Ночной визит Доихара

"...Находящийся в настоящее время под судом Военного трибунала Доихара раньше был полковником пехотных войск японской армии. Затем, в апреле 1941 года, он получил звание генерала. До событий 18 сентября около 18 лет прожил в Китае. В военном министерстве его считали знатоком Китая. С его именем связано начало тг развитие агрессивной войны против Китая и Маньчжурии, а также создание в дальнейшем марионеточного государства Маньчжоу-Го, находящегося под контролем Японии. В то время, когда группировка военного ведомства Японии разрабатывала агрессивную политику, направленную на аннексию других районов Китая, он играл важную роль в ускорении развития этих событий, используя при этом политические заговоры, угрозу оружием и применяя [вооруженную силу.

Доихара поддерживал тесный контакт с другими руководителями военного ведомства, планировавшими, подготавливавшими и осуществлявшими японское господство в Восточной и Юго-Восточной Азии.

После того как больше уже не требовались его специальные знания о Китае и заговоры, осуществляемые им в Китае, он в звании генерала появился на сцене для выполнения тех коварных целей, которые он некогда замышлял. Он не только участвовал в проведении агрессивной войны в Китае, но и участвовал в осуществлении войны против СССР и других стран, то есть в развязывании агрессии против всех стран, с которыми Япония воевала в период 1941-1945 годов, исключая Францию". (Из "Приговора Международного военного трибунала для Дальнего Востока".)

Из двадцати пяти военных преступников, осужденных Международным военным трибуналом для Дальнего Востока, Доихара и Итагаки совершили наибольшее количество преступлений. Главным среди них было преступление против человечности. Международный дальневосточный военный трибунал вынес приговор этой группе военных преступников лишь в ноябре 1948 года. Доихара, Итагаки и: еще пять военных преступников были приговорены к повешению.

Доихара принадлежал к числу тех японских военных, которые сделали карьеру на агрессии против Китая. Окончив стрелковое отделение военного училища и военную академию, он служил в японском главном штабе и был командиром 13-го стрелкового полка. Впервые он приехал в Китай в 1913 году и служил в Квантунской армии. Свыше десяти лет он был адъютантом генерал-лейтенанта Саканиси Хатиро, советника северо-восточных милитаристов. Особенно тесные связи существовали у него с Чжан Цзо-линем. В 1924 году, когда началась междоусобная война между милитаристами чжилийской и фэнтяньской группировок, он подстрекал Квантунскую армию помогать Чжан Цзо-линю. Однако в 1928 году, когда Квантунская армия решила убрать Чжан Цзо-линя, Доихара тоже принимал участие в заговоре. Вскоре он был произведен в ранг полковника и назначен начальником разведки в Шэньяне. С этого момента начинается список его преступлений, отмеченных в приговоре. Однако многие из его "художеств" не были названы в приговоре. Так, например, тяньцзиньские события в ноябре 1931 года, начало войны в провинции Жэхэ в 1932 году, фэнтайские события в мае 1935 года, создание марионеточной прояпонской организации в Восточном Хэбэе, ноябрьский бунт босяцких элементов в Сянхэ...- все это было неразрывно связано с деятельностью Доихара. Можно сказать, что повсюду, где бывал Доихара, он нес несчастье. Лишь один раз его постигла неудача: предатель родины Ма Чжань-шань, которого Доихара привлек на свою сторону, в дальнейшем выступил против Японии. Однако это не повлияло на его дальнейшее продвижение по службе. Его назначили командиром полка и командиром бригады, а вскоре вновь перевели на должность начальника разведки Квантунокой армии. После событий 7 июля 1937 года Доихара вернулся к военной деятельности, став командиром дивизии. И наконец, он занял пост главнокомандующего японской армии в Китае и Юго-Восточной Азии.

В то время о Доихара ходило много разных легенд, преисполненных таинственности. Китайские газеты писали, что он привык носить китайскую одежду и свободно говорил на нескольких китайских диалектах. В тот раз, во время ночной встречи со .мной, он не был одет в китайскую одежду; на нем был японский костюм европейского покроя, и его китайский язык тоже не казался столь уж безукоризненным. Чтобы во время беседы не возникло никаких недоразумений, он пригласил в качестве нашего переводчика Ёсида.

В тот год ему минуло 48 лет, под глазами уже набухли мешки, под носом торчали маленькие усики, а с лица не сходила учтивая и добрая улыбка. Эта улыбка внушала собеседнику уверенность, что каждое его слово надежно.

Спросив меня о здоровье, Доихара перешел к делу. Сначала он объяснил мне действия японской армии. По его словам, армия выступала лишь против одного Чжан Сюэ-ляна, который довел народ Маньчжурии до бедственного положения. Японская армия выступила лишь потому, что никак не были гарантированы права японских граждан и их безопасность. Он заверил меня, что Квантунская армия не имеет в Маньчжурии никаких территориальных притязаний, а лишь чистосердечно стремится помочь маньчжурскому народу установить свое новое государство и надеется, что я не упущу этот случай, вернусь в "колыбель своих предков" и буду руководить государством. Япония подпишет с новым государством военный договор, по которому его суверенные права и территория будут целиком охраняться Японией. Я, как глава государства, стану там полным хозяином.

Его искренний тон, учтивая улыбка, его репутация и положение - все это не позволяло мне относиться к нему так же, как к Ло Чжэнь-юю и Каеисуми. Беспокойство Чэнь Бао-шэня относительно того, что Ло Чжэнь-юй и Каеисуми не могут представлять Квантунскую армию, а Квантунская армия - японское правительство, теперь отпадали, так как Доихара сам являлся важным лицом Квантунской армии. К тому же он недвусмысленно заявил:

- Его величество император Японии доверяет Квантунской армии!

Меня тревожил еще один вопрос, и я спросил:

- Каким будет это новое государство?

- Я уже сказал, что это будет независимое, суверенное государство, в котором хозяином станет император Сюаньтун.

- Я спрашиваю не об этом. Я хочу знать, будет ли это республика или монархия?

- Этот вопрос можно решить по приезде в Шэньян.

- Нет! - решительно возразил я.- Если реставрация осуществится, то я поеду; если же нет - то остаюсь здесь.

Он улыбнулся и, не меняя тона, сказал:

- Конечно, монархия. Никаких сомнений на этот счет быть не может.

- Если монархия, то поеду!

- Тогда прошу, ваше величество, выехать как можно скорее и во что бы то ни стало до 13 числа прибыть в Маньчжурию. После приезда в Шэньян мы подробно обсудим все планы. Что же касается подготовки к отъезду, то это устроит Есида.

Так же учтиво, как и в начале визита, он пожелал мне счастливого пути, поклонился и ушел. После его ухода я принял Цзинь Ляна, приехавшего вместе с Доихара. Он привез известия от руководителя северо-восточных ветеранов-монархистов Юань Цзин-кая и сообщил мне, что они могут мобилизовать всех прежних подчиненных Северо-Восточной армии. Одним словом, мне казалось, что все было в порядке.

После отъезда Доихара Есида сказал мне, что о его визите не обязательно ставить в известность генеральное консульство. Что касается поездки в Далянь, он все устроит сам. Про себя я решил, что, кроме Чжэн Сяо-сюя, ни с кем не буду обсуждать этот вопрос.

Однако на следующий день в газетах уже было опубликовано сообщение о моей встрече с Доихара и раскрывались цели этого визита. Чэнь Бао-шэня в те дни не было в Тяньцзине, однако, узнав о моем намерении, он немедленно вернулся из Пекина и прямо с вокзала приехал к Чжэн Сяо-сюю, чтобы разузнать все подробно. От него он примчался в Тихий сад. Как раз в это время я получил телеграмму из Токио от Лю Сян-е, в которой он сообщал, что японское военное ведомство считает мой отъезд из Тяньцзиня преждевременным. После получения телеграммы мне ничего не оставалось делать, как обо всем рассказать Чжэн Сяо-сюю и обещать, что я посоветуюсь со всеми. 5 ноября в моей резиденции "в присутствии императора" было проведено совещание в узком кругу. Кроме Чэнь Бао-шэня, Чжэн Сяо-сюя и Ху Сы-юаня, на нем шрисутствовали видные деятели Тяньцзиня Юань Да-хуа и Те Лян (в то время Шэн Юнь только что умер). На совещании между Чэнь Бао-шэнем и Чжэн Сяо-сюем разгорелся ожесточенный опор.

- Общая политическая обстановка в данный момент еще не известна, не в наших интересах поступать легкомысленно. Если действия Ло Чжэнь-юя, когда он приглашал императора, были безрассудны, то разве не меньшее безрассудство сейчас убеждать императора уехать? -

Чэнь Бао-шэнь злыми глазами смотрел на Чжэн Сяо-сюя.

- То тогда, а то сейчас. Если теперь упустить момент, то мы можем потерять расположение дружественной державы, а внутри Китая - поддержку своего народа. Не учитывать сложившуюся обстановку несерьезно,- так же зло отвечал ему Чжэн Сяо-сюй.

- Пусть японское военное ведомство полно энтузиазма, однако кабинет министров его не разделяет. Дело это нешуточное, и императору нужно трижды подумать, прежде чем принять решение.

- Японский кабинет министров ничего не решает. В данном случае все вопросы решает военное ведомство. От того, что мы трижды подумаем, еще ничего не изменится!

- Я прошу императора подумать трижды, а не тебя!

- Трижды подумать, трижды подумать! Дождемся, когда японцы посадят на трон Пу Вэя. Что тогда мы, сановники, предложим нашему императору?

- Выйдет что-нибудь с Пу Вэем или не выйдет, Пу Вэй, в конце концов, останется Пу Вэем, а поездка императора может состояться только в том случае, если будет полная гарантия успеха. Куда император сможет вернуться в случае неудачи, как он искупит свою вину перед предками?

Юань Да-хуа, который за все время не произнес ни одного слова, Те Л ян, опустивший голову и упорно молчавший, Ху Сы-юань, который по своему положению не мог вмешиваться в спор и лишь тяжело вздыхал, почувствовали, что молчать дальше невозможно, нужно как-то закончить дискуссию. Те Лян предлояшл хорошенько, не торопясь обдумать все это. Судя по всему, он поддерживал Чэнь Бао-шэня; Юань Да-хуа тоже проворчал себе под нос несколько слов, но их никто не расслышал. Ху Сы-юань хотел, очевидно, поддержать Чэнь Бао-шэня, но тоже высказался очень неясно. На собрании я никак не выразил своего отношения к происходящему, но в душе считал, что "честность" Чэнь Бао-шэня заслуживает поощрения, хотя его взгляды слишком "устарели". Мне казалось, что лучше всего высказать свою точку зрения и не открывать своих намерений. Здесь я хочу попутно рассказать о том, как на третий день после визита Дои-хара я принял Гао Ю-тана.

В те дни ко мне на прием просилось чрезвычайно много людей, и я решил, что если всем отказывать, то это только подтвердит, что газеты правы, а это было для меня очень невыгодно. Тем более следовало принять такого человека, как Гао Ю-тан. Раньше он был частым гостем у меня в "саду Чжана". Мы относились к нему как к стороннику реставрации, потому что в свое время он был пинским чиновником. Потом он стал издателем нескольких газет. Будучи членом Контрольной палаты Гоминьдана, просил для меня у "Нанкина средств на расходы", но безрезультатно. Понимая, что у него можно что-нибудь узнать, я решил принять его. Неожиданно он явился с поручением от Чан Кай-ши, сказав, что гоминь-дановское правительство прислало ему телеграмму, в которой просило передать мне, что оно хотело бы восстановить "Льготные условия" и ежегодно выплачивать мне соответствующую сумму. Гоминьдановское правительство было готово выплатить, если я того захочу, всю сумму целиком и просило меня назвать ее. Что же касается моего местопребывания, то оно предлагало выбрать Шанхай. Правительство не будет также возражать, продолжал Гао Ю-тан, если я пожелаю уехать за границу или в любое другое место, кроме Северо-Востока и Японии.

Услышав все это, я усмехнулся:

- А о чем же думало ваше правительство раньше?

"Льготные условия" не существуют уже несколько лет.

Когда Сунь Дянь-ин осквернил гробницы моих предков, правительство даже не вмешалось. Теперь же оно намерено удалить меня от японцев и вспомнило о "Льготных условиях". Мне льготы не нужны, и я не собираюсь куда-нибудь уезжать. Вы же старый цинский советник.

Зачем вам выступать от их имени?

Гао Ю-тан говорил со мной как старый придворный и человек, всецело думавший о моих интересах. Он утверждал, что условия правительства для меня очень выгодны. Конечно, оно часто бросает слова на ветер, но, если я посчитаю необходимым, можно получить гарантии иностранных банков.

- Если будет поручительство иностранцев, Чан Кай-ши обманывать не осмелится, - сказал он, как будто зная, что у меня на душе.

Но я не верил его словам, ибо давно знал коварные приемы Чан Кай-ши. Говорили, что ради сближения с Англией и Америкой он женился на Сун Мэй-лин и бросил свою первую жену. Он человек вероломный, а такие люди всегда обижают слабых и боятся смелых. Он боялся японцев и, увидев теперь мое сближение с ними, готов был обещать любые условия. Даже если бы он не обманывал и действительно собирался возвратить мне императорский титул, разве могло это идти в сравнение с тем, что обещал Доихара! Разве мог я променять (весь Северо-Восток на его деньги? Как бы хорошо ни относился ко мне Чан Кай-ши, разве может он уступить мне всю страну? Я решил закончить разговор и сказал:

- Хорошо, я вас понял.

Гао Ю-тан, видя, что я произнес эту фразу после некоторого размышления, подумал, что не все потеряно, и поспешно сказал:

- Хорошо, хорошо, вы еще подумайте, а я приду еще раз через несколько дней.

Он ушел от меня полный надежд. Однако, когда он пришел вторично, меня уже не было в Тяньцзине.

Ко мне в те дни постоянно приходили люди, рассчитывавшие узнать какие-либо новости или подать дружеские советы. Я получал также множество писем с советами и предостережениями. Было даже письмо от одного представителя моего рода Айсинь Гиоро, который советовал мне "не принимать бандита за отца и дорожить моей репутацией в глазах китайцев". Но я уже весь был в мечтах о реставрации и на все советы не обращал никакого внимания. Я твердо решил не открывать своих намерений и в интервью тяньцзиньскому журналисту упорно отрицал какое-либо намерение уехать на Северо-Восток. Мог ли он узнать, что в день выхода газеты с моим интервью я уже находился на японском пароходе, направлявшемся в Инкоу!

Не могу не упомянуть о событии, которое произошло за два дня до моего отъезда. В мою комнату вбежал запыхавшийся Ци Цзи-чжун, мой приближенный, со словами: "Беда! Бомбы! Две бомбы!"

Я сидел на диване и с испуга даже не мог подняться. С трудом я понял, что только что приходил незнакомец, который принес подарок с визитной карточкой бывшего советника главного штаба по охране общественного порядка Ухао Синь-бо.

Незнакомец оставил подарок и ушел. Ци Цзи-чжун, как всегда, осмотрел его и в корзине с фруктами обнаружил две бомбы.

Не успела утихнуть возникшая паника, как прибыли японские полицейские и офицеры из штаба и забрали бомбы. На следующий день переводчик Ёсида доложил мне, что в штабе уже проверили обе бомбы и установили, что они изготовлены на военном заводе Чжан Сюэ-ляна.

- Императору Сюаньтуну не следует больше принимать посторонних людей,- посоветовал мне Ёсида.- Лучше уехать как можно скорее.

В те дни я получил и немало писем с угрозами. Так, в одном из них говорилось: "Если ты не уедешь отсюда, береги свою голову!"

Особенно напугал меня один телефонный звонок. Ци Цзи-чжун сказал мне, что звонил официант из ресторана "Виктория", который предупреждал меня не ходить в эти дни туда обедать, так как мной интересовались там несколько "подозрительных личностей". Официант, проявивший такую заботу обо мне, сказал также, что у этих подозрительных лиц под одеждой, вероятно, спрятано оружие. Самым удивительным было то, что он смог распознать в них посланцев Чжан Сюэ-ляна.

Не могу сказать, что за человек был этот официант, но Ци Цзи-чжуна я не забуду никогда. Он был моим слугой, я привез его с собой из Пекина. Он появился во дворце после роспуска евнухов. Тогда это был молодой человек, которому я очень доверял. Во время Маньчжоу-Го я послал его учиться в военную академию в Японию. Впоследствии он стал офицером в марионеточных войсках Северного Китая. После освобождения Китая он был репрессирован за контрреволюционную деятельность. Когда я выехал из Тяньцзиня на Северо-Восток, он был одним из трех моих сопровождающих и знал каждый мой шаг.

Только много лет спустя я понял, почему японцы и Чжэн Сяо-сюй так хорошо были осведомлены обо всех моих делах, почему они знали буквально о каждом моем шаге и разыгрываемый мной спектакль (хотя артисты играли довольно плохо) имел такой эффект. Все это было неразрывно связано с именем Ци Цзи-чжуна.

Вслед за бомбами, анонимными письмами, телефолными звонками нроизошел тяньцзиньский инцидент. Японцы с помощью предателей и переодетых сыщиков организовали волнения в китайской части города (это тоже было одним из "художеств" Доихара). На территории японской концессии был введен комендантский час, и всякое сообщение с китайской частью города прервано. Около ворот Тихого сада появились броневики, охранявшие его. Тихий сад оказался отрезанным от внешнего мира. Пропуск имели только Чжэн Сяо-сюй и его сын Чжэн Чуй. Впоследствии, вспоминая об этом, я думал, зачем Доихара понадобилось так срочно перевести меня на Северо-Восток. Если это произошло не потому, что представители группировки молодых офицеров Квантунской армии хотели отделаться от тех, кто выступал против них, и не по каким-либо другим причинам, а только потому, что боялись, как бы я снова не изменил своих намерений, то нужно сказать, что они слишком переоценивали влияние на меня окружающих. Фактически к этому времени не только я принял твердое решение, даже Ху Сы-юань, Чэнь Цзэн-шоу и другие люди, находившиеся под влиянием Чэнь Вао-шэня, изменили свои позиции. Они отказались от прежней позиции "наблюдателей" и начали активно налаживать связи с японцами. Однако они по-прежнему боялись положиться на военных и считали, что лучше поддерживать связь с японским правительством. Все эти перемены, как и перемены, происшедшие со мной лично, были обусловлены лишь одним - все мы боялись упустить удобный случай, боялись, что нам не достанется тот лакомый кусок, который нам уже поднесли корту. Во время переговоров с японцами окружавших меня людей прежде .всего беспокоил вопрос о том, смогут ли они в будущем занять высокие посты. Поэтому они предлагали, чтобы "право использовать людей" принадлежало мне. А что же касается экономических интересов страны и т. д., то ими, по их мнению, можно было поступиться, лишь бы получить это "право". Сразу же после моей встречи с Доихара Чэнь Цзэн-шоу подал мне доклад, в котором, в частности, говорилось: "...можно подписать с Японией соглашение, уступив ей право использовать дороги, шахты, торговлю, но право использовать людей должно полностью остаться в наших руках. Лишь в этом случае Вы можете согласиться выехать на Северо-Восток".