Лидер и партия

Как выглядело высшее руководство КПК в тот период? Сошлемся прежде всего на характеристику О. Брауна в его статье "Как Мао Цзэ-дун шел к власти".

"Самым энергичным и самым ловким среди руководителей был Чжоу Энь-лай. Человек, получивший классическое китайское и современное европейское образование, обладавший большим международным опытом и выдающимися способностями, он всегда умело лавировал и приспосабливался" (См. "Литературная газета", 5 декабря 1973 г.). Он руководил политическим отделом в военной академии Вампу, когда Чан Кай-ши был начальником академии и главнокомандующим Народно-революционной армии гоминьдана. В 1927 году он был одним из организаторов восстаний в Шанхае и в Наньчане, однако как постоянный член ЦК и Политбюро с середины 20-х годов он совершал такие же ошибки, как Чэнь Ду-сю и Ли Ли-сань, либо же относился снисходительно к ним. Одновременно он укреплял свои собственные позиции в армии. Многие командиры были выпускниками академии Вампу.

Дополним эту характеристику наблюдениями американца Роберта Элеганта, который встречался с Чжоу Энь-лаем еще до революции 1949 года. Он пишет: "Чжоу Энь-лай мог быть только тем, кем он есть, так как он является верным сыном своих предков-мандаринов и их таланта выступать в качестве посредников. Его средство самовыражения - стол конференции, он ищет достижения целей в интригах и в сложном маневрировании, что в крови у китайских политических деятелей независимо от партийного и политического убеждения. Он прекрасный администратор и верный посредник. Но едва ли творец большой политики" (R. S. Elegant, Masters of Red China (Political biographies of Chinese Communist Leadres), N. Y., 1951, p. 198. ).

Перечислив примеры и факты приспособляемости Чжоу Энь-лая, проявленной во внутрипартийной борьбе, Элегант указывает, что здесь опять напрашивается параллель со старомодным мандарином: "Государственный слуга, который правил Китаем до революции 1911 года, имел простой взгляд на свои обязанности. Его долгом было верно служить императору, который сидел в Пекине, независимо, был ли он китайцем или варваром, но его главная лояльность предназначалась государству, предпочтительнее народу, чем монарху. Чжоу Энь-лай, будучи преданным партии, показал ту же склонность не ставить под сомнение репутацию правителя, проявлявшуюся и у его предков, которые были государственными слугами в ортодоксальной конфуцианской традиции" (Ibid., pp. 199-200.).

Ни в период Яньани, ни в последующие периоды Чжоу не претендовал на ведущую роль и не выступал в качестве возможного конкурента Председателя КПК. В глазах Мао у него было еще одно огромное достоинство: он не претендовал на роль идеолога. Видимо, он очень давно понял, что этот пункт является самым болезненным для Мао, который не терпит ни малейшей конкуренции в области теории. И хотя Чжоу Энь-лай был едва ли не одним из самых образованных руководителей КПК, он целиком сосредоточился на организационной работе. Всем своим видом он как бы говорил: я исполнитель, но не формирую идеологию и политику. Кроме того, он предпочитал стоять в стороне от фракционной борьбы и спешил лишь вовремя присоединиться к группировке победителей. Одним словом, незаменимый помощник при первом человеке в партии и стране. Мао хорошо понял натуру Чжоу и всеми средствами старался привлечь его на свою сторону. И преуспел в этом.

Еще одна заметная фигура в яньаньском руководстве - Чжу Дэ, уже тогда популярный герой войны, был, по описанию Владимирова, непритязательным и скромным человеком. После Наньчанского восстания 1927 года он, как помнит читатель, объединил возглавляемые им части народно-революционной армии с крестьянским отрядом партизан Мао. После объединения Мао, по свидетельству источников, систематически подрывал авторитет Чжу Дэ как политика. Чжу Дэ смирился с притязаниями Мао, остался главнокомандующим, но с тех пор больше не играл серьезной роли в руководстве партией.

Из высших командиров Красной армии самой заметной фигурой, по свидетельству О. Брауна, был Пэн Дэ-хуай. Примкнув в 1928 году вместе с руководимым им полком к Красной армии, он поддерживал Мао. Однако это не означало, что он был во всем согласен с Мао. Активный и в политике, и в военном деле, он никогда не молчал, если считал, что нужно критиковать. С одинаковой резкостью он выступал как против приносящих большие потери позиционных боев, так и против распыленных партизанских действий. Его корпус был самым крупным по численности и наиболее обученным в ведении регулярных военных действий. Поэтому ему, как правило, поручались наиболее трудные задания.

Линь Бяо был молодым военачальником среди тогдашнего высшего командного состава армии. Выпускник военной академии Вампу, он после 1927 года быстро вырос до командира батальона и полка. С 1931 года он командовал 1-м корпусом Красной армии, отличавшимся большой мобильностью и поэтому отлично подходившим для маневров на окружение и обход. Как отмечает Отто Браун, Линь Бяо, без сомнения, был блестящим тактиком партизанской и маневренной войны. Других форм ведения войны он не признавал. В политическом отношении это был "белый лист", на котором Мао мог писать все, что угодно (См. "Литературная газета", 5 декабря 1973 г.).

Особое место в руководстве КПК занимали Кан Шэн и Чэнь Бо-да, хотя последний в свое время получил партийное взыскание за проповедь троцкизма.

Главный ученый секретарь Мао Цзэ-дуна - Чэнь Бо-да, как о нем пишет Владимиров,- толстоватый, неуклюжий человек в очках, с несоразмерно большими ушами и глубоко поставленными глазами. По отзывам товарищей и личному впечатлению Владимирова, Чэнь Бо- да - хитрый и способный деятель. В отличие от Кан Шэна у него широкие знакомства и много друзей. Чэнь Бо-да в 20-х годах закончил институт им. Сунь Ят-сена в Москве. Обладая незаурядными способностями, он в 30-х годах выступал со статьями по теории марксизма и преподавал философию (См. П. П. Владимиров, указ. соч., стр. 77-78.).

Большое внимание Владимиров уделяет Кан Шэну, который занимал в Яньани пост шефа цинбаоцзюй - начальника управления информационной службы освобожденных районов Китая, объединяющей функции органов разведки, контрразведки, суда, прокуратуры, информации. Он возглавлял комиссию по проверке кадров и оргкомитет по подготовке и проведению кампании "чжэн-фын", начавшейся в мае 1941 года. "Голос у Кан Шэна, или, как его еще называют, Кан Сина, тонкий, шипящий. Он всегда улыбается. Кажется, улыбка навечно приклеилась к его тощему, желчному лицу. Когда он слушает, то на японский манер шумно втягивает в себя воздух, якобы радуясь речи собеседника. Ощущение, будто перед тобой деревянный человечек на пружинках" (Там же, стр. 11.).

Но дело, конечно, не в личной антипатии, которую Кан Шэн вызывал у Владимирова, а в той роли, которую он играл в Яньани в период чисток партии, направленных против коммунистов-интернационалистов. Когда думаешь о Кан Шэне, невольно вспоминается сходная с ним классическая фигура Фуше, этого "вечного министра" при режиме Наполеона и других режимах того времени. Стефан Цвейг в своем блестящем трактате пророчески писал о том, что именно такие деятели будут играть все большую роль в политической жизни нашего века: "В реальной, подлинной жизни, в области действия политических сил решающее значение имеют - и это надо подчеркнуть, чтобы предостеречь от любых видов политической доверчивости - не выдающиеся умы, не носители чистых идей, а гораздо более низменная, но более ловкая порода - закулисные деятели" (Стефан Цвейг, Жозеф Фуше. Портрет политического деятеля, Соч., т. 2, М" 1956, стр. 154.). Кан Шэн, несомненно, из этой породы!

Владимиров выделяет Гао Гана среди других руководителей КПК. Он приветлив и правдив. Держит себя независимо. "Способный и волевой работник" (См. П. П. Владимиров, указ. соч., стр. 116.). Это один из последовательных интернационалистов.

Записи Владимирова дают яркое представление о методах, с помощью которых Мао управлял своей группой. Мао не сходится близко с ее членами. Владимиров свидетельствует, что у Мао не было друзей. Были только нужные люди, ибо для него имеет ценность лишь тот, кто ему необходим сейчас. Его поглощает власть. "Пути к наивысшей власти - единственно праведные. Его облик, образ жизни - презрение к тому, что ограничивает власть. Все прах, кроме власти. Жизнь великих мужей истории - для него пример именно с этих позиций". "Его увлекают великаны прошлого именно безраздельностью своей власти. По Мао Цзэ-дуну, власть - это единственно стоящий смысл жизни, это оправдание всего, это праздник, это все-все..." (Там же, стр. 342.).

"Партия и народ - всего лишь фикции (некие абстрактные величины), которые служат его целям,- пишет Владимиров,- а Мао общается со многими людьми, но он удивительно нелюдим. По сути дела, он одинок. Черство одинок. Окончательно одинок. Опасно одинок" (Там же.).

"У Мао нет и не может быть привязанностей. Привычка есть, но всепоглощающая страсть - только власть! Эта страсть не оставляет места привязанностям. Она уродует Мао Цзэ-дуна, превращая в опасную и агрессивную личность, лишенную естественных человеческих эмоций. Все для него лишено смысла, если не служит утверждению его планов. Все, что не чуждо укреплению личной власти, не чуждо и для КПК - вот окончательное политическое кредо Мао Цзэ-дуна" (Там же, стр. 411-412.).

Последняя фраза - квинтэссенция размышлений П. П. Владимирова о личности Мао Цзэ-дуна. Беспредельная жажда власти - вот что, по-видимому, более всего выделяло Мао из группы лидеров КПК, в которой он функционировал. Наблюдательный Владимиров заметил факт возникновения группы, четко обрисовал основные фигуры в ней, уделив особое внимание наиболее приближенным - Кан Шэну, Чэнь Бо-да и другим.

Взаимоотношения между людьми, окружавшими Мао, не так просты и однозначны, как представляется иным исследователям маоизма. Возникновение маоистской группировки - не только результат усилий самого Мао Цзэ-дуна, но и объективной борьбы внутри КПК. Не только Мао шел к группе, но и группа шла к нему. Она нуждалась в лидере - и для своего возвышения, и (как мы увидим) для осуществления определенной суммы идей в области партийного, военного, национального строительства.

Наиболее симптоматичен переход Чжоу Энь-лая в маоистскую группировку. Чжоу Энь-лай во многих отношениях был более известным руководителем в КПК, чем Мао, особенно в 20-е годы. То, что Чжоу Энь-лай счел возможным и необходимым уже во второй половине 30-х годов примкнуть к Мао Цзэ-дуну, свидетельствует и о растущей силе влияния последнего, и о растущем сближении позиций, особенно в вопросах о национальной специфике КПК, как и о специфичности задач революции в Китае, о роли крестьянства в ней и аграрной проблемы и др.

Иначе выглядит сотрудничество Мао с Кан Шэном. Люди типа Кан Шэна - слепые и безжалостные проводники любой политики любыми средствами - больше всего нуждаются в твердом хозяине. И, по-видимому, Кан Шэн рано уловил в Мао Цзэ-дуне именно эти качества. Он уверовал в Мао и стал правой рукой в осуществлении его самых тайных и самых жестоких акций. Кан Шэн особенно близко сошелся с Мао Цзэ-дуном на почве антисоветизма. Как заядлый националист, он ненавидел КПСС и считал себя национально униженным тем, что китайским коммунистам приходилось прибегать к ее помощи и использовать ее опыт.

Большой удачей явилось для Мао Цзэ-дуна привлечение на свою сторону Лю Шао-ци, который сам имел достаточно солидный вес в партии и был способен восполнить пробелы марксистского образования Мао, теснее связать КПК с рабочим движением Китая (об этом деятеле мы еще расскажем подробнее дальше).

Ценным приобретением был и Чэнь Бо-да, который на добрых 30 лет стал правой рукой Мао Цзэ-дуна в идеологических вопросах, редактировал его речи и труды и "подгонял" их под научную теорию. Рассказывают, что Мао, закончив написание очередной статьи или выступления, передавал их Чэню со словами: "А теперь добавь сюда марксизм"...

Мао зорко присматривался к каждому члену группы, тщательно следил за их поведением, не допуская сговора между участниками за своей спиной, натравливая одного на другого, пресекая неповиновение, улаживая обиды, расставляя каждого на свое место. Особенно он не терпел рядом с собой деятелей, претендовавших на роль теоретиков. Лишь некоторые, подобно Лю Шао-ци, еще продолжали сохранять подобие самостоятельности в теоретической работе, публиковать свои труды, но и то при непременном признании верховного идеологического приоритета Мао.

Несомненна, однако, неоднородность группы. Одно дело Кан Шэн - этот верный помощник, лицо несамостоятельное. Иное дело Чжоу Энь-лай и Лю Шао-ци - крупные деятели, которые вошли в группу, подчинившись Мао, но сохраняя свое лицо, свою позицию, свою роль. И совсем особняком стояли люди типа Гао Гана, которые были вынуждены считаться с давлением обстоятельств, но занимали особую позицию по многим идеологическим и политическим вопросам. Особая позиция Гао Гана в конечном счете и привела его к трагическому финалу (об этом - ниже). Военные деятели типа Чжу Дэ не претендовали на роль идеологов или лидеров КПК. Они сохраняли свою роль как военные авторитеты, в чем было их преимущество как военных-профессионалов и слабость как политиков.

От Мао Цзэ-дуна требовались огромные усилия, чтобы сплотить этот довольно разнохарактерный коллектив людей, противопоставить его другим группировкам в КПК, подчинить эти группировки и утвердить какое-то единство, каждый раз заново преодолевая внутренние противоречия в своей группе, колебания, сомнения отдельных ее представителей, более ориентировавшихся на интернациональный опыт социализма, более прочно стоявших на позициях марксизма-ленинизма. В самой группе уже тогда были заложены все основания для ее будущих внутренних расколов, для борьбы между различными ее участниками при столкновении разных политических линий и представлений по идеологическим вопросам перед лицом новых проблем и новых испытаний КПК.

Какими же средствами насаждалось господство Мао Цзэ-дуна и его группы? Быть может, речь шла исключительно об идейной борьбе, направленной на выработку более эффективной стратегии и тактики, на более основательный учет специфических условий Китая и исторического момента, на творческое применение марксизма-ленинизма к условиям полуфеодальной, полуколониальной страны? Вот что мы читаем у П. П. Владимирова:

"...Зимой 1942 года в Яньани развернулась широкая кампания (фактически эта кампания началась раньше - в мае 1941 г. - Ф. Б.) за "исправление стилей работы", или, как ее еще иначе называли, "борьба за упорядочение трех стилей", то есть партийного стиля, стиля в образовании и литературного стиля" (Там же, стр. 20.). Эта кампания получила наименование "чжэнфына". Руководство КПК придавало "чжэнфыну" исключительное значение. Инициатором кампании был лично Мао.

"На фоне "чжэнфына" идеологическая борьба в Политбюро приобретает особый характер. Мао Цзэ-дун обвинял Ван Мина, Бо Гу, Ло Фу и других руководителей в "догматизме" - механическом перенесении опыта марксизма-ленинизма без учета китайской действительности. Чжу Дэ и Линь Бо-цюй в основном разделяли взгляды так называемой "московской оппозиции". Под "догматиками" Мао Цзэ-дун разумеет коммунистов, учившихся в СССР и ответственных в партии за политическую работу, а также партийную интеллигенцию, опирающуюся в своей работе на опыт ВКП(б)" (Там же, стр. 83.).

"Поголовная зубрежка партийных документов и самобичевание, трагическое и комическое...

Мао Цзэ-дун объяснил мне, что "эмпирики" в КПК - это практические работники из рабочих и крестьян, в той или иной степени разделяющие взгляды "догматической группировки Ван Мина и Бо Гу". При этом он впал в раздражение.

Ван Мин - представитель ЦК КПК в Коминтерне и член Президиума Исполкома Коминтерна. Нападать на него открыто - значит, охаивать линию Коминтерна. Деликатность этого положения Ван Мина и злит Мао Цзэ-дуна. Другого оппонента он давно бы смял.

Мао Цзэ-дун едва выносит Бо Гу, особенно за равнодушие, с каким тот относится к его "заслугам перед партией", и за независимую манеру держаться (Там же, стр. 101-102.).

Ярлык "догматизма" помогает рассчитаться с "группой Ван Мина - Бо Гу", избегая формальных нападок на политику Коминтерна.

Психологическая муштра, или, как ее называл Мао Цзэ-дун, "духовная чистка", породила в яньаньской партийной организации гнетущую обстановку. Среди коммунистов стали нередки самоубийства, побеги и нервные заболевания.

"Духовная чистка" связана с самыми мрачными перспективами для КПК. Отныне всякая инициатива любого члена партии будет рассматриваться с точки зрения соответствия "идеям" Мао Цзэ-дуна. Впрочем, и сама инициатива теперь вряд ли возможна" (Там же, стр. 186.).

"Партия вырождается в военно-бюрократическую организацию" (Там же.). Мао Цзэ-дун призывал громить "догматизм"- и партия, доверяя ему, стала клеймить "догматиков". "Московская группа" так и не получила возможности изложить свои взгляды.

Сила Мао Цзэ-дуна не только в том, что он не пренебрегает никакими приемами и в этой борьбе, но и в доскональном знании психологии китайского крестьянства, мелкого буржуа, обычаев и нравов народа, чего нельзя сказать о членах "московской группы" - сплошь и рядом чистых теоретиках, пусть искренне преданных революции.

Демагогия Мао учитывает национальные особенности - и поэтому гибка, ловко спрятана и гораздо доходчивее. Мао бередит изболевшееся под иностранным гнетом национальное чувство" (Там же, стр. 146.).

По свидетельству П. П. Владимирова, не было возможности забыться ни на минусу - везде собрания, вопли, плакаты с проклятиями "догматикам", возбужденные, изнуренные люди. Были случаи отравления представителей антимаоистских взглядов. От такого отравления опасно заболел Ван Мин и другие деятели КПК. По указанию Мао расправлялись со многими кадровыми работниками, проявлявшими самостоятельность и пользовавшимися авторитетом. Причем после расправы Мао нередко открещивался от исполнителей и взваливал всю вину на них.

Так насаждался новый режим в КПК. Его результатом явилось полное подчинение всех руководителей воле Мао Цзэ-дуна. Оно наглядно обнаружилось на VII съезде КПК в 1945 году.

Не следует питать иллюзий относительно позиции членов его группировки в КПК, в том числе тех, кто впоследствии оказался в числе его противников. Так, в докладе на VII съезде КПК Лю Шао-ци говорил: "Большим достижением стало то, что Мао Цзэ-дун изменил марксизм, придав ему вместо европейской азиатскую форму. В своем стремлении создать индустриализированную экономику Китай испытывает на себе давление и гнет передовых промышленных государств. В юго-восточной части Азии подобное положение существует во всех странах. Курс, взятый Китаем, окажет влияние на них".

Выступая на этом съезде, один из видных руководителей КПК - Ло Фу говорил, что уже на совещании в Цзуньи он добился определенных успехов в правильной оценке взглядов товарища Мао Цзэ-дуна, но у него еще оставались ошибки. Он прежде полагал, что можно изучать только Маркса и Энгельса, а статьи товарища Мао Цзэ-дуна можно посмотреть один или два раза - и достаточно. Теперь он понял, что товарища Мао Цзэ-дуна надо изучать. Он проработал стиль, идеи товарища Мао Цзэ-дуна. Ныне он объявляет себя его учеником. "Читая в прошлом марксистские работы, - говорил Ло Фу,- мы обманывали других. В будущем я буду очень бережен по отношению к учению товарища Мао Цзэ-дуна. Идеи и стиль товарища Мао Цзэ-дуна очень глубоки, но и доходчивы..." (Там же, стр. 539.).

Это выступление было типичным. Съезд в целом прошел под знаком торжества идеологии и политики Мао Цзэ-дуна и его группы. Включение в устав КПК, принятый на этом съезде, положения о том, что ""идеи Мао Цзэ-дуна" являются идеологической основой КПК", лишь увенчало коренной сдвиг, который произошел в партии за 10 лет пребывания Мао у руководства КПК. Согласно уставу был введен новый партийный пост - Председателя КПК, который занял Мао Цзэ-дун. Партия по-прежнему все еще находилась вместе со сравнительно небольшой армией в изоляции в Особом районе Китая. Но уже в это время внутри партии стал складываться новый режим. Культ личности Мао Цзэ-дуна становился законом ее идеологической жизни. Армейская дисциплина, безоговорочное подчинение установкам вождя и его группы, подавление всякого инакомыслия - это все более становится характерными особенностями жизнедеятельности Компартии Китая.

Если раньше КПК напоминала дискуссионный клуб, где нередко сталкивались разного рода течения, противоборствовали разного рода группировки, то сейчас водворилась дисциплина, но какой ценой! Мысль Мао о том, что "выправить можно только, если перегнуть в другую сторону", легла в основу новых порядков КПК. Демократический централизм все более уступал место военным порядкам. Сам Мао возвысился над всей пирамидой партийной и государственной власти.

Было бы, однако, неверно думать, что победа его была абсолютной: интернационалистское течение в партии оказалось подавленным, но оно не было разгромлено до конца. Подспудная борьба продолжалась. Часть прежних руководителей КПК, которые, независимо от допущенных колебаний, все же сумели противостоять насаждению откровенного национализма и антисоветизма, оставалась в партии и все еще пользовалась известным влиянием. Более того, в самой группировке Мао Цзэ-дуна также можно было легко обнаружить разные течения, хотя и в рамках общей платформы. Гао Ган, а также Чжу Дэ, Пэн Дэ-хуай в той или иной мере сохранили приверженность международному опыту социализма, марксизму-ленинизму. Иными словами, сплоченность маоистской группировки была относительной. Внутренняя борьба в ней могла вспыхнуть (и, как покажут дальнейшие события, вспыхивала) в любой момент перед лицом новых проблем, с которыми сталкивалась китайская революция.

Если присмотреться к методам, с помощью которых насаждался новый идеологический режим в КПК, то мы увидим, что подлинная борьба идей, сопоставление различных позиций и взглядов по важным проблемам стратегии и тактики КПК, теории и идеологии занимали сравнительно небольшое место. Мао Цзэ-дун, как видно, отнюдь не полагался лишь на победу идей, которые он считал "единственно правильными".

Кампания по упорядочению "трех стилей работы" не случайно получила название "промывки мозгов" или "духовной чистки". Она целиком была построена на военно-идеологической муштре, политических гонениях и физических репрессиях, когда зубрежка и заучивание про- маоистских документов дополнялись убийствами, самоубийствами, изгнанием, снятием с постов и т. д. ("Чжэн-фын" со всеми его отвратительными подробностями, напоминающими средневековье, оказался великолепной репетицией "культурной революции". Не случайно наиболее экстремистские поборники и проводники "культурной революции" в ходе ее постоянно апеллировали к опыту яньаньского периода.)

Уже тогда выявились претензии Мао Цзэ-дуна не только на роль политического лидера, но и на роль идеологического вождя, еще точнее было бы сказать - на роль вероучителя в традиционном, специфическом китайском духе. Борьба за признание непререкаемого идеологического авторитета Мао Цзэ-дуна занимала едва ли не большее место в кампании "чжэнфын", чем утверждение его верховной политической власти.

На какой же идейной платформе складывалась и укреплялась группа Мао? Записи Владимирова не оставляют и тени сомнения на этот счет. Чувства национальной ущемленности, переходящие в национализм, - вот что лежало в основе устремлений участников группы Мао. Этот национализм своим острием был повернут Мао Цзэ-дуном против Коминтерна и КПСС, которые отстаивали интернациональные интересы революционного движения.

На Советский Союз Мао Цзэ-дун и его приближенные смотрели совершенно односторонне - как на источник военной помощи и политической поддержки, а вовсе не как на союзника и главную силу в общем революционном деле. Другими словами, они хотели пользоваться только правами, не неся никаких обязательств перед международным коммунистическим движением, которое они все более склонны были рассматривать как средство в борьбе за достижение национальных целей китайской революции.

П. П. Владимиров скрупулезно проследил всю эволюцию отношения яньаньских деятелей к Коминтерну и Советскому Союзу. Ее зигзагообразный характер целиком определялся внутренними, а нередко даже сиюминутными задачами, которые решала маоистская группа. Политический поворот в Цзуньи был совершен, как читатели видели, целиком за спиной у Коминтерна, который был поставлен перед свершившимся фактом и интерпретация которого была тщательно проработана маоистами.

Не менее детально продумывались хитроумные ходы в период борьбы Мао против Ван Мина, который был объявлен "догматиком" и представителем "московской группы". Из записок Владимирова видно, что никакой особой "московской группы" внутри КПК не существовало, а имело место стремление Мао Цзэ-дуна полностью изолировать Ван Мина в руководстве КПК, устранить его в качестве потенциального конкурента в борьбе за лидерство и одновременно насадить националистический дух в партии.

Сама обстановка в партии и стране объективно содействовала росту национальных чувств, которые так легко направить в русло национализма. Японская агрессия против Китая вызвала волну патриотизма среди всех прогрессивных и революционных элементов в стране, в том числе, конечно, в Компартии Китая. Мао ловко взгромоздился на самый гребень этой волны, и течение несло его от успеха к успеху в борьбе за власть в КПК.

Особенно характерны зигзаги маоистов в их отношении к Советскому Союзу в период Великой Отечественной войны.

П. П. Владимиров, который, как помнит читатель, приехал в Яньань в мае 1942 года и пробыл здесь до декабря 1945 года, имел возможность наблюдать неприглядную картину. Испытания, выпавшие на долю советских людей, Советской Армии в первые годы войны, не только не вызывали сочувствия со стороны Мао Цзэ-дуна и его группы, а, напротив, стали предметом постоянных издевательских реплик и комментариев. Прямолинейно злобствовал Кан Шэн, но и Мао Цзэ-дун мало в чем уступал ему.

"По мере продвижения немцев к Москве во второй половине 1941 года отношение руководителей КПК, находившихся в Яньани, к советским представителям становилось все более неприязненным. К декабрю 1941 года оно стало почти откровенно враждебным. Ответственные работники КПК просто перестали с ними встречаться. Мао под предлогом занятости ни разу не принял никого из советских журналистов, а Кан Шэн установил слежку за ними" (Там же, стр. 28.). Наибольшее раздражение у маоистов вызвало то, что СССР не мог оказать тогда достаточной военной помощи китайской Красной армии, поскольку такая акция могла бы быть легко использована японскими агрессорами как повод для военных действий на Дальнем Востоке против Советского Союза.

Казалось, было очевидным, что судьбы народов всего мира, судьба всей войны в решающей степени зависели от хода тяжелой борьбы СССР против немецко-фашистских войск. От этого же зависело и будущее революционного движения в других странах, мирового коммунистического движения, в том числе и перспективы китайской революции. Казалось, было очевидным, что китайская Компартия и ее малочисленная Красная армия не смогут устоять против гоминьдана, поддерживаемого мировым империализмом, если КПК не будет чувствовать за своей спиной великую и могучую опору в лице СССР.

Между тем невозможность для СССР оказать в тот момент широкую помощь оружием китайской Красной армии вызвала такой взрыв националистических чувств у маоистского руководства, перед которым не устояли элементарные здравые соображения о зависимости исхода китайской революции от великой борьбы советского народа против фашизма.

Чрезвычайно показательно, что китайская Красная армия воздерживалась от каких-либо активных действий в борьбе против японской армии как раз в самый трудный для советского народа период боев с немецко-фашистскими армиями. Китайские руководители мечтали в ту пору только об одном - отсидеться в Яньани, накопить силы, чтобы в подходящий момент начать наступление против гоминьдановских войск. Их внимание, как и в период господства лилисаневской линии, было сосредоточено исключительно на внутренних проблемах, хотя для всякого политического мыслителя, не погрязшего в провинциализме, абсолютно очевидна была взаимосвязь задач китайской революции с общим делом борьбы против международного фашизма и империализма, с задачей единения всех сил антифашистского фронта.

Заигрывая с правящими кругами США, Мао подчеркивал прежде всего национальные задачи КПК. Примечательны высказывания Мао в беседе с Агнессой Смэдли 1 марта 1937 г., приехавшей в Яньань. Журналистка спросила, означает ли политика единого фронта, что китайские коммунисты отказались от классовой борьбы и превратились просто в националистов? Мао ответил: "Коммунисты совершенно не привязывают свою точку зрения к интересам отдельного класса в определенное время. Они страстно болеют за судьбу китайской нации на все времена. Китайские коммунисты -интернационалисты. Они стоят за мировое коммунистическое движение. Но в то же время они -патриоты, защищающие родину. Этот патриотизм и интернационализм не противоречат друг другу, поскольку только независимость и освобождение Китая позволят ему участвовать в мировом коммунистическом движении"(Цит. по S. Schram, op. cit., p. 226.).

Не менее характерен для Мао и крутой поворот в отношении Советского Союза в конце Отечественной войны, когда победа над гитлеровской Германией стала несомненной и близкой. Советские представители в Особом районе Китая неожиданно превратились в самых близких друзей. Им адресовались улыбки, перед ними распахивались двери, с ними заигрывали, через них искали укрепления контактов с КПСС и СССР.

Впрочем, справедливости ради надо отметить, что Мао до последних минут войны не был уверен в необходимости крепить союз с СССР и пытался найти нового покровителя в лице правящих кругов США. Так что "маятник" продолжал раскачиваться. Мы не останавливаемся здесь на этом вопросе, но заинтересованный читатель найдет у П. П. Владимирова описание встреч Мао Цзэ-дуна и других китайских руководителей с членами американской миссии в 1944 и 1945 годах (См. П. П. Владимиров, указ. соч., стр. 306 и др.).

Установление сотрудничества с гоминьданом на какой-то период внушило Мао надежды на возможность изменения позиции официальных кругов США к КПК. Он стал активно искать сближения с американцами. Он писал в ту пору: "Работа, которую выполняют сейчас коммунисты Китая, во многом сходна с той, которую выполняли в Америке Вашингтон, Джефферсон и Линкольн. Наша работа обязательно вызовет, в сущности уже вызвала, симпатии в демократической Америке" (Цит по S. Schram, op. cit., p. 201.).

Но в конечном счете Мао остался ни с чем: правящие круги США предпочли сделать ставку на Чан Кай-ши, и ему пришлось рассчитывать исключительно на поддержку со стороны СССР. Это также явилось одной из причин резкого поворота в лучшую сторону в отношениях КПК к СССР в 1945 -1946 годах.

Примечательна и реакция китайских руководителей на роспуск Коминтерна. "Я подозревал, что известие о роспуске Коминтерна вызовет у маоцзэдуновской группировки чувство радости. Но действительность превзошла все предположения", (П. П. Владимиров, указ. соч., стр. 151.) - пишет Владимиров. Маоисты восприняли этот факт как полное освобождение от всех интернациональных обязательств, как полную свободу рук для завершения внутренней борьбы в целях насаждения политического и идеологического господства Мао и его группы в КПК.

Возникает и такой вопрос: почему сообщения П. П. Владимирова не были приняты во внимание Коминтерном в свое время? По-видимому, это объясняется несколькими причинами. Во-первых, эти сообщения были отнюдь не единственным источником информации о положении в КПК и о деятельности Мао Цзэ-дуна. От самой КПК шел огромный поток сообщений прямо противоположного характера, заверяющих в верности КПК интернациональным интересам коммунистического движения, марксизму-ленинизму, в правильности политики Мао и т. д. Оценки Владимирова в известной степени были так же неожиданны и уникальны, как и сообщения Рихарда Зорге накануне нападения фашистской Германии на Советский Союз. Кроме того, не следует переоценивать степень влияния Коминтерна на внутренние дела в КПК, особенно в период второй мировой войны, когда все усилия коммунистов были обращены на борьбу против фашизма. И, наконец, нужно учитывать, что в мировом коммунистическом движении в ту пору сохранялась надежда на то, что сама жизнь, сам ход революции в Китае будут способствовать укреплению сил интернационалистов в КПК да и эволюции в лучшую сторону самого Мао Цзэ-дуна. Вот почему голос Владимирова, если и был услышан, то не вызвал той реакции, на которую, видимо, рассчитывал наш корреспондент в Яньани.

Мао Цзэ-дун не сразу решился открыто заявить о своих претензиях на маоизм. Во вводной части проекта устава КПК, подготовленного в 1940 году для рассмотрения на VII съезде, говорилось, что КПК "руководствуется в своей работе теорией марксизма-ленинизма и решениями Коминтерна". Но уже спустя пять лет в принятом на VII съезде КПК уставе партии в кратком вводном разделе под названием "Основные положения программы" было записано: "Коммунистическая партия во всей своей работе руководствуется идеями, представляющими соединение теории марксизма-ленинизма с практикой китайской революции, - идеями Мао Цзэ-дуна". Эти "идеи" определялись в докладе о новом уставе партии, с которым выступил на съезде Лю Шао-ци, как "китайский коммунизм", "китайский марксизм", как "превосходный образец национального марксизма".

Что же представляла собой "китаизация марксизма", или "национальный марксизм", а точнее "идеи Мао Цзэ-дуна", в тот период?