять в самых первых рядах движения, смело поднимать массы") удовлетворяла требованиям группы Мао, остальные же объявлялись либо отставшими от масс, либо боящимися масс, либо захваченными "теми, кто втерся в партию, стоит у власти и идет по пути капитализма".

Пленум провозгласил руководящими "идеи Мао Цзэ-дуна" и постановил организовать кампанию "творческого изучения и правильного применения произведений Председателя Мао"; дополнительно были изданы 35 млн. экземпляров работ Мао Цзэ-дуна.

Пленум произвел важные изменения в составе руководства КПК. Из пяти заместителей Председателя ЦК КПК (Лю Шао-ци, Чжоу Энь-лай, Чжу Дэ, Чэнь Юнь и Линь Бяо) на этом посту был оставлен лишь один Линь Бяо. Изменился состав Политбюро и Секретариата ЦК; после пленума они вновь подверглись чистке, а Секретариат фактически перестал функционировать. Таким образом, хотя Мао Цзэ-дун не смог на пленуме полностью избавиться от оппозиции (впоследствии он говорил, что его поддержали лишь немногим более половины участников), именно против Лю Шао-ци и его сторонников был направлен основной удар. Постепенно все яснее обнажался замысел Мао Цзэ-дуна и его группы: покончить со всякой оппозицией (См. "История Китая с древнейших времен до наших дней", стр. 503-504.).

Решения 11-го пленума были прямой ревизией не только решений 10-го пленума ЦК КПК (сентябрь 1962 г.), но и решений VIII съезда КПК, причем как 1-й, так и 2-й его сессий.

Читатель помнит, что 10-й пленум ЦК КПК, в котором уже нашла отражение внутрипартийная борьба, продолжил курс так называемого "урегулирования", который должен был заменить политику "большого скачка" и "народных коммун". Решения же 11-го пленума гласят, что "в результате развертывания невиданной в истории великой пролетарской культурной революции" складывается благоприятная обстановка для "нового всеобщего скачка".

Пересмотр коренных принципов политики партии касался также и курса на международной арене. В период, когда был созван 10-й пленум ЦК КПК, уже выявились расхождения между руководителями Китая и мировым коммунистическим движением. Тем не менее в решениях пленума можно было найти положения о том, что Китай стремится развивать дружбу, сотрудничество с Советским Союзом и другими социалистическими странами.

А в решениях 11-го пленума ЦК КПК нет даже упоминания об этих проблемах. Напротив, в них прямо говорится, что генеральная линия КПК выражена в известных "25 пунктах" и в статьях в газете "Жэньминь жибао" и журнале "Хунци", направленных против КПСС и других партий. В решениях этого пленума нет ни слова о сотрудничестве с СССР и другими странами социализма.

В резолюции содержалось беспрецедентное даже для нравов КПК положение, согласно которому "революционные учащиеся" освобождались от ответственности за все совершенные в "ходе движения преступления и правонарушения, кроме убийств, отравлений, поджогов, вредительства, хищения государственных тайн и контрреволюционных преступлений" (Там же.).

Уже из первых комментариев по поводу 11-го пленума ЦК КПК было видно, что организаторы кампании столкнулись с активным сопротивлением со стороны многих членов руководства партии. В первых заявлениях хунвэйбинов можно было прочесть, что в ЦК КПК идет борьба между "двумя линиями", которая "носит весьма острый характер", и что Мао Цзэ-дун находится "временно в меньшинстве".

С этим "временным меньшинством" связана следующая особенность "культурной революции": использование хунвэйбинов, а затем армии для разгрома оппозиционных Мао Цзэ-дуну сил внутри партии и государственного аппарата. Если первые обеспечивали Мао Цзэ-дуну видимость массовой поддержки, то вторые вооруженной рукой подавляли любую попытку сопротивления. Только таким путем и мог Мао Цзэ-дун, располагая меньшинством в ЦК КПК, расправиться с противостоящими ему политическими силами и навязать партии и стране продолжение своего курса.

...18 августа 1966 г. на восходе солнца, выступая на митинге на одной из площадей Пекина, Мао Цзэ-дун официально перед сотнями тысяч молодых людей объявил о создании организации хунвэйбинов. Он сказал, что она имеет не только общенациональное, но и интернациональное значение.

Этот митинг был заснят на пленку ("Жэньминь жибао", 9 июля 1966 г.). Фильм, основанный на этом событии, показывали в Китае и за рубежом. Зарубежные зрители были потрясены фильмом. Его сравнивали с фашистским фильмом такого же накала - "Торжество воли" - о Гитлере в Нюрнберге (См. R. Lifton, op. cit., p. 36.).

Мао Цзэ-дун шел медленно, держась за руку десятилетней девочки; движения его казались скованными. Он вышел вперед и заговорил о создании нового союза людей - союза бессмертия мужчин, женщин и детей, вступающих в вечно революционный процесс (Ibid., pp. 36-37.).

Многие представители Запада присутствовали на последовавшей за этим демонстрации детей от 13 лет и старше. Дети были экзальтированы, наэлектризованы, возбуждены.

Западные обозреватели более или менее единодушно полагают, что организация хунвэйбинов была запланирована и вылеплена опытными маоистскими скульпторами заблаговременно. Но для простых китайцев возникновение этой организации было преподнесено как реализация "идеи Мао" о революционном творчестве масс.

Через каких-то несколько дней сотни тысяч юных участников организации буквально наводнили всю страну, объявив беспощадную войну "старому миру".

С 18 августа по 25-26 ноября 1966 г. в Пекине состоялось восемь массовых митингов хунвэйбинов с участием Мао Цзэ-дуна, на которых присутствовало 11 млн. человек. На них выступали также Линь Бяо, Чжоу Энь-лай, Цзян Цин.

"Красным охранникам" было разрешено "для обмена опытом" бесплатно приезжать в Пекин и другие города, они получили бесплатное питание и армейское обмундирование. Как сказал на полуторамиллионном митинге в Пекине 18 августа 1966 г. Чжоу Энь-лай, хунвэйбины превратятся в "надежный резерв НОА" (Ibid., p. 37.).

Хунвэйбины врывались в храмы и пагоды, уничтожали художественные произведения религиозного назначения и современного искусства. В своих газетках и да-цзыбао они писали: "...Все, кто не революционеры, - это тухлые яйца; контрреволюционеры - это битые яйца... Чтобы они расшибли себе мозги! Перебили себе все кости..."

"...Мы не будем с вами деликатничать: вы все провоняли, от вас осталась одна гниль. Мы презираем вас, будем бить, крушить..."

"...Разобьем их собачьи морды. Пусть наши штыки напьются их крови!" (Ibid., pp. 39-41.) "Не будет снисхождения, не будет примирения. Мы сведем счеты за каждую каплю в океане кровавой ненависти".

Врагом назывался всякий, кто отрицает или противится пролетарской (маоистской) линии партии. "Он умрет, а мы будем жить" (Ibid.).

Их лозунгами были: победа юности над старостью, нового над отжившим, победа над старой системой образования, над "ревизионистской кликой стариков", над старыми начальниками, над стариками, "идущими по капиталистическому пути".

Хунвэйбины должны "ломать, крушить, создавать смуту и беспорядки, наносить всем оскорбления".

Они называли себя "антибюрократами", "антиавторитетами", орудием для разгона партии и всего аппарата государства. Многие из них понимали свою миссию так: убить всех руководителей, кроме Мао Цзэ-дуна И его ближайших сподвижников.

Хунвэйбины врывались в дома и срывали одежду и обувь с людей, которые казались им хорошо одетыми, уничтожали в витринах магазинов неугодные им костюмы, требовали, чтобы красный сигнал светофора означал "путь свободен". Они предлагали переименовать город Пекин и назвать его Красный Восток.

Хунвэйбины писали в своем манифесте:

"Мы красные охранники Председателя Мао, мы заставляем страну корчиться в судорогах. Мы рвем и уничтожаем календари, драгоценные вазы, пластинки из США и Англии, амулеты, старинные рисунки и возвышаем над всем этим портрет Председателя Мао".

Все это имело целью сломать старое и насадить новое и принимало подчас форму бравады: "...Пусть все, что связано с человеческими привязанностями, убирается прочь!" (Ibid., p. 39.).

Кто непосредственно был инициатором этого движения хунвэйбинов? На этот счет нет никаких сомнений. Движение было инспирировано самим Мао Цзэ-дуном.

Партийные кадры, особенно те, кто прошел школу революции, были знакомы не только с "идеями Председателя Мао", но и с марксизмом-ленинизмом. Многие годы они воспитывались в духе дружбы с Советским Союзом, видели в нем пример успешного строительства социализма; их трудно было снова вовлечь в авантюристическую политику "скачков".

Иное дело хунвэйбины. Они росли в условиях невиданного прославления Мао Цзэ-дуна, фанатичного преклонения перед ним. С самого раннего возраста этих юношей и девушек воспитывали в духе воинствующего национализма, пренебрежительного отношения к культуре, традициям и опыту других народов. Они идейно формировались в обстановке непрекращающейся антисоветской кампании и имели извращенные представления о социалистическом строительстве в других странах, о самих идеалах социализма. Мао Цзэ-дуну оказалось легко обмануть и увлечь демагогическими лозунгами эту часть молодежи.

В том, что касается культуры, китайская "культурная революция", как это широко известно, свелась к поруганию отечественной и мировой культуры. Хунвэйбины "осудили" Баха, Моцарта, Бетховена, Листа, Шопена, Бартока, Чайковского, Шостаковича, многих китайских композиторов, потребовали прекратить выпуск и продажу пластинок с этими "феодальными, буржуазными и ревизионистскими" произведениями. Были преданы анафеме труды Шекспира, Бальзака, Толстого, Горького и других писателей, составляющих славу мировой литературы, точно так же как китайских классиков и замечательных современных писателей Лао Шэ, Тянь Ханя, Ся Яня и др.

Хунвэйбины разгромили многие книжные магазины в Пекине, Шанхае и других городах; отныне они могли торговать исключительно произведениями Мао Цзэ-дуна. На улицах многих китайских городов запылали костры, в которые были брошены книги, "не соответствующие идеям Мао Цзэ-дуна". Памятники А. С. Пушкину в Шанхае и Сунь Ят-сену в Нанкине были разрушены.

Хунвэйбины установили обязательную повинность, согласно которой все жилые здания и общественные помещения должны были быть украшены портретами и плакатами с изречениями Мао Цзэ-дуна. Они останавливали автобусы, трамваи и троллейбусы, если на них не было подобных украшений.

Подвергая разгрому семьи и дома противников "идей Мао Цзэ-дуна", хунвэйбины помечали дома "преступников" специальными знаками, совсем как во время печально знаменитой Варфоломеевской ночи.

Мао Цзэ-дун добивался все большего распространения "пламени культурной революции", которое, по его словам, он сам зажег. Выступая 25 октября 1966 г. на рабочем совещании ЦК КПК с участием местных представителей, он маневрировал, как бы давая Лю Шао-ци и Дэн Сяо-пину возможность капитуляции, чтобы подавить любую оппозицию в стране. Мао заявил, что "нельзя целиком возлагать вину на товарища (Лю) Шао-ци и на товарища Дэн Сяо-пина. Они несут ответственность. ЦК также несет ответственность". Он говорил о своей ответственности, заключавшейся в том, что он слишком доверился другим. Основной же смысл этого выступления сводился к восхвалению хунвэйбинов. "По всей стране поднялись хунвэйбины. Они своим натиском потрясли вас" (Цит. по "История Китая с древнейших времен до наших дней", стр. 506.),- говорил Мао руководящим партийным деятелям.

Движение хунвэйбинов, однако, столкнулось с растущим сопротивлением в Пекине, в провинциях, на заводах и в коммунах, в партийных организациях и профсоюзах, государственных учреждениях и даже в некоторых армейских подразделениях. Тогда кампания вступила в новую фазу. Лозунг "ликвидировать горстку людей, пробравшихся в партию, но идущих по капиталистическому пути", был дополнен лозунгом "захвата власти революционным меньшинством".

Призыв Мао "Огонь по штабу!" означал прямую установку на разгром органов государства и партии, а также комсомольских и профсоюзных организаций (Подробнее см. Л. М. Гудош ников, Политический механизм КНР, М, 1974. Л. П. Делюсин, Культурная революция Китая, М" 1967.).

В сентябре 1966 года Линь Бяо, который в то время играл роль главного интерпретатора высказываний Мао, говорил: "Главная цель нынешнего движения - добраться до тех членов партии, которые, находясь у власти, идут по капиталистическому пути. Подвергать артиллерийскому обстрелу штабы - это значит подвергать артиллерийскому обстрелу горстку людей, идущих по капиталистическому пути".

Вскоре фразы о "социалистическом воспитании трудящихся", о "новой пролетарской культуре" были отброшены в сторону. С предельной откровенностью заявлялось, что "великая пролетарская культурная революция вступила в этап борьбы за всесторонний захват власти".

Были разогнаны партийные комитеты, руководящие органы комсомола, Всекитайская федерация профсоюзов. Затем маоисты стали захватывать руководство в центральных и местных органах печати, в провинциальных органах власти. Наконец, дело дошло до ЦК КПК, где 2/3 его состава, избранного VIII съездом в 1956 году, были ошельмованы и отстранены от практической деятельности. Одиннадцать из пятнадцати членов и кандидатов в члены Секретариата ЦК КПК, в том числе Генеральный секретарь Дэн Сяо-пин, объявлены "черными бандитами", а более половины членов и кандидатов в члены Политбюро также объявлены "врагами идей Председателя Мао" и подверглись травле. В опале оказались и восемь из девяти китайских маршалов.

Только лишь трое из семнадцати членов Политбюро избежали критики и преследований - это, разумеется, сам Мао Цзэ-дун, затем Линь Бяо и Чжоу Энь-лай. Командовала хунвэйбинами "группа по делам культурной революции", которую возглавили Чэнь Бо-да, Кан Шэн, прозванный в свое время "палачом партии", и супруга Мао Цзян Цин, работавшая до этого в министерстве культуры (См. "История Китая с древнейших времен до наших дней", стр.511.). Неожиданно она была назначена секретарем Постоянного комитета Политбюро ЦК, хотя до этого не входила даже в состав ЦК КПК. Она особо специализировалась на преследованиях деятелей культуры и "чистке" репертуара театров, кино, учебных программ в университетах.

Хунвэйбины устроили публичное судилище над Пэн Чжэнем, Лу Дин-и - кандидатом в члены Политбюро и секретарем ЦК КПК, Ло Жуй-цином - заместителем премьера и начальником генерального штаба НОА и многими другими крупными руководителями. Сохранилась фотография, как хунвэйбины схватили ЛоЖуй-цина, ноги которого после попытки покончить самоубийством были в гипсовом лубке, его притащили на хунвэйбинов- ское судилище; он стоит перед яростной толпой с заломленными назад руками и искаженным от боли лицом (S. Karnow, op. cit., pp. 312-326.).

Более хитрая тактика была применена к Председателю КНР Лю Шао-ци и Генеральному секретарю ЦК КПК Дэн Сяо-пину. До осени 1968 года их имена не назывались открыто в печати. Лю Шао-ци обозначался "самым крупным лицом в партии, идущим по капиталистическому пути", хотя все уже знали, о ком идет речь. Но "массам" (так назывались судилища) их так и не "показывали".

Приведем описание драматических событий вокруг Лю Шао-ци и его семьи, позаимствованное из иностранных источников (Ibid.).

Лю Шао-ци долгое время подвергался критике лишь в закрытых аудиториях. Мао считал, что Лю следует сохранять в руководстве в качестве "отрицательного примера человека, в котором воплощены все буржуазные, ревизионистские и контрреволюционные пороки".

Лю Шао-ци

После соответствующей подготовки и организации специального "подготовительного комитета" началось "наступление на Лю Шао-ци". Ежедневно несколько тысяч человек в течение недели наводняли улицы Пекина и провинциальных центров, пугая жителей выкриками, лозунгами, песнями и барабанным боем, неся плакаты с карикатурами, направленными против Лю. Толпа требовала его казни. Вначале его обвиняли только в том, что он выступает против "культурной революции", а также позволяет себе делать намеки на культ личности Мао.

Вскоре список обвинений пополнился тем, что предки Лю были помещиками, что он пролез в ЦК нечестным путем, что он плохо обращался со своими многочисленными женами. Демонстранты осыпали бранью его последнюю жену - Ван Гуан-мэй. Она закончила два высших учебных заведения и работала переводчиком с английского в иностранном отделе ЦК КПК. Она вышла замуж за Лю Шао-ци двадцати четырех лет. Лю был вдвое старше ее.

Лю Шао-ци до этого разошелся со своей пятой женой. Первая его жена была казнена чанкайшистами в начале 30-х годов, остальные были живы. У Лю Шао-ци от брака с Ван Гуан-мэй были две дочери (кроме того, у него было несколько сыновей и дочерей от предыдущих браков). Шестая жена была изящна, красива и умна (на Западе много писали об особом озлоблении против нее со стороны стареющей Цзян Цин и даже искали в этом одну из причин гонения на Лю Шао-ци).

Накал страстей вокруг Лю достиг того, что хунвэйбины похитили одну из дочерей Лю и заставили ее выступить против своего отца. Двадцатилетняя дочь Лю была студенткой университета. Не выдержав издевательств, она уступила и, выступая перед толпой, подтвердила, что ее отец "более двадцати лет" был в оппозиции к Мао; она назвала свою мачеху "монархисткой".

Вскоре хунвэйбины схватили сына Лю Шао-ци, и он прошел через те же испытания. Сын Лю Шао-ци окончил авиационный институт в Советском Союзе. На собрании в Пекине его заставили потребовать, чтобы его "отец - собачья голова - безоговорочно уступил Председателю Мао и склонился перед волей народа, иначе ему придет конец".

Пэн Чжэнь

Хунвэйбины разработали план, как поймать жену Лю Шао-ци, Пэн Чжэнь чтобы устроить над ней судилище, использовав ее дочь в качестве приманки. Хунвэйбины разделились на две группы. Одна группа направилась в среднюю школу, где училась девочка. Они позвонили Ван Гуан-мэй, сообщили, что ее дочь якобы попала под машину и находится в пекинском госпитале с "серьезными повреждениями". Другая группа хунвэйбинов направилась в госпиталь. Оттуда они также позвонили домой. Юноши встали у входа в госпиталь, чтобы схватить "первую даму Китая", когда она придет к дочери. Однако, к всеобщему сожалению, первой прибежала не мать, а младшая сестренка в сопровождении личного телохранителя Лю Шао-ци, который моментально понял ситуацию и бросился звонить Ван Гуан-мэй. Но хунвэйбины не разрешили ему звонить, а заставили маленькую дочь позвонить матери и сказать, что сестре будут срочно делать операцию.

Ван Гуан-мэй по телефону попросила разрешения поговорить с врачом. Хунвэйбин, представившись хирургом, утверждал, что дочь ее в тяжелом состоянии. "Мы настаиваем на операции, но для этого требуется согласие родителей", - сказал он.

Через час к госпиталю подъехал автомобиль, и из него вышел Лю Шао-ци, который сразу понял, что это провокация. Его жена вела себя гордо и мужественно. Она отослала мужа домой, а сама отправилась в университет на заседание хунвэйбинов. Там ее допрашивали относительно ее деятельности и деятельности ее мужа с 10 часов вечера до 5 часов утра, после чего она дала письменное заявление, в котором похвалила хунвэйбинов за их бдительность, за их революционные дела и пообещала прислать для студентов университета доклад, разоблачающий Лю Шао-ци. По-видимому, она не выполнила этого обещания.

Ван Гуан-мэй всегда имела при себе минимум вещей на случай, если ее посадят в тюрьму. На одном из очередных допросов хунвэйбины продержали ее с шести утра до десяти вечера. Время от времени ей давали успокоительные капли. Ван Гуан-мэй отбивала все атаки своих юных инквизиторов:

Обвинитель: Наденьте другое платье (На Ван Гуан-мэй была модная шубка и новое платье. Эта одежда, а также нарядные туфли служили в глазах "судей" вещественным доказательством ее вины.).

Ван Гуан-мэй: Не надену.

Обвинитель: Вы не должны возражать.

Ван Гуан-мэй: На мне хорошее платье.

Обвинитель: Это выходное платье. Вы же в суде.

Ван Гуан-мэй: Я не буду надевать другое платье. Оно мне не нравится.

Обвинитель: Тогда зачем же вы его носили в Индонезии?

Ван Гуан-мэй: Тогда было лето.

Обвинитель: А зачем же вы его надевали в Лахоре?

Ван Гуан-мэй: Я его не надену, что бы вы ни говорили.

Обвинитель: Но вы же в суде. Осторожнее! Если будете упрямиться - берегитесь.

Ван Гуан-мэй: Мне все равно. Даже если я умру.

Обвинитель: Мы хотим вас иметь живой. Наденьте платье.

Ван Гуан-мэй: Давайте говорить серьезно.

Обвинитель: С вами вообще не собираются говорить.

Ван Гуан-мэй: Вы не имеете права посягать на мою свободу.

Обвинитель: Вы буржуйка. Инакомыслящая. Демократия на вас не распространяется. Для вас - диктатура. Вы лишены свободы.

Ван Гуан-мэй: Я не надену это платье. Но если я допустила ошибки, я готова выслушать критику.

Обвинитель: Вы признаны виновной. Наденьте то платье, которое было на вас в Индонезии.

Ван Гуан-мэй. Тогда было лето. Летнее платье - для лета. Зимнее платье - для зимы.

Обвинитель: Прекратите свой вздор. Все это - буржуазные замашки и капризы.

Ван Гуан-мэй: Председатель сказал, что мы должны следить за изменениями в климате и вести себя соответствующим образом.

Обвинитель: Председатель говорил о политическом климате. А вы можете замерзнуть даже в своем меховом манто. Ну, будете надевать платье?

Ван Гуан-мэй: Нет.

Обвинитель: Что вы думаете об отставке Лю Шао-ци?

Ван Гуан-мэй: Радуюсь ей. В Китае больше не будет ревизионизма.

Обвинитель: Но мы все-таки должны свести с ним счеты. Как вы думаете?

Потом группа студентов повалила ее на пол. С нее стали срывать платье под поощрительные возгласы и советы присутствующих. В конце концов ее мучители устали, а она стала, в свою очередь, наступать на них с вопросами, подкрепляя их цитатами из Мао (См. S. Каrnоw, op. cit., р. 361.).

Дальнейшая судьба жены Лю Шао-ци и его детей покрыта тайной.

Так выглядели судилища хунвэйбинов.

Многие террористические акты совершались в хунвэйбиновских застенках. В Пекине особенно мрачную славу снискали хунвэйбины расположенной в центре города школы № 6. Они начали действовать летом 1966 года и сразу заслужили похвалу Чэнь Бо-да за успешные акции по разгрому "черных банд" в высшей партшколе, ЦК комсомола Китая, центральном универмаге. Они создали в помещении своей школы камеры для пыток и тюрьму (этот комплекс был назван "лаогайсо", т. е. исправительно-трудовой тюрьмой), где творили самосуд над теми, кто, по их мнению, выступал против "идей Мао Цзэ- дуна". Десятки людей прошли через "лаогайсо", больше пятидесяти человек были замучены до смерти или изуродованы. Среди них - учащиеся и учителя, рабочие, служащие, партийные и комсомольские работники (Подробнее о внесудебных расправах в период "культурной революции" см. Л. М. Гудошников, указ. соч., стр. 126 и сл.).

Жестокость в отношении противников "идей Мао" сопровождалась нагнетанием антисоветской истерии. Печать и радио КНР призывали водрузить "знамя Мао Цзэ-дуна на Красной площади". С 26 января 1967 г. в течение двух недель днем и ночью у здания посольства СССР раздавалась брань, усиленная репродукторами; сожжение на кострах изображений советских людей, попытки поджечь здание посольства - все использовалось, чтобы наэлектризовать фанатичную толпу обманутых людей, натравить их на Советский Союз. 17 августа 1967 г. ворвавшиеся на территорию советского посольства хунвэйбины устроили погром в помещении консульского отдела, угрожали сотрудникам физической расправой - все это при полном бездействии китайской охраны.

Во время "культурной революции" резко возросло число вооруженных провокаций на советской границе. Китайские пограничники и хунвэйбины стремились закрепиться на советских островах по Амуру и Уссури, пытались захватить патрули, таранили сторожевые суда. В районе острова Даманский, недалеко от слияния Уссури и Амура, утром 2 марта 1969 г. китайские солдаты открыли огонь по группе советских пограничников, направившихся к ним (как это случалось неоднократно), чтобы заявить протест и потребовать их ухода с советской территории. Одновременно из засады на острове Даманский и с китайского берега был открыт огонь из автоматов, пулеметов, минометов и орудий по другой группе советских пограничников. После боя нарушители были изгнаны с советской земли. Провокация китайских властей привела к потерям убитыми и ранеными с обеих сторон (См. "История Китая с древнейших времен до наших дней", стр. 515.).

В начале 1967 года, когда было официально объявлено об установлении военного контроля над партийными и государственными органами, эра хунвэйбинов подошла к концу. Их миссия была выполнена и с ними быстро и безжалостно расправились.

В течение этого года Мао несколько раз выступал с замечаниями в адрес хунвэйбинов. Он говорил, что их действия "граничат с анархией", что учащиеся и интеллигенция по-прежнему заражены "буржуазной идеологией", что они "левые" только по форме, а по содержанию- "правые" и т. п. Выступая на одном из митингов в июле 1968 года, Мао, "не скрывая слез", по словам одного западного обозревателя, говорил хунвэйбинам:

"Вы предали меня и, более того, в вас разочаровались рабочие, крестьяне и солдаты Китая!"

Вскоре в печати появилось пространное сообщение о том, что Мао прислал корзину плодов манго рабочим и крестьянам, пропагандирующим его "идеи" среди студентов Пекинского университета. Получив этот нехитрый подарок, "люди радовались, рыдали и выкрикивали изречения Мао". Как выяснилось, за этим крылась некая символика: корзина фруктов была преподнесена не студентам университета, а рабочим и крестьянам. Как ни странно, но таким путем Мао дал понять о закате эры хунвэйбинов и о поощрении бригад из рабочих и крестьян, занятых пропагандой маоизма.

Впрочем, эти бригады состояли из рабочих и крестьян только номинально. В действительности и здесь командовали военные, задачей которых было взять под жесткий контроль деятельность хунвэйбинов (См. S. Karnow, op. cit., p. 365.).

Что же стало с 25 млн. хунвэйбинов, которые служили верной опорой Мао в 1966 году? Активисты, около 7 млн. человек, были сосланы на физические работы в отдаленные провинции в соответствии со следующим указанием Мао: "Образованных молодых людей крайне необходимо направлять в деревню, чтобы крестьяне-бедняки и низшие середняки могли перевоспитывать их". Если верить китайской печати, то Линь Бяо утверждал впоследствии, что переселение имело иную причину: ликвидировать безработицу среди лиц с высшим образованием; хунвэйбинов, по его словам, "сначала обманули и в конце концов превратили в пушечное мясо".

Молодежь отвечала на это снижением общественной активности. "Культурная революция" создала атмосферу страха, ненависти, взаимных обвинений в среде молодежи. На митингах и собраниях люди задыхались, кричали, и никто уже не мог понять, во имя чего и против чего. Поэтому еще в период "культурной революции" стало усиливаться стремление части молодежи отойти в сторону от общественной жизни.

Одна шанхайская газета сетовала в июле 1967 года:

"Во время великой пролетарской культурной революции появилось немало людей, не интересующихся жизнью страны, стоящих в стороне от революционного движения. Этих людей называют странниками. Они заняли позицию невмешательства в борьбу между пролетариатом и буржуазией. Вместо того чтобы стоять на своем посту в жизни, они слоняются по территории студенческих городков, в парках, бродят по улицам. Они проводят время в плавательных бассейнах, играют по целым дням в шахматы или карты. Если попросить изложить их взгляды на жизнь - они дают самые туманные и неопределенные ответы. Они сознательно уклоняются от общественной деятельности" (Цит. no R. Lifton, op. cit., p. 131.).

Эти "китайские хиппи" становились все более типичным явлением по мере того, как свертывалось движение хунвэйбинов.

Так была перечеркнута "романтическая" страница "культурной революции" - резко пошло на спад движение хунвэйбинов, лозунги которых нередко до сих пор находят отклик среди анархиствующей молодежи Запада. На авансцену снова вышли подлинные организаторы всей этой кампании со своими далеко не романтическими планами и замыслами.