Праздник старого огня

В некоторых районах Китая сохранился этот праздник с его архаическими особенностями. Там празднование начинается на день раньше праздника холодной пищи. Все огни в доме и вокруг него гасятся, и в течение двадцати четырех часов не зажигается новый огонь. Люди едят пищу, которая была приготовлена днем раньше, и едят ее в холодном виде. Только на следующий за праздником день можно зажечь новый огонь, и это, по крайней мере до XIII столетия, нужно было делать примитивным способом трения друг о друга двух ивовых прутьев. Несомненно, даже в древности китайцы знали более совершенный способ добывания огня, но этот был завещан веками и считался священным. Раньше предполагалось, что здесь мы имеем дело с остаточным явлением культа солнца, но, прежде чем принять такое объяснение, посмотрим, что говорит об этом ритуале литература.

Мы находим, что обряд употребления холодной пищи начал совершаться в VI веке до н. э. в Северном Китае в поминовение Цзе Цзы-туя, преданного оруженосца одного мелкого феодала. Хозяин Цзе однажды оказался в опасности и вынужден был ради спасения жизни бежать с немногочисленными верными рабами. Они прибыли в район степей и гор, и им нечего было есть. Когда положение стало критическим, Цзе отрезал кусок собственной ноги, сварил его для своего голодного господина и тем самым спас ему жизнь.

Впоследствии, когда этот феодал добился успеха в своей борьбе и был введен во владение маленьким княжеством в провинции Шаньси, он забыл своего верного слугу. Однажды он вспомнил о нем и вызвал его к себе, но узнал, что его разочарованный слуга оставил мир и живет отшельником в горах. Феодал послал гонцов к отшельнику, чтобы вернуть его. Несмотря на подарки, которые он обещал, и все его уговоры, Цзе никак не хотел возвращаться. Феодал нашел, как ему казалось, действенный способ заставить его выйти из убежища. Он приказал зажечь лес, в котором жил святой. Но упрямец предпочел быть сожженным заживо, чем выйти из леса. Это произвело глубокое впечатление на сеньора, и он приказал, чтобы впредь не зажигали огня ни в одном доме в каждую годовщину этого печального события.

Герой, может быть, является исторической личностью, как и феодал, который скорее всего действительно был реальным лицом, но сам рассказ представляет собой одну из старых легенд, в которых сохраняется центральная тема, но часто меняются герои. Типичнее всего то, что они привязываются к Северному Китаю, особенно к провинции Шаньси. По-видимому, нет нужды задавать вопрос о том, где предположительно происходило действие легенды, потому что легенда обычно не отражает реальных событий. Но на самом деле локализация очень часто содержит намеки, дающие ценные сведения. Если и нельзя утверждать ничего более определенного, мы по крайней мере можем сказать, что люди именно в данном районе знают эту легенду и считают, что это событие случилось в их местности. В таком случае весь комплекс обычаев, связанных с "праздником холодной пищи", географически сосредоточивается в Шаньси - центре первых высоких культур Дальнего Востока после палеолитического периода пекинского человека и неолитического периода полированных топоров и цветной керамики. Но сперва еще некоторые подробности, относящиеся к обрядам.

В китайской литературе обряд нового зажигания огня называется "вынесение огня", которое может означать просто "вынесение нового огня из ивовых прутьев", но оно точно так же может означать "вынесение огня из дома". Благодаря исследованиям Марселя Гранэ и других теперь мы знаем больше об этом обычае.

Для древнего китайского крестьянина год делился на две половины, точно так же как у его соседа-кочевника за линией границы или на следующей цепи холмов. Для того чтобы объяснить эту ситуацию, мы должны вернуться ко времени перед 1000 годом до н. э.

Восточная часть Северного Китая находилась под властью династии Шан - государства аграрной цивилизации, достигшего высокого развития, особенно в области ремесел, например в литье бронзы. Прекрасные шанские жертвенные сосуды сегодня составляют гордость многих больших музеев мира из-за непревзойденного искусства их отливки и орнаментации.

В западных районах этого царства обитали племена, управляемые племенными вождями, которые признавали приоритет шанских царей. Но к середине XI века до н. э. эти племена создали федерацию племен (Чжоу) во главе с семьей Цзи и ее рабами. Новая федерация состояла из племен частично тюркского происхождения и частично тибетских племенных объединений. Сами чжоу-сцы, по-видимому, были тюркского рода; длительный симбиоз с царством Шан оказал на них сильное влияние. Они переняли много шанских обычаев и даже язык; короче говоря, они стали "цивилизованными", т. е. отказались от своего пастушеского образа жизни, но оставались в подчинении шанской административной системы.

Когда эти собранные вместе племена достаточно окрепли, они стали нападать на Шан. Вскоре они завоевали все царство и, таким образом, оказались правителями всего Северного Китая. В центральных и южных районах Китая жили другие, довольна примитивные племена, испытавшие пока лишь незначительное влияние шанской цивилизации. Среди них были племена яо и тай.

Ну а чжоусцы, хотя они уже не были больше кочевниками, сохранили все же часть своего древнего тюркского наследия. Они были способны организовывать, планировать, править. Кроме того, они были вполне привычны к аристократической форме социальной организации, подобно многим тюркам более поздних периодов.

Столкнувшись с проблемой управления новой империей, они, как и династии завоевателей до и после них, выбрали феодальную форму административного правления. В странах без средств сообщений и денежного хозяйства более централизованные формы правления невозможны. Итак, чжоуский правитель разделил завоеванную территорию на "сеньории", или феодальные владения, и роздал их сперва всем членам своей семьи, а затем вождям союзных племен и т. д.

И здесь снова начинается то, что нас особенно интересует. Новые феодалы перекочевали в свои новые владения вместе с сородичами. Там они, конечно, были совершенными чужаками. Хотя они, может быть, даже объяснялись по-китайски, но говорили на западном диалекте и не понимали говора восточных китайцев. У них были другие обычаи и манеры, и их презирали покоренные туземцы. Поэтому завоеватели первым делом построили надежные, прочные лагеря для защиты от нападения. Так возникли китайские города - как правило, не ради торговли и коммерции, а как гарнизоны и административные центры. Именно по этой причине китайские города, подобно старым римским, всегда хорошо распланированы, четырехугольны, с прямыми улицами, высокими стенами и по крайней мере четырьмя воротами.

"Город" обеспечивал чжоусцам защиту. Но где его обитатели могли доставать продовольствие? Для решения этой проблемы завоеватели стали жить так, как жили раньше их предки-кочевники и как живут до сих пор их потомки.

Они разделили год на две половины, причем переход от одной половины к другой сопровождался тем же обычаем, которому следуют кочевники Центральной Азии. Когда приходит весна и снег в горах начинает таять, они навьючивают все свое имущество на верблюдов, лошадей и любых других животных, которыми располагают, и большим караваном поднимаются в горы, в летние лагеря. Палатки сооружаются на зеленом лугу вблизи ручья или реки, и начинается летняя жизнь. Даже животные выглядят довольными; теперь они начнут снова нагуливать жир, который они потеряли в течение долгих зимних месяцев. Рождаются молодые животные; теперь хватает молока, масла и сыра, а также йогурта (кислого молока); есть и мясо.

Когда подходит осень, палатки разбираются и караван снова возвращается на равнины, в зимний лагерь. Сейчас некоторые племена устанавливают свои палатки на равнине и остаются в них в течение зимы; другие строят маленькие, темные и грязные глиняные хижины и живут в них. Теперь у людей работы не очень-то много: небольшая торговля с их соседями-земледельцами продолжается лишь до тех пор, пока есть запасы, привезенные ими с гор. Некоторые кочевники остаются со своими животными на горных склонах, пока там еще нет снега и животные находят растительность. Но в целом зима - это время темноты и рассказывания сказок. Как в отдельных частях Центральной Азии все еще живут этой двойном жизнью, так даже в земледельческой Турции население целых городов переезжает в свои "садовые дома" в горах. Эти хижины малы, примитивны и неудобны, и на горных склонах на самом деле не прохладнее, чем на равнине, где городские дома со своими толстыми земляными и каменными стенами часто гораздо лучше защищают от жары. Но факт остается фактом: раз в год люди становятся словно наэлектризованными и не думают ни о чем другом, кроме поездки в горы.

Подобным же образом чжоуские сеньоры жили в городе в течение зимы. Как только наступала весна, они отправляли на полевые работы своих сородичей, организовав их в группы по восемь семей. Первой их задачей было выжечь кустарник для расчистки поля, достаточного для прокормления восьми семей. Каждая из них возделывала один участок; девятый предназначался для сеньора и обрабатывался ими сообща.

День выезда из города был великим праздником, представляя собой переход от строго регулируемой городской жизни к привольной жизни среди дикой природы. И, разумеется, как только они прибывали на свое летнее поселение, им приходилось зажигать новый огонь для выжигания леса.

Теперь мы видим, откуда идет "холодная пища" и сожженный лес бедного Цзе Цзы-туя. Огонь должен быть "извлечен", так как он нужен для того, чтобы могли начаться летние работы.

Первоначально крестьяне-завоеватели жили в полевых хижинах в течение всего лета и осенью возвращались в города с урожаем и долей для своего господина. Так обеспечивалось снабжение завоевателей продовольствием. Дань от покоренных туземцев составляла особые предметы роскоши для господина.

Ассимиляция произошла позднее. Туземцы приходили в город, потому что там жили ремесленники сеньора, производившие много ценных и интересных орудий труда и других предметов. Городские купцы не только обеспечивали поселенцев дополнительными товарами, но и продавали городские товары туземцам. Вскоре туземцы начали продавать свои земли, и с этого времени мы обнаруживаем два вида землевладения: восьмисемейные поселения с общинной собственностью, организации полувоенного типа, и туземные крестьянские хозяйства - хозяйства, которые горожане купили у туземцев. Последние представляли собой частную собственность. Спустя немного времени коллективная собственность на землю исчезла, уступив место индивидуальным хозяйствам, и появились помещики и арендаторы. Итак, мы видим, что ситуация, которая сегодня все еще существует в Китае, сложилась впервые в тот ранний период не позднее 300 года до н. э.

В некоторых случаях выезжали и жили на полях только мужчины, а женщины оставались дома в городе. Тогда разделение жизни на две половины становилось более определенным: лето было временем мужчины, а зима - временем семейной жизни и свадеб. Помолвки происходили до того, как юноши уходили из города, а свадьбы - после их возвращения.

В старом Китае начало периода "полевой жизни" обозначалось не только "холодной пищей" и обрядами с огнем: он был периодом любви и приволья. Молодые, парни и девушки, уходили из городов и деревень и собирались на берегу реки. Здесь они устраивали пирушки; потом начинались танцы и музыка. Во многих таких танцах парни стояли на одном берегу реки, а девушки - на другом. Один из парней начинал петь им самим сочиненную любовную песню, в которой он обращался к определенной девушке, поддразнивая ее и подсмеиваясь над ней; девушка отвечала ему, сообщая в своей ответной песне, нравится ли он ей, или она отвергнет его домогательства. Обе группы танцевали, пели и перекликались, пока действо не достигало кульминационного момента, когда одна из групп переходила через реку к другой. За этим следовали общие танцы или игры. В позднейшие периоды, может быть, благодаря индийскому или буддийскому влиянию стали устраивать качели между деревьями вдоль реки, и парни и девушки пели свои песни, качаясь на качелях. Эти песни - единственный след, оставленный этими праздниками. В позднейшие периоды, когда общество изменилось и образованные люди перестали понимать и ценить такое естественное, беззаботное веселье, китайские ученые стали переосмысливать эти безобидные песни и находить в них глубокий политический смысл: любящий превратился в верного министра или сановника, любимая - в царя или феодала, а их тревоги стали результатом политических разногласий и критики. И тем не менее сегодня так хорошо понятны песни вроде этой:

На лугах вьюнок, от росы тяжелый. 
Он - красивый парень с ясными глазами. 
Наша встреча была случайной, 
Но о ней я всегда мечтала...

Все это исчезло в Китае. Невозмутимое чувство собственного достоинства в конфуцианском обществе джентри подавило, уничтожило самые корни этого настроения. Но стоит только приехать к южнокитайским туземцам, например к племени яо или аннамитам и другим индокитайским этническим группам, как мы обнаружим тот же тип песен и праздников. Так, в песнях тань, маленькой этнической группы, живущей на лодках в Южном Китае, поется:

После завтрака иду я ставить сети 
И встречаю ее, и она несет воду. 
Как я хотел бы испить воды из ее рта, 
Но боюсь, что она прольет воду...

Эти китайские крестьянские девушки и парни ничем не отличались от молодежи других стран, и после песен и танцев девушка со своим любимым могла исчезнуть в близлежащем лесу. В то время общество одобряло этот обычай, считая тайные встречи началом брака, который официально заключался осенью, когда бывало много пищи и заканчивались летние работы.

Поразительно, как похожи друг на друга весенние праздники в различных частях Азиатского континента. В Турции таким праздником юности является праздник Хыдыр-Ильяс. Здесь парни и девушки, которые обычно находятся под строгим надзором и которым не разрешается общаться друг с другом, в этот день отправляются к бухте или реке, резвятся на качелях или протянутых веревках и участвуют в состязаниях по борьбе или играют в туземный гольф. Девушки спрашивают оракула, за кого они выйдут замуж и в этом ли году, или ждут на мосту через бухту или реку покровителя-святого, чтобы обратиться к нему с тем же вопросом.

В Китае, так же как и на Западе, этот праздник означает начало полевых работ, и поэтому люди наблюдают за небесными знамениями, благоприятствующими их сельскохозяйственным планам. Радуга является самым выдающимся из этих предзнаменований. В старой пословице говорится о том, что если в день этого праздника не будет радуги, то это предвещает падение женщин. Переход через реку в праздник был уподоблен радуге, и оба феномена заключали в себе смысл плодородия - как людей, так и полей.

Плодородие фактически представляет собой главное содержание этого примитивного праздника Нового года, по крайней мере в крестьянских семьях. Приволье и свобода, разрешаемые в этот, и только в этот, день, должны гарантировать богатый урожай и множество детей. Даже современная форма этого праздника еще содержит некоторый след этой темы. Ныне совершаемое жертвоприношение предкам предназначено для того, чтобы поддерживать хорошее настроение у бывших членов семьи, чтобы они помогали семье, а наилучшая помощь, которую они могут оказать, заключается в обеспечении хорошего урожая на полях вокруг кладбищ. Связь между предками и идеей плодородия идет еще дальше: семена хранятся в том же самом углу дома, который считается местом обитания духов, когда они приходят домой; сюда обычно ставится и кровать новобрачных.

Итак, праздник Цин-мин является земледельческим праздником плодородия; подобный же праздник мы обнаруживаем у других народов. Он знаменует начало активного полевого периода жизни. Примитивный символизм любви и свободного союза на полях уступил место более мрачным темам защиты плодородия и жизни при помощи полезных духов предков; пиршество в романтическом месте на лоне природы превратилось в церемониальный обед у могил. Праздник любви стал первым из трех "праздников мертвых". Любовные песни почти исчезли, а их место заняли молитвы. Танцы теперь неизвестны; теперь становятся на колени и торжественно отвешивают поклоны перед надгробной плитой и алтарем, которые сооружены на могиле.