Больная тень коммунизма

В 1958 году в Китае началась очередная всенародная кампания. На этот раз ее объектом стали мухи, да, да, мухи, комары, воробьи и крысы (См. S. Каrnоw, Мао and China, N. Y., 1972, p. 99.). Каждая китайская семья должна была продемонстрировать свое участие в кампании и собрать большой мешок, доверху наполненный этими вредителями. Особенно интенсивным было наступление на воробьев. Его стратегия заключалась в том, чтобы не давать воробьям сесть, держать их все время в воздухе, в полете, пока они не упадут в изнеможении. Тогда их убивали. Прекрасно!

Но неожиданно все это дело обернулось экологической катастрофой. Жители Китая стали наблюдать что-то невероятное: деревья покрылись белой паутиной, вырабатываемой какими-то червями и гусеницами. Вскоре миллионы отвратительных насекомых заполнили все: они забирались людям в волосы, под одежду. Рабочие в заводской столовой, получая обед, находили в своих тарелках плавающих там гусениц и других насекомых. И хотя китайцы не очень-то избалованны, но и у них это вызывало отвращение.

Природа отомстила за варварское обращение с собой. Кампанию против воробьев и насекомых пришлось свернуть.

Зато полным ходом развертывалась другая кампания. Ее объектом стали люди - 500 млн. китайских крестьян, на которых ставился невиданный эксперимент приобщения к неведомым им новым формам существования. На них решили опробовать идею, которая запала в сознание вождя. Это была идея "большого скачка" и "народных коммун". Как началось дело?

Выступая на пленуме ЦК КПК в Лушане (23 июля 1959 г.) уже после провала политики "народных коммун", Мао так объяснял возникновение самой идеи: "Когда я был в Шаньдуне, один корреспондент спросил меня: "Народные коммуны - это хорошо?" Я сказал: "Хорошо", а он сразу же поместил это в газете, в чем также проявилась некоторая мелкобуржуазная горячность. Потом корреспондент должен был уехать".

Любопытно - не правда ли? Мао только обронил неосторожное замечание о "коммунах", некий корреспондент подхватил его и вот полмиллиарда людей разом включаются в какую-то фантасмагорическую жизнь: разлучаются с семьями, становятся под ружье, почти не спят, не едят, словом, превращаются в подобие муравьев, строящих свои муравейники. И все из-за неосторожной публикации корреспондента (куда он, кстати, потом уехал?!).

Но дело, конечно, обстояло куда сложнее. Фактическая сторона его выглядела следующим образом. В начале 1958 года в Китае началась очередная шумная кампания под лозунгом "отдайте ваши сердца". Кому отдать? Разумеется, Мао Цзэ-дуну. На стенах домов по всему Китаю были вывешены дацзыбао (газеты больших иероглифов) с бесчисленными цитатами из его трудов. Энтузиасты - крестьяне и рабочие, служащие и студенты, - как по команде, стали призывать друг друга работать как можно больше за меньшую плату.

Вскоре после этого Мао Цзэ-дун отправился в провинцию Хэнань. Во время этого вояжа и появилась первая китайская "коммуна". Она родилась в апреле 1958 года, когда 27 коллективных хозяйств численностью 43,8 тыс. объединились в первую коммуну, которая была названа "Спутник" (Ibid., pp. 95-96.). Само это весьма претенциозное название наводит на предположение, что китайские руководители имели в виду противопоставить советскому спутнику Земли нечто вроде "социального спутника" в виде "народных коммун" и зафиксировать тем самым свой собственный приоритет в "коммунизме". Именно так началась кампания по осуществлению социальной утопии Мао Цзэ-дуна.

Во время посещения своей родной деревни Мао написал сентиментальные строки:

 Мои воспоминания о прошлом неизменны, 
 Но кляну быстрый бег времени! 
 Я на родине, как тридцать два года назад.
 ......................................... 
 Люблю смотреть на волны риса и бобов - 
 И на героев, возвращающихся с полей.

(См. S. Schram, Mao Tse-tung, p. 298. Подстрочный перевод.)

"Герои" - это те, кто безропотно принимает идеи Мао и стройными рядами, поротно или побатальонно, возвращается с полей в деревню...

По инициативе Мао в мае 1958 года 2-я сессия VIII съезда КПК одобрила так называемый курс "трех красных знамен" ("генеральная линия", "большой скачок", "народные коммуны"). Его суть формулировалась так: "упорно бороться три года и добиться перемены в основном облике большинства районов страны"; "несколько лет упорного труда - десять тысяч лет счастья".

Принятый VIII съездом КПК в 1956 году второй пятилетний план в 1958 году был признан "консервативным". Китайские планирующие органы предложили в 1958 году ряд новых вариантов плана на вторую пятилетку. В конечном счете руководство КПК приняло решение увеличить за пятилетку объем валовой продукции промышленности в 6,5 раза (среднегодовой темп роста 45%), а сельского хозяйства - в 2,5 раза (годовой темп роста 20%). Намечалось увеличить выплавку стали за пятилетие с 5,4 млн. до 80-100 млн. т в год, добычу угля в 1962 году предполагалось довести до 700 млн. т (рост против 1957 г. в 5,4 раза), выработку электроэнергии - до 240 млрд. квт/ч (рост в 12,4 раза), производство цемента - до 100 млн. т (рост в 10 раз) (См. "Проблемы и противоречия индустриального развития КНР", М" 1974, стр. 154-156.). Намечалось построить (Там же.) тыс. крупных промышленных предприятий 5. Если на 2-й сессии VIII съезда КПК ставилась задача догнать и перегнать Англию в экономическом отношении за 15 лет или несколько больший срок, то спустя несколько месяцев эту задачу намечалось осуществить уже за 5 лет или даже быстрее (Там же, стр. 156-157.).

В августе 1958 года по предложению Мао было принято решение Политбюро ЦК КПК о создании "народных коммун", и через 45 дней появилось официальное сообщение, что практически все крестьянство- 121 936 350 семейств, или более 500 млн. человек,- вступило в "коммуны" (См. Tibоr Mende, China and her Shadow , N. Y., 1962, p. 71; S. Кarnоw, op. cit., p. 95.).

Какие конкретно цели ставили перед собой китайские руководители?

Обратимся прежде всего к упомянутому решению Политбюро ЦК КПК от 29 августа 1958 г. Оно состоит из шести пунктов, которые содержат попытку теоретического обоснования этого шага. Здесь утверждается, что "народные коммуны" "являются неизбежной тенденцией развития обстановки". В решении указывалось далее, что создание "народных коммун" будто бы позволит значительно ускорить экономическое развитие страны. Это де произойдет потому, что удастся высвободить и использовать больше рабочей силы для проведения агротехнических мероприятий в широких масштабах, высвободить и перевести в сферу промышленного производства рабочие руки с фронта сельскохозяйственного производства. В конечном счете создание "коммун" явится "основным курсом руководства крестьянством в деле ускорения социалистического строительства, в деле досрочного построения социализма и постепенного перехода к коммунизму".

Иными словами, политика "коммунизации" преследовала, по замыслу ее организаторов, цели как экономические - повышение эффективности общественного производства, так и социальные - ускорение строительства социалистического и коммунистического общества.

Что касается методов ускорения темпов экономического строительства, то на этот вопрос проливают свет массовые пропагандистские кампании, которые проводились в тот период. Газеты, журналы, дацзыбао, развешанные на стенах домов, содержали стереотипные призывы: "боритесь за каждую минуту и секунду ночью и днем, в солнце и дождь", "ешь и спи на полях и борись день и ночь", "работай, как муравей, двигающий гору". На этом последнем лозунге стоит остановиться особо.

Организаторы "коммун" ставили задачу приобщить народ Китая к совершенно новым формам трудовых отношений, общественной жизни, быта, семьи, морали, которые выдавались ими за коммунистические формы. Предполагалось, что "коммуна", которая впоследствии должна была распространиться на городское население, станет универсальной производственной и бытовой единицей существования каждого человека. Все существовавшие до этого общественные и личные формы отношений были обречены на разрушение: кооперативная собственность и приусадебные участки, распределение по труду и сохранение дворового дохода, участие в управлении кооперативными делами и т. п. Даже семья - этот высокочтимый испокон веков в Китае институт - должна быть разрушена, а взаимоотношения внутри нее подчинены жесткому контролю со стороны властей.

Вот что можно было прочесть в ту пору в китайских газетах: "Народная коммуна - вот наша семья, не следует уделять особого внимания созданию собственной небольшой семьи..."; "Родители - самые близкие, самые любимые люди в мире, и все же их нельзя равнять с Председателем Мао и коммунистической партией"; "Личная жизнь - дело второстепенное, вот почему женщины не должны требовать от своих мужей слишком большой отдачи энергии..."

Ретивые исполнители на местах не только ухитрились осуществить в течение нескольких месяцев "коммунизацию" всего сельского населения страны, но и двинулись решительно вперед, огосударствив собственность кооперативов, личную собственность крестьян, военизируя их труд и быт.

Члены "коммун" отказывались не только от своего пая в качестве кооператоров, но и отдавали сады, огороды, мелкий домашний скот и даже предметы домашнего обихода.

В конце 1959 года стали возникать городские "коммуны". Вскоре движение за "коммунизацию" в городах усилилось, оно проводилось под лозунгом "все принадлежит государству, за исключением зубной щетки". Иными словами, тотальное огосударствление собственности - наиболее характерная черта проводимой кампании.

Другая черта "коммун" - военизация труда, создание трудовых армий и отказ от социалистического принципа распределения по труду. Крестьян - мужчин и женщин - обязали проходить военную подготовку, они были объединены в роты и батальоны и нередко отправлялись вооруженные, в строю, солдатским шагом на полевые работы. Кроме того, их перебрасывали с места на место, в другие районы и даже провинции, где возникала потребность в рабочей силе.

Корреспондент пекинского агентства Синьхуа писал в ту пору:

"...Через какие-то четверть часа крестьяне выстраиваются. По команде командира роты или взвода, держа развернутые знамена, они отправляются на поля. Здесь уже не увидишь людей, которые, собравшись группами по два, по три человека, курят или бродят лениво по полю. Слышны только размеренные шаги и военные песни. Неорганизованные формы жизни крестьян... ушли навсегда" ("New China News Agency", Aug. 12, 1958.).

Во многих "коммунах" стали применять так называемую оплату по потребностям. Члены "коммуны" получали за свой труд тарелку супа в общественной столовой и пару матерчатых тапочек. В некоторых более состоятельных "народных коммунах" декларировались "гарантии" бесплатного распределения товаров и услуг. К числу таких гарантий относились питание, одежда, медицинская помощь, организация свадеб, похорон, обучение детей в школе и т. п. Само собой разумеется, что распределение предметов потребления производилось на самом жалком, нищенском уровне, более низком, чем тот, который имели раньше крестьяне в кооперативах.

Особенностью "коммун" было также включение их в систему государственного управления. Как заявляло агентство Синьхуа (31 августа 1958 г.), "коммуны должны сочетать промышленность, сельское хозяйство, торговлю, образование, ополчение в одной единице и, таким образом, облегчить руководство". Предполагалось, что это приведет к упрощению управления, поскольку содержание низового административного аппарата и финансирование обучения в деревенских школах должны были взять на себя сами "коммуны".

Наконец, "коммунизация" зашла так далеко, что распространилась на семейную и личную жизнь крестьян. Вот что писали в ту пору китайские газеты по этому поводу:

"Коллективная жизнь полностью освобождает женщину и таким образом ликвидирует семью как экономическую единицу общества".

"Детей нужно отдавать воспитывать в коммуне, как только их можно будет отделить от матерей".

Печать сообщала, например, что в 500 селениях провинции Цзянсу дома крестьян были разрушены, чтобы построить новые 10 тыс. общежитий и столовых из их материала. Подчеркивалось, что концентрация домов в одном месте позволит осуществить "организацию по военным образцам, выполнение задач в боевом духе и коллективную жизнь... В каждом центре крестьяне собираются за 15 минут и направляются немедленно на поля, повышая производительность труда".

В столице рабочие спали на фабриках. Их лозунгом было: "не оставляй поле боя, не победив врага".

В Хунани "люди сражались день и ночь, оставив все свои занятия - сон, работу, собрания и даже ясли - ради полей". В той же провинции в женском батальоне "ни один его член не оставил свой пост 10 дней и 10 ночей".

Крестьян объединяли в военизированные бригады и направляли то на полевые работы, то на строительство плотин; вместо работы на заводах люди лили металл в плавильных печах, сооруженных во дворах домов. Под неумолчный призыв лозунгов и агитаторов люди работали круглосуточно ради экономического чуда. "За одну ночь можно достичь такого результата, что он превзойдет то, что сделано за тысячелетия, - говорилось в обращениях. - Большой скачок открыл новую историческую эпоху, свидетельствующую о том, что Китай обгоняет Советский Союз в переходе к коммунизму" ("Resolution of the Central Committee of the Chinese Communist Party on the Establishment of People's Communes in Rural Areas", Aug. 29, 1958; "Communist China, Policy Documents with Analysis", Cambr., Mass, 1962, p. 456.).

Каковы были результаты - экономические и социальные - политики "большого скачка" и "народных коммун"?

Обратимся вначале к непосредственным свидетельствам о жизни народа в пору осуществления этого курса. Вот одно из них.

Американец Альберт Бэлом поселился в одной из провинций Китая, женился на китаянке и долго работал электриком на местной бумажной фабрике. Он рассказывает (См. S. Кarnоw, op. cit., p. 105.), что еще задолго до "большого скачка" на заводских собраниях руководящие работники часто выступали, требуя интенсификации труда. Одновременно они начали кампанию "выполки сомнительных элементов", подозреваемых "в буржуазных и капиталистических склонностях". Участились случаи самоубийств. А. Бэлом сообщает, что лично видел, как три человека бросились с железнодорожного моста на рельсы перед приближавшимся поездом. Его знакомый учитель выбросился с верхнего этажа высокого дома. Один коммунист, врач по профессии, имел связь с медицинской сестрой. Боясь разоблачения, он отравил себя.

Судебные дела были приурочены к текущим кампаниям: когда "правые" были под ударом (1957 г.), людей обвиняли в принадлежности до 1949 года к прогоминьдановским и антикоммунистическим организациям и привлекали к ответственности за проступки, совершенные 20 лет назад.

Свидетели выходили на возвышение и говорили что- то туманное и неопределенное, вроде того что "он нехорошо работает", "он ленивый", "у него капиталистические наклонности". Никогда А. Бэлому не приходилось слышать, чтобы свидетели давали показания в защиту обвиняемого.

Летом 1958 года "большой скачок" достиг головокружительных темпов. А. Бэлом рассказывает: "Мы работали в мастерской подряд семь дней, днем и ночью, чтобы изготовить семь генераторов по 64 квт каждый. Но этим генераторам не хватало электроэнергии в городе. Поэтому мы достали дизель-мотор мощностью в 300 л. с. Но он также не смог обслужить семь генераторов. Руководители ничего не хотели слушать: "Разве Мао не сказал, что мы можем творить чудеса?"

Ну, естественно, подшипники вышли из строя. Достали второй дизель-мотор, и он тоже вышел из строя. Затем - третий. В конце концов мы ограничились мощностью местной электростанции, и завод приходилось периодически останавливать ввиду отсутствия энергии.

Машины на бумажной фабрике давали от 75 до 90 м бумаги в минуту на конвейер. Руководство предложило увеличить выпуск, ускорив движение конвейера. Довели выпуск до 120 м в минуту, затем до 200. Машину стало трясти и раскачивать, дрожало все фабричное здание. Машина понесла незаслуженное наказание и развалилась". А. Бэлом продолжает: "В сентябре 1958 года нам разъяснили, что страна без стали - это все равно, что человек без костей. Это означало, что все силы людей, весь транспорт должны быть брошены на производство стали. Наша бумажная фабрика стала производить металл. Моя жена и другие женщины работали по 12 часов в день, разбивая уголь и железную руду в качестве подготовительных работ перед плавкой. Металл получался низкого качества, но производство его продолжалось, и руководители слепо принуждали людей умножать свои усилия. Ночью все небо пылало от жара печей" (11 Ibid., p. 101.).

Последствия "большого скачка" были тяжелыми. Сельское хозяйство настолько развалилось, что только жесткое нормирование продовольствия позволяло людям сводить концы с концами, да и то лишь потому, что в пищу пошла трава, листья от деревьев, корм для животных. "В городах военные патрули днем и ночью отгоняли от деревьев голодных людей, собиравших листья. Моральный облик людей изменился: появились случаи идолопоклонства, колдовства, вымогательства, растрат. Процветали спекуляция и черный рынок. За счет государства и народа наживались и пировали высокие должностные лица" (Ibid., p. 107.). Бунты крестьян, бегство из "коммун", разрушение домов на топливо, торговля из-под полы. Люди намеренно совершали легкие правонарушения, чтобы попасть в тюрьму и, таким образом, получить пропитание и избавить семью от лишнего рта.

"Народно-освободительная армия - плоть от плоти крестьян - пришла в состояние разложения под влиянием слухов и писем из дома. Войска открыто осуждали режим. Возмущение росло по мере того, как солдаты узнавали, что их семьи или родственники в деревне умирали с голоду" (См. Shester Cheng, The Politics of the Chinese Red Army, Calif., 1964.). Некоторые солдаты, получив письма из дома, горько сетовали: "Куда же идут продукты? Почему не хватает еды? Неужели государство отнимает пищу у народа?.. Почему урожаи снизились после создания коммун?" (S. Karnow, op. cit.. p. 109.)

Вот другое свидетельство очевидца экспериментов по массовому строительству крестьянами ирригационных сооружений, плотин, каналов, дорог, по сбору органических удобрений. Один турист, приехавший в Китай из Европы, описывает следующую сцену:

"Бесконечные ряды одетых в синее мужчин и женщин шли по склонам гор, как какой-то заколдованный поток, беспрестанно меняющий свое русло. За этим потоком виднелись толпы людей, несущих на себе по два ведра воды" (Tibor Mende, op. cit., p. 71.).

Теперь обратимся к оценкам специалистов, советских и зарубежных.

В 1958-1960 годах в широких масштабах развернулось строительство мелких предприятий. Мелкие и средние предприятия дали в эти годы 40-50% производства чугуна. В годы "большого скачка" в Китае были сооружены сотни тысяч примитивных домен, чугуноплавильных и сталеплавильных печей, мелких угольных шахт и т. д. "Народные коммуны" построили более 6 млн. производственных предприятий. Если учитывать предприятия в городах, то, по неполным данным, их было сооружено 7,5 млн. По приблизительным подсчетам, общие затраты на массовое сооружение мелких предприятий составили около 10 млрд. юаней (тогда как все капиталовложения в промышленное строительство в 1957 году равнялись лишь 7,2 млрд. юаней). В подавляющем большинстве случаев эксплуатация примитивно оснащенных предприятий из-за явной убыточности и низкого качества продукции вскоре прекратилась, а сами предприятия оказались заброшенными (См. "Проблемы и противоречия индустриального развития КНР", стр. 160-161.).

В сентябре 1958 года около 100 млн. человек, в том числе 50 млн., непосредственно занятых плавкой, были привлечены к производству металла кустарными методами, а также к добыче и транспортировке сырья (См. "Жэньминь жибао", 1 октября 1958 г.). Как правило, это были люди, не имевшие никакого опыта работы в черной металлургии. Затея привела к бесполезному расходу многих десятков миллионов тонн угля, железной руды, миллиардов юаней, миллиардов человеко-дней труда.

По мнению советских экономистов (См. "Проблемы и противоречия индустриального развития КНР", стр. 162-163.), в период 1958- 1960 годов был достигнут значительный количественный рост выпуска промышленной продукции за счет некачественных изделий. Но уже со второго квартала 1960 года положение в промышленности резко ухудшилось. С апреля 1960 года в промышленности Китая начались хаос и падение производства (Там же, стр. 168.).

9-й пленум ЦК КПК в январе 1961 года, на котором был принят курс так называемого "урегулирования", признал, что в стране возникли серьезные экономические и политические трудности. Были резко сокращены масштабы капитального строительства, законсервировано большинство строек. Началась перестройка "народных коммун", крестьянам возвратили приусадебные хозяйства.

Первоначально китайские руководители предполагали, что тяжелые последствия "большого скачка" удастся устранить за два года (1961 -1962), но эти расчеты оказались нереальными (Там же, стр. 169.). На деле "урегулирование" официально продолжалось до конца 1965 года и захватило даже большую часть 1966 года (Там же, стр. 170.).

Еще более драматичными были экономические последствия политики "народных коммун".

Зарубежные специалисты (См. S. Schram, op. cit., p. 316.) отмечают, что нет ничего более трудного, чем установить действительное положение дел в китайской экономике. С 1960 года Пекин не дал ни одной точной цифры. Тем не менее на основе косвенных данных они приходят к следующим выводам.

В 1957 году урожай зерна достиг 187 млн. т, что приблизительно соответствовало урожаям, которые собирали в Китае до 1937 года. Урожай 1958 года был наивысшим за всю историю страны. Однако он не был равен 375 млн. т, как об этом было заявлено маоистами в августе 1958 года. Урожай 1958 года составил 200-210 млн. т.

После этого началось снижение: 150 млн. т в 1961 году, 200 млн. т в 1963 и 1964 годах. Принимая во внимание прирост населения, происходило даже некоторое снижение потребления на душу населения по сравнению с довоенным Китаем (Ibid., p. 322.).

В неурожайные годы норма калорий была ниже 1500 в день, и голод грозил бы стране, если бы не было введено строгое нормирование продуктов. Производство продуктов питания стабилизировалось приблизительно на уровне, существовавшем до революции. Некоторое оживление в сельском хозяйстве наступило лишь после 1962 года, оно было результатом восстановления приусадебных наделов земли и децентрализации производства "до уровня, существующего в колхозах Советского Союза" (Ibid., p. 330.).

Таковы были экономические итоги эксперимента над 500 миллионами китайских трудящихся. Что касается его влияния на общественное сознание, то сам Мао в 1959 году признавал, что только 30% населения поддерживают коммунистов, другие 30 - против них, а 40% просто приспосабливаются (См. "Der Spiegel", 7. Okt., 1974.).

Кто же был инициатором всех этих экспериментов? На этот счет нет никаких сомнений. Им был Мао Цзэ- дун. Каковы были мотивы его действий и его замыслы? Если первый вопрос не вызывает никаких споров у исследователей, то второй служит предметом разных суждений и домыслов в зависимости от степени симпатии и антипатии исследователя к этому деятелю. Попробуем со своей стороны найти ответ на этот вопрос, опираясь на высказывания самого Мао и другие свидетельства.

"...Я не претендую на право автора идеи создания народных коммун, я только внес предложение о них... Я виновен в двух преступлениях: первое - призывал к массовой выплавке 10,7 млн. т стали, и если вы одобряли это, тоже можете разделить со мной часть вины, но стал погребальной куклой все-таки я, никуда не денешься, главную ответственность несу я. Весь мир против опыта народных коммун, Советский Союз тоже против... Может быть, мы потерпели полное поражение? Мы потерпели только частичное поражение, раздули поветрие коммунизма, что послужило уроком для всей страны".

Так говорил Мао Цзэ-дун после провала политики "коммунизации" и после покаянного выступления на 8-м Лушаньском пленуме ЦК КПК (23 июля 1959 г.). Говорил, как видим, довольно самокритично, но не до конца правдиво. Погребальной куклой сделали вовсе не его, а многих рядовых кадровых работников и руководящих деятелей, которые осмелились выступить с критикой линии "скачка" и "коммун"...

Мао замечает: "Говорить неосторожно - невелико искусство, нужно быть осторожнее. Хорошо еще, что крепкое здоровье позволяет нести бремя ответственности. Это лучше, чем какая-то скорбь и безутешность. Но выдвижение обвинений по важным вопросам требует осторожности. Кое-кто также выдвинул три крупных обвинения: по народным коммунам, выплавке стали и генеральной линии. Н. говорит: "Он лезет напролом". Я действительно иду напролом, как Чжэй Фэй, но я умею и лавировать. Я говорю, что в народных коммунах существует система коллективной собственности, что для процесса перехода от системы коллективной собственности к системе коммунистической, общенародной собственности период двух пятилеток слишком короток, возможно, потребуется 20 пятилеток".

Итак, раньше для построения "коммунизма" в деревне достаточно было 45 дней, а теперь - не меньше 100 лет (20 пятилеток). Маятник сознания Мао снова резко качнулся в другую сторону... Правда (о счастье!), по словам Председателя, здоровье у него еще крепкое, и он успеет исправить ошибки и осуществить великие планы...

Стюарт Шрам, определяя эволюцию китайской политики, объясняет ее "прогрессирующей с 1958 года экзальтацией воли, берущей верх над разумным анализом фактов". По его мнению, методы "реформы мысли" выработали у Мао и других лидеров Китая преувеличенное представление об их власти над людьми и вещами, что поощрило у них дальнейшее развитие волюнтаризма (См. S. Sсhram, op. cit., p. 320.).

Р. Лифтон дополняет эту оценку психологическим объяснением. Он пишет, что Мао втайне изнывал от отсталости своей страны в области техники. Выход был в "большом скачке", логика которого заключалась в том, чтобы вместо техники использовать рабочую силу (См. R. Liftоn, Revolutionary Immortality, N. Y., 1968, p. 102.). К этому времени Мао стал терять свою гипнотическую власть над людьми; наступило то, что носит название "конец харизмы" (Ibid., p. 135.). Лидер стал предъявлять к своим последователям все более суровые требования, на которые те отвечали недоверием и враждебностью, причем это происходило на фоне настороженного ожидания неминуемой смерти вождя (Ibid., p. 136.).

Р. Лифтон связывает с этим и отношение Мао к другой проблеме - приросту населения. Контроль рождаемости шел вразрез с конфуцианской моралью, поощрявшей создание больших семейств. Однако в 1956-1957 годах, во время кампании "ста цветов", в целях "раскрепощения женщин и большего внимания к детям" контроль за рождаемостью и планирование семьи стали официальной политикой. Но ненадолго.

Внезапно эта полоса закончилась, потому что она оказалась несовместимой с героическим "большим скачком" (Ibid., p. 123.); официальная пропаганда стала разъяснять населению, что в Китае нет перенаселенности. Напротив, при существующих условиях, когда идет социалистическая перестройка страны, население Китая недостаточно велико, наблюдается нехватка рабочей силы. Контроль за рождаемостью стал угрозой для страны, попыткой уничтожить революционное бессмертие (Ibid., p. 124.).

Так или иначе, и Шрам, и Лифтон, и другие зарубежные исследователи сходятся на определении "крайнего волюнтаризма", характеризуя поворот в политике в 1957 - 1958 годах. И это несомненно. Но это объясняет не все. Почему именно в данный период Мао начинает лихорадочно навязывать партии и народу свои фантастические утопии?

Основная побудительная причина, повторяем, - ослепление идеей национального превосходства, а также комплекс страха перед "анти-Мао", прочно запавший в его сознание после VIII съезда КПК. На это наложились крайне отсталые взгляды по поводу экономической политики, стимулов развития хозяйства.

В апреле 1958 года Мао с большой горячностью говорил:

"Нет ничего плохого в том, чтобы стремиться к величию и успеху. Нет также ничего плохого... в том, чтобы немедленно получить вознаграждение за усилия. Надо ковать железо, пока оно горячо. Лучше одним рывком добиться чего-то, чем прозябать. Революция должна следовать за революцией..."

"Как мы ни похваляемся, что у нас большое население, что у нас тысячелетняя история и культура, все же наша страна не лучше, чем Бельгия" (Цит. по S. Каrnоw, op. cit., р. 93.). Далее он сказал, что промышленность Китая находится в эмбриональном состоянии, сельское хозяйство примитивно, народ в большинстве своем неграмотен, но "наша страна полна энтузиазма; она, как атом, способный выделить огромную силу" (Ibid.).

Во многих выступлениях того времени Мао повторяет, что главное - это поддерживать на высоком уровне энтузиазм народных масс. "Я был свидетелем потрясающей силы и энергии масс. На таком фундаменте можно свершить любую задачу" (Ibid.), - восторженно говорил Мао в сентябре 1958 года.

Любую ли?

По-видимому, именно в таком подходе нужно искать ответа на вопрос о том, почему намечались столь завышенные планы; даже если они и нереальны, но самим фактом своего появления должны привести к вдохновенному приливу энергии народа, поддерживать "температуру Революции", что обеспечит "скачок" к обретению величия Китая, а стало быть, и к величию инициатора "скачка" - Мао Цзэ-дуна.

Что касается "коммунизации", то в этом деле кроме страстного стремления любой ценой опередить СССР и другие страны сыграл самую отрицательную роль и уровень понимания Мао Цзэ-дуном того, что означает коммунизм. Для него коммунизм - и в этом психологически едва ли не самая драматическая сторона экспериментов того времени - это возврат к примитивному, военно- уравнительному обществу, которое сложилось в трудный период Яньани и в годы гражданской войны.

Наиболее развернутое изложение представлений Мао по этому вопросу мы находим в его выступлении на партийном совещании в Бэйдайхэ в августе 1958 года, то есть в момент апофеоза "коммунизации". Приведем несколько выдержек из этого выступления, поскольку они очень типичны для социальных воззрений Председателя КПК. Он говорил:

"В Советском Союзе военный коммунизм заключался в сосредоточении всех излишков продовольствия. Мы тоже имеем 22-летнюю военную традицию, традицию осуществления системы бесплатного снабжения, которая тоже представляет собой военный коммунизм. Мы осуществляли коммунизм (!) в среде кадровых работников. Но и простой народ тоже испытывал на себе его влияние. Энгельс говорил, что очень многие начинания осуществлены впервые в армии, именно так оно и есть. Мы из городов пришли в деревни и объединились с сельским полупролетариатом, организовали партию и армию, мы ели из общего котла, не имели дней отдыха, не получали заработной платы; у нас была коммунистическая система бесплатного снабжения. Стоило нам снова вступить в города, как постепенно мы стали портиться, старые порядки нам теперь не по нутру. Нам захотелось одеваться в шерсть и сукно, мы стали бриться: кадровые работники превратились в интеллигентов, денежные оклады вытеснили систему бесплатного снабжения, появилась одежда трех расцветок, питание пяти категорий, а линия масс в городе перестала проводиться в полной мере".

"...Нас, несколько сот миллионов крестьян, 7 миллионов рабочих, 20 миллионов кадровых работников и учителей, по грудь захлестнул буржуазный поток. А кое-кто из нас совсем в нем утонул; Лю Шао-ци стал правым, Яо Вэнь-юань тоже "хорош", не лучше, чем Река зыбучих песков.

Проект решения о народных коммунах спускаем в низы. Не обязательно делать все сразу, не обязательно организовывать полки, батальоны, роты, взводы, отделения. Надо планомерно проводить в жизнь замысел, но и отказаться от народных коммун теперь нельзя. Теперь отказ был бы ошибкой".

"...В 1952 году мы ввели заработную плату. Утверждалось, что буржуазные ранги и буржуазное право такие замечательные, а система бесплатного снабжения объяснялась отсталым методом, партизанской привычкой, отрицательно влияющей на активность. На самом деле мы заменили систему бесплатного снабжения системой буржуазного права, допустили развитие буржуазной идеологии.

По-моему, надо покончить с этими вещами. Что касается денежных окладов, то их можно не отменять сразу, потому что у нас имеются профессора (!). Но в течение одного-двух лет надо провести подготовку к отмене денежных окладов. Становление народных коммун приведет к тому, что мы постепенно упраздним систему денежных окладов".

Все эти филиппики против зарплаты и табелей о рангах, призывы вернуться к потреблению из одного котла должны были находить известный отклик в отсталом массовом сознании. Правда, не очень ясно, как быть с личным примером Мао Цзэ-дуна.

В период одной из кампаний какой-то человек вывесил дацзыбао в Пекине, в котором задал самому Мао Цзэ-дуну два вопроса, касающихся его личной жизни: почему он поселился в императорском дворце и почему он бросил свою жену - боевую подругу, участницу великого похода - и женился на актрисе? Мы со своей стороны могли бы спросить, где он сейчас, автор этих вопросов?.. Во всяком случае, больше такие вопросы в дацзыбао не появлялись.

Впрочем, дело, конечно, не в этом. Проблема заслуживает более серьезного анализа. Все, что прокламируется в этом выступлении Мао как коммунизм, никакого отношения к марксистскому, научному пониманию коммунизма не имеет. Точно так же, как и вся практика создания "коммун". Ничто, кроме самого наименования, не роднит коммунизм Маркса и "военный коммунизм" Мао.

Для Маркса коммунизм - это общество изобилия, общество свободных людей, для которых пища, одежда и другие материальные блага уже давно перестали быть проблемой, людей, которые посвящают себя творческому труду, людей высокоразвитых и культурных, которые не знают, что такое эксплуатация и государственное принуждение. А Мао мечтает создать общество солдатской дисциплины труда, где личность - ничто, она бесплатно работает и ничтожно потребляет, где человек - в сущности лишь орудие для достижения целей, стоящих вне его самого: национального величия, военного превосходства, величия вождя и т. д. Идеал Мао скорее напоминает уравнительные общины тайпинов или военные поселения в крепостнической России, чем свободные ассоциации Фурье, а тем более коммунистические объединения К. Маркса.

Все, на что обрушивался Мао - материальное стимулирование производства, оплата по труду, плановое хозяйство и сохранение товарно-денежных отношений, - это и есть социализм. Мао здесь фактически полностью отвергает социалистический этап развития общества и прокламирует "скачок" к военно-казарменному уравнительному обществу.

Являлись ли подобные представления монополией одного Мао или они имели своих приверженцев в кругах руководства КПК и в целом в партии?

Нет сомнения, что такие взгляды имели широкую базу в мелкобуржуазном и крестьянском сознании в партии. Фактически с началом "коммунизации" во всей партии назревал идейный раскол между сторонниками социализма и проводниками военно-казарменного коммунизма. Первые, естественно, тянулись к СССР и другим социалистическим странам, показывающим пример планомерного строительства социалистического общества как необходимого этапа на пути к полному коммунизму. Вторые были более всего подвержены националистической страсти - достижению "социального" превосходства Китая над другими странами.

Трудно судить о том, в какой обстановке происходило провозглашение новой генеральной линии и как вели себя ее противники. Не исключено, что они также поддались порыву и так или иначе включились в кампанию "скачка" и "коммун". Об этом свидетельствует, например, выступление Лю Шао-ци на 2-й сессии VIII съезда КПК с речью, в которой и было объявлено о политике "большого скачка" (можно, однако, предположить и другое: это была вынужденная уступка Мао Цзэ-дуну или продуманный тактический ход). Обращает на себя внимание упоминание Лю Шао-ци в этой речи о серьезных разногласиях среди партийного руководства по поводу новой линии. Вполне вероятно, что он имел в виду Пэн Дэ-хуая и его сторонников, о выступлении которых против линии "скачка" и "коммун" было сообщено лишь впоследствии. Но, видимо, большинство руководителей КПК в той или иной мере были тогда охвачены угаром "коммунизации".

Первые симптомы поражения политики "скачка" и "народных коммун" проявились очень быстро. Это позволило противникам экстремистской линии активизировать свои действия. На 6-м пленуме ЦК КПК, который состоялся в Ухане (в ноябре - декабре 1958 г.), была принята пространная резолюция "О некоторых вопросах, касающихся народных коммун". Внешне она, как это принято в КПК, где тщательно заботятся о сохранении "лица", вовсю трубила о победах: "В 1958 году над бескрайним горизонтом Восточной Азии взошло солнце, солнце новой формы организации общества - народной коммуны..." Но на самом деле уханьская резолюция била отбой и давала сигнал к отступлению. Всем своим содержанием она была направлена против "забегания вперед", подвергая критике людей, которые "переусердствовали", думая, что построение коммунизма - "дело совсем несложное". Резолюция подтверждала постепенность процесса перехода к коммунизму, указывая, в частности, что процесс "насаждения коммун" займет не меньше 15-20 лет.

Пэн Дэ-хуай

Более трезвый подход нашел свое отражение и в решениях 7-го пленума ЦК КПК (в апреле 1959 г.), посвященного проверке упорядочения работы "народных коммун" в сельских районах. Наконец, 8-й пленум ЦК КПК, состоявшийся в Лушане в 1959 году, фактически зафиксировал отказ от "коммунизации". Пленум принял решение о том, что коммуны должны передать все общественное достояние производственным бригадам, а их самих необходимо преобразовать фактически на началах производственных кооперативов.

В 1967 году в китайской печати появились сообщения об открытом выступлении в период, предшествовавший созыву 8-го пленума ЦК КПК, с критикой Мао и его курса группы видных руководителей КПК и КНР: члена Политбюро ЦК КПК, министра обороны маршала Пэн Дэ-хуая, заместителя министра обороны, начальника генштаба НОА Хуан Кэ-чэна, кандидата в члены ЦК, секретаря комитета КПК провинции Хунань Чжоу Сяо-чжоу и др.

Чань И

Летом 1959 года в ряде заявлений, особенно в "Письме, содержащем изложение мнения", Пэн Дэ-хуай осудил "привычку преувеличивать" и "мелкобуржуазный фанатизм", которые вынудили партию "совершить левые ошибки". Он заявлял, что при отсутствии конкретного и разумного планирования лозунг "политика - командная сила" (установка, выдвинутая Мао) является недостаточным руководством и что в партии должна осуществляться "большая демократия". Пэн Дэ-хуай также критиковал другие аспекты политического руководства КПК. Хотя он не называл конкретно лиц, ответственных за провалы, было ясно, что он выступал против стиля руководства Мао. На самом пленуме маршал Пэн Дэ-хуай сделал развернутое и широко обоснованное заявление, в котором разбирал недостатки "большого скачка" и "коммун". Приведя статистические данные, он показал резкий спад в экономике, дезорганизацию хозяйства и снижение жизненного уровня населения. В частности, он отметил, что в 1958 году население получило только половину того количества продуктов питания, которое оно потребляло в среднем ежегодно за 1933-1953 годы. Пэн Дэ-хуай утверждал, что проведение курса "трех красных знамен" способствовало появлению "мелкобуржуазного фанатизма". Стало также известно, что он критиковал и внешнеполитический курс, имея в виду начавшийся по вине группы Мао Цзэ-дуна процесс ухудшения отношений КПК с КПСС и другими коммунистическими партиями.

Мао отверг критику, особенно резко выступив против выдвинутого Пэн Дэ-хуаем обвинения, что, "оторванные от реальности, мы не сумели добиться поддержки масс". Он заявил, что поедет в сельскую местность, "чтобы повести крестьян с целью свергнуть правительство", если положение настолько плохое, как предполагают критики.

8-й пленум принял резолюцию, осуждающую "антипартийную группировку во главе с Пэн Дэ-хуаем", обвинив ее в выступлении против "генеральной линии" "большого скачка" и "народных коммун"; пленум охарактеризовал письмо Пэн Дэ-хуая как "программу наступления на партию правооппортунистических элементов". Тем не менее имеются сведения, что на самом пленуме Чжу Дэ защищал Пэн Дэ-хуая, а Лю Шао-ци и другие руководители в основном занимали нейтральную позицию.

Итак, несмотря на то что на этих пленумах ЦК КПК фактически была поддержана линия противников экстремизма, группе Мао Цзэ-дуна удалось отыграться на своих критиках. Маршал Пэн Дэ-хуай был посажен под домашний арест. Пострадали также и другие участники открытой борьбы.

Резолюции 6, 7, 8-го пленумов ЦК КПК свидетельствуют о серьезном сопротивлении тех сил, которые выступали за более реалистический курс.

Судя по всему, противники субъективистской линии были уверены в прочности достигнутого успеха. Об этом свидетельствует, например, статья Лю Шао-ци "Победа марксизма-ленинизма в Китае", опубликованная им в октябре 1959 года в журнале "Проблемы мира и социализма". В ней подчеркивалось всеобщее значение марксизма-ленинизма и только мимоходом упоминалось об "идеях Мао Цзэ-дуна" (См. "Проблемы мира и социализма", 1959 г., № 10.). Другим примером может служить его речь летом 1961 года на праздновании 40-летия со дня основания КПК. Он довольно прозрачно дал понять, что до "большого скачка" политика КПК основывалась на положениях Маркса и Ленина, а курс "большого скачка" непосредственно связан с именем Мао Цзэ-дуна.

В китайскую печать просочились факты и о том, что Лю Шао-ци в январе 1962 года на созванном им в ЦК КПК расширенном рабочем совещании высших партийных работников, где присутствовало 7 тыс. человек, прямо подверг критике политику "большого скачка" и "коммун". Он отметил, что "нынешние трудности на 3/10 - результат стихийных бедствий, а на 7/10 - результат ошибок" (Цит. по "История Китая с древнейших времен до наших дней", стр. 487.). Больше того, косвенно он взял под защиту и позицию Пэн Дэ-хуая. В этот же период стала широко распространяться с пометкой "важный материал" в сети партийного просвещения КПК написанная в 1939 году работа Лю Шао-ци "О самовоспитании коммуниста", в которой подвергался критике метод избиения инакомыслящих и насаждения субъективистских взглядов.

Какие же уроки извлек сам Мао Цзэ-дун из опыта "большого скачка" и "народных коммун"? Прежде всего он стал нередко жаловаться, что слабо разбирается в экономических вопросах. Он-де силен в идеологии и общей политике. Мао говорил на одном из совещаний в ЦК КПК (1962 г.): "Я не понимаю многих вопросов экономического строительства. И не очень хорошо разбираюсь в промышленности и торговле; разбираюсь немного в сельском хозяйстве, но тоже лишь до какой-то степени, то есть понимаю в нем немного". Это, впрочем, не мешало ему в дальнейшем формулировать экономическую политику и навязывать китайскому народу новые непродуманные эксперименты. С другой стороны, это не мешало его окружению приписывать Мао авторство основных лозунгов и постулатов экономической политики КПК, таких как "сельское хозяйство - основа, промышленность - ведущая сила народного хозяйства", "политика - командная сила", "опираться на собственные силы".

Будем, однако, справедливы: под влиянием неудач "большого скачка" и "коммунистического обобществления" Мао стал чаще обращаться к проблемам экономической теории социализма. Но ни к каким сколь-нибудь основательным суждениям он не пришел.

По-прежнему удивительно схематично выглядят представления Мао о коммунистическом обществе: "Коллективную собственность необходимо поднять до уровня общенародной собственности, от товарообмена перейти к обмену продуктами, от меновой стоимости перейти к потребительной стоимости. Эти условия применительно к Китаю можно было бы изложить так: во-первых, необходимо расширять производство и прилагать все усилия для увеличения производства товаров. Одновременно развивать промышленность и сельское хозяйство при преимущественном развитии тяжелой промышленности.

Во-вторых, мелкую коллективную собственность небольших предприятий поднять до уровня общенародной собственности".

Такими скупыми мазками рисует Мао Цзэ-дун переход к коммунизму и самое коммунистическое общество. Достаточно от товарообмена перейти к обмену продуктами, от меновой стоимости перейти к потребительной стоимости (!!), от коллективной собственности - к общенародной, чтобы считать, что коммунизм построен. Можно ли удивляться после этого наивным мечтам о построении коммунизма в 10-15 лет, если все сводится к подобного рода преобразованиям? Что коммунизм представляет собой наиболее высокий уровень развития производительных сил, который когда-либо знало человеческое общество, высший уровень культуры и цивилизованности, всестороннее развитие человека, что он представляет собой общество, построенное на принципах самоуправления свободы и равенства, общество, не знающее ни одной из социальных проблем, присущих капитализму и частично унаследованных социализмом, - обо всем этом нет и речи.

Кстати говоря, Мао Цзэ-дун даже не пытался анализировать экономическую политику, осуществляемую Советским государством в последние годы, политику, направленную на гармоническое развитие всех отраслей народного хозяйства, повышение его эффективности и переход от экстенсивного к интенсивному народному хозяйству, совершенствование методов материального стимулирования, форм руководства экономикой и т. д. А ведь это было практическим и теоретическим ответом на новые требования жизни и одновременно внесением коррективов и исправлением ошибок прошлого.

Особенно непоследователен Мао в своих размышлениях о роли товарного производства при социализме. Во многих своих высказываниях он отрицает товарное производство в промышленности, зато признает его действие в сельском хозяйстве. Он явно не понимает, что экономика не может быть построена на двух принципиально отличающихся, по сути дела противоположных началах. "Капитализм, - пишет Мао Цзэ-дун, - оставил нам товарную форму производства. Мы должны ее сохранить на некоторое время. В нашем производстве товарный обмен, закон стоимости не играют роли регулятора. У нас роль регулятора играют планирование, запланированные большие скачки, политика как командная сила".

Мы видим, как далеко заходит Мао Цзэ-дун в критике товарной формы производства. Он отрицает закон стоимости, отрицает закономерности социалистической экономики и делает ставку на политику как командную силу: "Необходимо разобраться, полезна ли для экономики система бесплатного снабжения. Что лучше - наличие или отсутствие товарного производства? Нам следует изучить этот вопрос". Ответа на эти вопросы он не дает, а снова повторяет, что "в вопросе о законе стоимости мы подчеркиваем значение плана, подчеркиваем, что политика - командная сила".

Наличие товарного производства объясняется им не только сохранением двух форм собственности, но и связывается с достигнутым уровнем производительных сил. Это верно. Но вывод отсюда делается совершенно ошибочный: "Поэтому, - говорит Мао Цзэ-дун, - даже когда установится полностью общенародная социалистическая собственность, кое-где обмен будет осуществляться через товарную форму".

Что значит "кое-где"? Это значит, что Мао Цзэ-дун по-прежнему не понимает природы товарного производства при социализме, которая сочетается с принципом планирования во всех сферах и отраслях экономики. Сохранение товарного производства объясняется им в этих работах по сути дела только наличием двух форм собственности, и распространяется оно лишь на сферу сельского хозяйства. "Суть проблемы, - пишет он, - в том, что это вопрос о крестьянстве".

Но это не только вопрос о крестьянстве. Это вопрос о формах и методах развития всей экономики в целом, стимулирования технического прогресса, формирования научно-технических кадров, сближения города и деревни и т. п.

Надо сказать, что Мао Цзэ-дун, вероятно, под влиянием неудач политики "коммунизации" стал обсуждать вопрос о роли товарного хозяйства не только в сфере сельского хозяйства. Он говорит: "Сфера действия товарного хозяйства не ограничивается предметами личного потребления людей, некоторые средства производства также должны быть отнесены к товарам"; "Если продукция сельского хозяйства представляется товаром, а продукция промышленности товаром не является, то как же происходит обмен?" Резонный вопрос, на который, однако, Мао Цзэ-дун и не пытается дать ответа, поскольку его представления об экономическом процессе ориентированы на политику, а не на собственно экономику.

Мао Цзэ-дуну, несомненно, претят социалистические категории хозяйства, такие как прибыль, заработная плата, материальная заинтересованность, социалистическое товарное производство. Но в то же время он не может не видеть, что отрицание этих категорий наносит прямой ущерб экономике. Он мечется в этом кругу, будучи не в силах связать концы с концами.

Основной порок всей экономической концепции Мао Цзэ-дуна заключается в непонимании природы социализма и его экономических законов, исторического места социализма как самостоятельного и длительного этапа развития общества на пути к коммунизму. Социализм по сути дела рассматривается им под углом зрения переходного периода от капитализма к коммунизму, как кратковременная полоса, через которую надо перескочить как можно скорее, который надо изжить в максимально короткие исторические сроки. Эти взгляды уходят своими корнями в социальную психологию крестьянского радикализма.

Судя по его высказываниям, он не отдавал себе отчета в главной проблеме, которая возникла перед отсталым и слаборазвитым Китаем. Это - проблема перехода от отсталости к современному уровню развития промышленного и сельскохозяйственного производства, к развитой социальной структуре с преобладанием рабочего класса, с новым, растущим слоем интеллигенции, способной обслуживать производство и социальные нужды, с высоким уровнем современного образования рабочих, крестьян, всех трудящихся.

Мао не понял, что переход к социализму, минуя капиталистический этап развития, вовсе не означает отказа от решения тех задач, которые осуществляет капитализм в обычных условиях своего развития, - создания современной промышленности с высоким уровнем производительных сил, модернизации всего национального хозяйства, налаживания огромной сети организационных связей, обеспечения высокой социальной и политической активности всех слоев и групп населения. Эти задачи нельзя обойти, их нужно решить, опираясь на рычаг власти, используя содействие народного государства, механизм товарно-денежных отношений, все стимулы повышения производительности труда, которые были выработаны капитализмом. До того как слаборазвитая страна вырастет в высокоразвитую в экономическом и социальном отношениях, бессмысленны какие бы то ни было коммунистические преобразования, они превращаются лишь в свою противоположность и означают возврат к докапиталистическим методам внеэкономического, а стало быть феодального или полуфеодального принуждения к труду. Этап индустриализации предшествует и этапу строительства развитого социалистического общества.

Конечно, все это требует времени, и время это для такой отсталой страны, как Китай, исчисляется многими и многими десятилетиями. Что же делать? Надо набраться терпения, отложить в сторону утопии о "скачке" в коммунизм при жизни одного поколения. Ибо эти утопии на деле означают возврат к реакции, ведут к замедлению темпов экономического и социального развития, насаждению форм общественной жизни и механизмов управления, не свойственных ни капитализму, ни социализму, а уходящих корнями в период первоначального накопления, когда феодальная власть расчищала почву для капиталистического производства.

Вопреки тому, что думает Мао Цзэ-дун, коммунизм означает переход к совершенно новым стимулам человеческой деятельности. На место экономической заинтересованности он ставит исключительно сознательность и творческое отношение к труду. Этот принцип, казалось бы, такой простой на словах, на деле означает гигантский скачок в развитии всего человеческого общества.

На протяжении столетий и тысячелетий существования антагонистических обществ людьми правили страх и выгода. Добиться коренного перелома в сознании людей посредством простого изъятия собственности у богатых и лишения их возможности эксплуатировать наемный труд абсолютно невозможно. Само общество и каждый его член должны подняться на совершенно новую ступень. Во-первых, общество должно достичь полного изобилия товаров и услуг, которые перестают быть проблемой для самого малоквалифицированного труженика, для инвалида, для неработающего старика или ребенка. Это значит, что производительные силы должны не только превзойти нищенский уровень Китая, но и уровень самых высокоразвитых промышленных держав мира. Китаю, чтобы достигнуть такого уровня, нужны не десятилетия, а, быть может, даже столетие, особенно если учесть прирост населения этой страны, который пока еще постоянно опережает прирост товаров и услуг.

Но и этого недостаточно. Нужно, чтобы люди, сами члены общества стали иными - достаточно культурными и достаточно сознательными, чтобы брать от общества не более того минимума, который им необходим для удовлетворения их собственных потребностей. Люди сами должны отказаться не только от стремления к обогащению, но и от всякого стремления к власти и господству над другими людьми.

Что касается Мао Цзэ-дуна, то для него коммунизм означает лишь внешнее, формальное преобразование собственности, все остальное, полагает он, приложится. Каким образом? Откуда возьмутся общественные богатства? Откуда возьмется высокий уровень культуры и сознательное отношение к труду?

Мао Цзэ-дун не задумывается над этими вопросами. У него в запасе есть иное средство. Если люди не хотят добровольно и бесплатно работать на общество, то их надо принудить к этому. Тогда на место экономической заинтересованности и экономического принуждения, то есть тех могучих стимулов, которые породил капитализм, становятся внеэкономические методы: военная дисциплина труда, подкрепляемая массовыми арестами и идеологическими кампаниями. Это в сущности возврат к феодальным методам, но уже в условиях господства государственной собственности.

Есть и другая сторона этой проблемы. Проводя "коммунизацию", Мао явно рассчитывал использовать многомиллионную рабочую силу Китая, объединенную в трудовые армии, для осуществления задач индустриализации в самые короткие сроки. Как раз в этот период в Китае делался особый упор на тезисе Мао, что решающей силой является не техника, а люди. Это была установка на то, чтобы попытаться использовать сотни миллионов рабочих рук китайского населения прежде всего в деревнях, но также и в городах для скачка в развитии страны. Мао полагал, что крестьяне, которые кормятся сами, могут быть использованы не только для производства в рамках своей местности, но и стать даровой рабочей силой, перебрасываемой в любом направлении, на решение любых хозяйственных задач.

В марксистской литературе достаточно написано о китайском варианте "казарменного коммунизма". Задумаемся над другим вопросом: действительно ли огосударствление собственности в том виде, как оно проводилось в китайской деревне в пору "коммунизации", представляет собой шаг вперед в сравнении с кооперативными формами собственности?

Напомним, что Мао и его сторонники с самого начала предпринимали лихорадочные усилия для того, чтобы резко сократить сроки обобществления собственности в городе и деревне. Если в Советском Союзе обобществление промышленности и сельского хозяйства заняло почти 20 лет, то в Китае - немногим больше пяти лет.

В Советском Союзе период индустриализации занял не меньше 15 лет; в Китае была предпринята попытка одолеть этот исторический рубеж за 10 лет, несмотря на более низкий уровень экономического развития. "Большой скачок" и "коммунизация" были, следовательно, продолжением и углублением той политики торопливого и скачкообразного "броска в коммунизм", которую Мао Цзэ-дун и его сторонники стремились навязать стране после победы народной революции. И это в условиях, когда была полная возможность учесть опыт других стран социализма и опереться на их поддержку.

Между тем социалистическое преобразование собственности - многосторонний акт. Он преследует различные задачи: ликвидацию эксплуататорских классов и социальной почвы для эксплуатации человека человеком, приобщение масс к управлению хозяйством, повышение уровня производительности общественного труда. Само обобществление должно быть достаточно подготовлено в экономическом, социальном и культурном отношениях. Иначе оно может приобрести односторонний и даже уродливый характер, не содействуя повышению производительности труда и приобщению масс к управлению производством. Именно так и произошло в Китайской Народной Республике.

Победа общественной собственности на орудия и средства производства - основа социалистического строя. Но разве можно все сводить к собственности? А что же производительность труда, уровень распределения материальных благ, культура, положение личности? Простое огосударствление собственности в различных социальных условиях имеет различное социальное значение.

Разумеется, победа государственной собственности в городе и кооперирование в деревне - крупнейшее завоевание китайской революции. Но это лишь рубеж, хотя и весьма важный, что особенно надо было учитывать в Китае, где имелись длительные традиции государственного обобществления при феодализме.

Возникновение современной промышленности в Китае в конце XIX - начале XX века было связано как раз с развитием государственного капитализма, и первые предприятия находились во владении и распоряжении государства. В Китае не было или почти не было независимого от государства сословия, подобного тому, каким была буржуазия в Европе в период первоначального накопления и первой промышленной революции. Крупные промышленные и торговые компании, возникшие тогда, подобно китайскому коммерческому пароходству, каменноугольным копям и др., принадлежали государству либо чиновникам. Развитие и процветание тех или иных частных компаний также целиком находилось в зависимости от государства, от его лицензий и субсидий за счет налоговых средств. Не случайно чанкайшистское правительство не только не стремилось разрушить эту традицию, а, напротив, содействовало ее укреплению. В своей книге "Судьбы Китая" Чан Кай-ши отстаивал, в частности, идею развития государственной экономики.

Учитывая все это, китайским руководителям необходимо было проявить особую осмотрительность, проводя огосударствление собственности, с тем чтобы оно действительно носило подлинно социалистический характер. Но вопреки реалистически настроенным силам в КПК Мао Цзэ-дун, увлеченный идеей тотального огосударствления всего и вся, полагал, что это само по себе автоматически приведет к необходимым социальным результатам, обеспечит не только ликвидацию эксплуататорского слоя, но и большую эффективность производства.

В связи с анализом опыта Китая возникает принципиальный вопрос: должен ли переходный период в таких странах начинаться непосредственно с создания основ социализма?

Более или менее длительная политика укрепления государственного сектора в промышленности, постепенное, поэтапное кооперирование деревни, использование частного сектора с постоянным и неуклонным преобразованием экономики на социалистических началах в соответствии с достигаемым уровнем хозяйственного и социального развития - такая политика, по-видимому, больше отвечала потребностям Китая. Часть руководителей КПК, судя по всему, понимала это, в то время как Мао и его сторонники стремились форсировать переходный период, стали на путь искусственного и резкого сокращения расстояния между началом революции и строительством социализма даже в сравнении с более развитыми социалистическими странами. Очевидно, в Китае в пору "коммунизации" мы имели дело с попыткой осуществления мелкобуржуазных представлений о социализме со всеми их специфическими особенностями, связанными с прошлым этой страны.

Все, что декларировал и осуществлял Мао в период насаждения "народных коммун",- это, если использовать выражение Маркса, больная тень настоящего коммунизма. Это "коммунизм" военный, казарменный, "коммунизм" с консервативными и даже реакционными феодальными чертами. И, подобно тому, как тень при закате солнца уродливо отражает предмет, так и военно-бюрократический "коммунизм" Мао Цзэ-дуна служит уродливым изображением коммунизма подлинного.