Жизнь во временном дворце

Прожив некоторое время в "саду Чжана", я почувствовал, что обстановка здесь намного лучше, чем в Запретном городе. Мне казалось, что это наиболее удобное место для моего пребывания до тех пор, пока не появятся условия для реставрации или не возникнут какие-либо внешние причины, которые заставят меня покинуть его. Именно поэтому я отказался от своего решения уехать в Японию.

Здесь отсутствовало то, что раздражало меня в Запретном городе, и в то же время имелось все необходимое. В Запретном городе мне прежде всего не нравились строгие порядки, запрещавшие свободно ездить на автомобиле и ходить по улицам, и, кроме того, я был недоволен Департаментом двора. Здесь же я был волен поступать так, как хочу, и другие могли мне только возражать, но не препятствовать. Мой авторитет (я считал это очень важным моментом) был сохранен и здесь. И хотя я ужо не носил длинный императорский халат с драконами, а надевал простой халат и куртку или еще чаще европейский костюм, люди по-прежнему кланялись мне и били челом,

Дом, в котором я жил, в прошлом служил местом для развлечений; здесь не было глазурованных черепиц или резных и разрисованных балок, но некоторые называли его по-старому Временным дворцом. Я находил, что дом европейского типа с канализацией и отоплением был намного удобнее, чем дворцовая палата Янсиньдянь. Из Пекина постоянно приезжали мои родственники прислуживать мне. Меня по-прежнему величали императором, и девиз правления оставался прежний. Мне это казалось естественным и необходимым.

Единственным сановником Департамента двора, который оставался со мной, был Жун Юань; другие либо смотрели за моим имуществом в Пекине, либо ушли на покой, сославшись на старость. Чэнь Бао-шэнь, Ло Чжэнь-юй, Чжэн Сяо-сюй были приближенными, которых я видел ежедневно. Каждое утро они приходили вместе с другими советниками и сидели в одноэтажном домике в ожидании аудиенции. Около ворот была небольшая комната, где пришедшие на аудиенцию ждали вызова. В прошлом здесь побывали военные, политиканы, старые цинские ветераны, "новые" люди всех мастей, поэты, писатели, доктора, гадальщики, астрологи, физиономисты. Японские полицейские, расквартированные в "саду Чжа-на", жили в доме, расположенном напротив главного здания. Они фиксировали каждого приходящего и уходящего, и всякий раз, когда я выходил, за мной следовал японский полицейский в штатском.

В материальном отношении жизнь в "саду Чжана", естественно, не могла сравниться с жизнью в Запретном городе, однако у меня все еще оставалась внушительная сумма денег. Значительная часть имущества, вывезенная мною из дворца, была частично обращена в деньги, которые хранились в иностранных банках и с которых я получал проценты; остальные средства были использованы на приобретение доходных домов, с которых ежемесячно собиралась арендная плата. Кроме того, мне принадлежали обширные земельные угодья во всей стране. Точными цифрами я теперь не располагаю, но, насколько мне известно, в одной лишь провинции Чжили земельные богатства императора равнялись примерно ста двадцати тысячам шанов. Число это даже со скидкой оставалось внушительным. Республиканские власти и цинский дом создали специальное управление, ведавшее арендой и продажей этих земель. И это тоже являлось источником наших доходов. Выше уже говорилось, что я и Пу Цзе потратили более полугода, чтобы вывезти большое количество драгоценнейших свитков с иероглифическими надписями и картинами, а также различные антикварные предметы. Все это находилось в моих руках.

После переезда в Тяныгзинь мне предстояло ежемесячно посылать во многие места деньги. С этой целью было образовано несколько канцелярий. Наибольшую расходную статью бюджета составляли средства, шедшие на привлечение на свою сторону милитаристов. Различного рода покупки, за исключением таких вещей, как автомобили, бриллианты и т. п., составляли примерно две трети средних ежемесячных расходов. В Тяньцзине я тратил значительно больше денег на всякие вещи, чем в Пекине, причем сумма эта увеличивалась с каждым месяцем. Я не уставал покупать пианино, часы, радиоприемники, костюмы, ботинки, очки и т. д. Вань Жун выросла в Тяньцзине и знала еще больше способов тратить деньги на бесполезные вещи, чем я. Что бы она себе ни покупала, Вэнь Сю требовала того же. И наоборот, если я покупал что-нибудь Вэнь Сю, Вань Жун тут же приобретала и себе новые вещи, на которые тратилось еще больше денег. В свою очередь Вэнь Сю тоже не хотела уступать. Такое соревнование в покупках вынудило меня в конце концов ограничить их месячные расходы. Естественно, сумма, предназначавшаяся для Вань Жун, несколько превышала ту, которую получала Вэнь Сю. Помню, вначале Вань Жун имела тысячу, а Вэнь Сю - восемьсот юаней, однако позднее в связи с материальными затруднениями эти суммы были соответственно снижены до трехсот и двухсот юаней. Разумеется, для моих личных расходов никаких ограничений не существовало.

B результате такого безрассудного расточительства "сад Чжана" столкнулся с тяжелыми материальными затруднениями, как это в прошлом случилось с Запретным городом, и бывали моменты, когда я не мог заплатить по счетам, внести арендную плату и даже выплатить жалованье своим приближенным министрам и советникам.

Я истратил бесчисленное множество денег, покупая в. огромном количестве ненужные мне вещи. Одновременно я пришел к выводу, что любые иностранные вещи хорошие, а все китайское, кроме императорского режима, плохое.

Пачки жевательной резинки и коробки аспирина было достаточно, чтобы я начал сокрушаться по поводу тупости китайцев я гениальности европейцев. В число этих китайцев я, разумеется, себя не включал, ибо считал, что стою выше своих подданных. Я полагал, что иностранцы смотрят на меня так же.

Находясь на территории иностранной концессии, я встречал такое внимание, на какое не мог рассчитывать ни один рядовой китаец. Помимо японцев, консулы и старшие военные чины Америки, Великобритании, Франции, Италии и других государств, а также директора иностранных фирм относились ко мне с величайшим почтением, называя "ваше императорское величество". В дни их национальных праздников я присутствовал на военных парадах, меня часто приглашали осматривать казармы, новые самолеты и корабли, а в Новый год и в день моего рождения все они лично поздравляли меня.

Вскоре после моего приезда в Тяньцзинь Джонетон (это было незадолго до его отъезда) представил мне английского консула и командующего английским гарнизоном, которые в свою очередь познакомили меня со своими преемниками, те - со своими, так что мои связи с английским военным командованием не прерывались. Когда третий сын английского короля Георга V, герцог Глоу-стерский, приехал в Тяньцзинь, он пометил меня и увез с собой мою фотографию, которую я подарил его отцу. В ответ на это Георг V прислал мне благодарственное письмо и свою фотографию, которую передал через английского генерального консула. Через генерального консула Италии я обменялся фотографиями с королем Италии.

Стремясь походить на иностранца, я старался как можно чаще пользоваться одеждой и бриллиантами, купленными в иностранных магазинах. На улицу я выходил одетый обычно в изысканный костюм английского покроя, галстук скрепляла бриллиантовая брошь, на манжетах были бриллиантовые запонки, на руке - бриллиантовый перстень; в руках я держал трость, на мне были очки немецкой фирмы "Цейс", и сам я благоухал разными кремами и одеколоном. Меня сопровождали две или три немецкие овчарки и странно одетые жена и наложница...

Такая жизнь вызывала немало толков со стороны Чэнь Бао-шэня, Ху Сы-юаня и других старых придворных.

Они никогда Не возражали против того, что я тратил деньги на покупку вещей. Не возражали они и против моих встреч с иностранцами. Но стоило мне побывать в парикмахерской или иногда сходить в театр или кино в европейском костюме, как они начинали увещевать меня и обвинять в потере императорского достоинства.

Однажды я и Вань Жун были в театре "Каймин" и смотрели выступление знаменитого актера Мэй Лань-фана. Увидев нас в театре, Ху Сы-юань решил, что я утратил свой авторитет, и на следующий день подал доклад об отставке. Я настойчиво просил его остаться, подарил ему две лисьи шкуры, выразил свою твердую решимость прислушаться к его замечаниям, и только тогда его печаль сменилась радостью. Он называл меня "гениальным правителем", который прислушивается к советам, и, к удовлетворению обеих сторон, все были счастливы. В год моего приезда в Тяньцзинь Вань Жун отмечала свое двадцатилетие. Мой тесть Жун Юань хотел пригласить иностранный оркестр, но один старый цинский ветеран, узнав об этом, начал возражать, поскольку, как он считал, "в иностранной музыке есть скорбные звуки", которые ни в коем случае нельзя слушать в день рождения императрицы. В итоге от оркестра отказались, а этот ветеран получил награду в двести юаней. Вероятно, именно с этого раза я стал награждать сановников, критиковавших меня.

С тех пор вплоть до моего заключения я ни разу не был в театре или в парикмахерской. Я послушался Ху Сы-юаня, но не потому, что боялся его недовольства,- я действительно согласился с его доводами. Когда приехавший в Тяньцзинь шведский принц захотел встретиться со мной, я отказал ему, так как видел в газете фотографию, на которой он был изображен вместе с Мэй Лань-фаном; этим самым я осудил его.

Ху Сы-юань и другие придворные ветераны из группы Чэнь Бао-шэня со временем почти потеряли всякую надежду на реставрацию и не решались предпринимать какие-либо рискованные действия. Этим они отличались от Чжэн Сяо-сюя и Ло Чжэнь-юя. Однако они больше, чем Чжэн Сяо-сюй и другие, придавали значение достоинству императора, и это тоже заставляло меня по-прежнему доверять им. И, считая многие их идеи отсталыми, я, однако, всегда принимал те, которые выражали их преданность и верность мне. Поэтому, ведя необычайный образ жизни на территории иностранной концессия, я никогда не забывал своего положения и помнил, что император должен сохранять свой высокий титул.

В 1927 году умер Кан Ю-вэй. Его последователь Сюй Лян просил меня пожаловать его учителю посмертный титул. Первоначально я так и хотел сделать. За год до своей смерти Кан Ю-вэй часто приходил ко мне. Он много ездил по стране в поисках сторонников реставрации и, в частности, велел своим ученикам вести широкую агитацию среди китайского населения за границей. Незадолго до своей смерти он призывал У Пэй-фу и других влиятельных лиц осуществить реставрацию. За все это я собирался пожаловать ему посмертный титул. Однако Чэнь Бао-нгань выступил против, и его поддержали Ху Сы-юань и Чжэн Сяо-сюй. Они обвинили Кан Ю-вэя в отсутствии принципиальности, считая, что он был недостаточно предан Цинам. Чжэн Сяо-сюй считал также, что в свое время император Гуансюй пострадал по вине Кан Ю-вэя. Таким образом, получив урок, как нужно различать "верных от предателей", я отказал Сюй Ляну.

В 1931 году Вэнь Сю неожиданно потребовала развод и получила его. Старые цинские придворные не забыли мне напомнить издать высочайший указ, в соответствии с которым она из ранга наложницы понижалась до звания простого человека. Естественно, я так и сделал.

Развод с Вэнь Сю напомнил мне о наших ненормальных отношениях в семье. И дело здесь было не столько во взаимных чувствах, сколько в ужасной пустоте нашей жизни. Даже если бы у меня была одна жена, она бы не нашла в такой жизни удовлетворения, так как единственное, к чему я проявлял интерес, была реставрация, и только реставрация. Откровенно говоря, я не понимал, что такое любовь, и если в других семьях муж и жена были равны, то в моей жена и наложница являлись рабынями своего хозяина.

Привожу коротенькое сочинение, которое написала Вэнь Сю во дворце; в какой-то степени оно отражает ее настроения в то время:

"Все залито весенним светом, вокруг цветущий сад. Попала я случайно в этот сад, брожу, гуляю, и все здесь радует мой глаз, волнует грудь - ведь здесь так хорошо. Прислонилась к дереву я, чтобы немного отдохнуть, вдруг услыхала крик жалобный оленя, попавшего в неволю.

Взглянула я туда: его уж смерть подстерегает, как жалок вид его! И я, как тот олень, попала в императорский дворец. Меня здесь окружили почестями и дарами, и жизни здесь моей ничто не угрожает. И это может счастьем называться. Но зверя дикого ты не приучишь к дому. Как и в саду олень уж не увидит больше волю, так узник не покинет свод темницы, пока не милует его указ великодушный".

Вэнь Сю с детства воспитывалась в духе старых феодальных традиций. Не достигнув четырнадцати лет, она начала жизнь дворцовой наложницы и глубоко осознавала свой долг служения господину и мужу. И то, что она решилась потребовать развод, говорило о ее большой смелости. Вэнь Сю преодолела множество трудностей и добилась своего. После развода на ее долю выпало немало невзгод. Поговаривали, что потребовать развод ее настро-полили члены ее семьи, стремясь получить солидную сумму на свое существование. В семье же Вэнь Сю морально угнетали еще больше. Говорят, что от 50 тысяч юаней, которые она получила, после оплаты за услуги юристам и посредникам, а также после того, что взяли члены семьи, у нее мало что осталось. Однако моральный ущерб ей был нанесен большой. Ее старший брат в тяньцзиньской газете "Шан бао" опубликовал открытое письмо, в котором обвинял ее в неблагодарности цинскому дому. Он писал: "...Наша семья уже 200 лет пользуется щедрыми милостями императоров цинской династии. Наши предки в течение четырех поколений были самыми высокопоставленными сановниками. Император никогда не обращался с тобой жестоко, но, даже если бы это было так, ты должна была терпеливо сносить все, вплоть до смерти... Став супругой императора, ты одеваешься в парчу и шелка, питаешься изысканными кушаньями, окружена слугами и служанками, жалованье которым выплачивается из дворцовой кассы, оттуда же оплачиваются все твои покупки и траты; кроме того, ты ежемесячно получаешь 200 юаней на личные расходы.

Чего же тебе еще не хватает? Возможно, императрица несколько строга к тебе, но ты являешься младшей женой императора. Такова уж твоя судьба, и ты не должна роптать..."

Это письмо было встречено с похвалой цинскими ветеранами-сановниками. Подробных сведений о дальнейшей жизни Вэнь Сю я не имею, слышал только, что она раоо-тала учительницей в одной из начальных школ Тяньцзи-ня. Умерла она в 1950 году, так и не выйдя больше замуж.

С первого взгляда может показаться, что главная императрица выжила Вэнь Сю. Отчасти это так и было, но, каково в это время было настроение главной императрицы Вэнь Жун, можно в какой-то степени понять по предсказанию, сделанному ей во время гадания:

"Я, божественный дух, говорю Вэнь Жун: пусть следует моим советам. Император всей душой привязан к Вэнь Жун, и в сердце у него нет других намерений. Вэнь Жун не должна сомневаться. Я, божественный дух, охраняю императора. У Вэнь Жун будет потомство, императора ждет большое будущее. Вэнь Жун, слушай мои слова - слова священного божества. Я забочусь о твоем здоровье, император не питает никаких чувств к Вэнь Сю. Ты можешь быть спокойна".

Подобного рода прорицания, гадания, астрология, физиогномика и тому подобное были самым обычным явлением в обществе того времени, а в "саду Чжана" тем более без них не обходилось ни дня.

В Тихом саду, где я впоследствии поселился, была отведена специальная комната для гаданий.

Можно смело сказать, что в то время гадания и предсказания о том, что в таком-то году я вступлю в счастливую полосу, что такой-то год будет годом моей славы и т. п., придавали мне такую же силу и энергию, как и советы моего наставника и самых близких придворных.