Из посольского квартала на концессию

В те времена двери Посольского квартала и иностранных концессий были всегда широко раскрыты для гостей. Оказалось, что в японской миссии я не единственный гость. Там же жил некий Ван Юй-чжи - верный сатрап Цао Куня в деле покупки голосов при выборах президентов. Сам Цао Кунь не успел сбежать в Посольский квартал, был схвачен и заключен под домашний арест. А Ван Юй-чжи, у которого ноги оказались побыстрее, стал здешним гостем. Я вспоминаю, что за семь лет до того, как я вторично стал императором, там же проживал изгнанный Чжан Сюнем Ли Юань-хун. После моего второго отречения сам Чжан Сюнь, которого прогнал Дуань Ци-жуй, оказался гостем уже голландской миссии. Всякий раз, когда миссии готовились к встрече новых гостей, в гостиницах и в больницах Посольского квартала начинались горячие деньки, ибо туда сразу же устремлялось множество людей, среди которых было немало слабонервных, по своему положению не имевших возможности попасть в миссии. В гостиницах платили даже за место под лестницей. В период Синьхайской революции, реставрации 1917 года и моего изгнания из Запретного города в Посольский квартал потоком хлынула маньчжурская знать.

B японской миссий я встретил чрезвычайно теплбе й дружеское к себе отношение, которого мне не приходилось встречать прежде. Выше я не упомянул о том, что со мной, когда я выехал на автомобиле из Северной резиденции, были еще двое полицейских. Согласно церемонии сопровождения важной персоны, на всем пути до немецкого госпиталя они стояли на подножках по обеим сторонам моего автомобиля. Узнав, что я уехал навсегда, они стали просить убежища, так как не смели вернуться обратно без меня. Им разрешили находиться при японской миссии в качестве моих телохранителей. В Северной резиденции оставались еще Вань Жун и Вэнь Сю, и сначала их не хотели отпускать. Миссия специально послала своего секретаря для переговоров, но тот ничего не добился. Пришлось японскому посланнику Ёсидзава лично обратиться к временному правительству Дуань Ци-жуя, и лишь после этого Вань Жун и Вэнь Сю вместе со своими евнухами и служанками выехали из резиденции.

Увидев, что моему столь многочисленному окружению не разместиться в трех комнатах, сотрудники миссии выделили специальное здание, в котором поселились члены Южного кабинета, сановники двора, а также несколько десятков телохранителей, евнухов, дворцовых слуг, служанок, поваров и т. п. Вновь стали функционировать и канцелярия по принятию докладов на высочайшее имя, и прочие служебные отделы императора великой династии Цин.

Весьма большое значение имело то, что посланник Ёсидзава добился для меня снисхождения со стороны временного правительства, которое не только выразило посланнику свое понимание сложившихся обстоятельств, но и направило в японские казармы к полковнику Такэмото генерал-лейтенанта Цю Тун-фэна для подтверждения того, что правительство уважает и приветствует свободную волю императора и в пределах возможного будет охранять его жизнь и имущество, а также безопасность его подданных.

Ко мне в миссию приходили князья во главе с моим отцом и уговаривали меня вернуться. По их словам, в Северной резиденции было теперь безопасно: раз у власти Дуань Ци-жуй и Чжан Цзо-линь, национальная армия не решится предпринять какие-либо действия. Однако я верил тому, что говорили Ло Чжэнь-юй и другие: Дуань Ци-

Жуй и Чжан Цзо-линь подтверждают гарантию моей безопасности только потому, что я уже в миссии. Будь я еще в Северной резиденции, а национальная армия в Пекине, любая гарантия ничего бы не стоила. Я отказал князьям. ' Однако они сами в это же время подыскивали себе жилье в Посольском квартале. Позднее одни оказались в немецких казармах, другие поселились в гостинице. Отец, убеждая меня вернуться, тем временем снял складское помещение при одном из соборов, где спрятал свои драгоценности и имущество. А вскоре мои братья и сестры тоже перебрались из Северной резиденции в этот собор.

Участие и забота ко мне со стороны японской миссии воодушевили даже малоизвестных сторонников монархии. Правительство Дуань Ци-жуя отовсюду получало телеграммы с просьбой восстановить "Льготные условия" в первоначальном виде. Бывшие сановники присылали деньги на мои нужды, некоторые приезжали издалека, чтобы поклониться мне и изложить свои грандиозные планы. Монгольские князья в телеграммах спрашивали временное правительство, каково положение с их собственными "условиями". Правительство поспешило дать ответ, что они по-прежнему сохраняют силу. Подняли головы князья и сановники, отказавшиеся принимать участие в заседаниях Комитета по восстановлению цинского двора. Комитет намеревался произвести учет и разделение имущества дворца. Он состоял из представителей республики: Ли Ши-цзэна (председатель комитета), И Пэй-цзи (представитель от (Ван Цзин-вэя), Юй Тун-куя, Шэнь Цзянь-ши, Фань Юань-ляня, Лу Чжун-линя, Чжан Би - и представителей цинского двора: Шао Ина, Цзай Жуня, Ци Лина, Бао Си и других. Ло Чжэнь-юя пригласили присутствовать на заседаниях. Шао Ин и другие не только не приняли участия в работе, но и неоднократно заявляли властям о непризнании этой организации. Когда Бао Си позднее вывез из дворца в японскую миссию десять с лишним ящиков добра, Ло Чжень-юй вспылил: "Ведь это все равно что принимать пожертвования из рук разбойников. Если брать, то брать все, а если нет - то ничего!" В действительности у него были свои расчеты: он хотел, чтобы вещи из дворца оказались в таком месте, где он мог бы ими распоряжаться. Тогда я не знал всей подоплеки этого дела и считал, что его упрек справедлив. Что из всего этого получилось дальше, я так и не знаю.

Число появлявшихся в японской миссии старых и молодых приверженцев цинской династии, которые были почтительны и настойчивы, подавали докладные записки, предлагали секретные донесения с "великими планами расцвета" и разговаривали весьма решительно с правительством, увеличивалось с каждым днем. На китайский Новый год моя маленькая гостиная внезапно оказалась заполненной людьми с косами. Европейское кресло заменяло мне трон. Я сидел лицом к югу, как подобает императору, и принимал поздравления.

Многие приверженцы монархии относились к хозяину миссии с чувством глубокого уважения. В его доброжелательном отношении ко мне они видели надежду или по крайней мере получали какое-то моральное удовлетворение. Ван Го-вэй писал в своем послании: "Японский посланник... не только учитывает прошлую славу Вашего величества, он видит в Вас будущего правителя Китая. Как же могут подданные не радоваться?"

Вскоре после китайского Нового года наступил день моего рождения - мне исполнилось двадцать лет. Я не хотел отмечать эту дату у чужих людей, но хозяин миссии неожиданно для меня настоял на пышном торжестве и предоставил для приема гостей парадный зал, который в день торжества был украшен и устлан великолепными коврами. На кресло, служившее троном, постелили желтую ситцевую подстилку; ширму за креслом оклеили желтой бумагой; слуги надели пинские шапки с красными кистями. Число бывших сановников, приехавших отовсюду-из Тяньцзиня, Шанхая, Гуандуна, Фуцзяни и других мест, перевалило за сотню. Присутствовали также гости из различных миссий. Вместе с князьями и сановниками собралось 500-600 человек. Пришлось, как и раньше, писать распорядок празднества и приема поздравлений.

В тот день я надел синий шелковый халат с узорами и куртку из черного сатина. Князья и сановники были одеты так же. В остальном сама церемония мало чем отличалась от дворцовой. Блестящий желтый цвет, косы-, троекратное коленопреклонение с девятью земными поклонами причиняли мне большие страдания и вызывали щемящую сердце тоску. После окончания церемонии под впечатлением происходившего я обратился к присутствующим с речью. Она была опубликована - правда, с искажениями -в одной из шанхайских газет. Привожу отрывок из нее, который в целом точен:

"Так как мне всего лишь двадцать лет, было бы неверным отмечать мое долголетие, и я, будучи гостем под чужой крышей, при нынешних трудностях не намеревался отмечать эту дату. Но поскольку вы прибыли сюда, проделав большой путь, я хотел воспользоваться случаем повидать вас и поговорить с вами. Мне хорошо известно, что в современном мире императоры не могут больше существовать, и я решил не рисковать и не быть исключением. Моя жизнь в самом дворце мало отличалась от жизни заключенного, и я постоянно ощущал, что мне недостает свободы. Я долго питал надежды на поездку за границу учиться, усердно изучал для этого английский язык, но на моем пути оказалось слишком много препятствий.

Сохранение или упразднение "Льготных условий" не имело для меня большого значения. Я мог отказаться от них добровольно, но не потерпел бы насилия. "Льготные условия", являясь двухсторонним соглашением, не могут быть изменены указом одной из сторон, так как приравнены к международному договору. Посылка Фэн Юй-ся-ном солдат во дворец - акт насилия, недостойный человека, в то время, как все можно было легко уладить путем переговоров. Я всегда искренне мечтал не пользоваться пустым титулом, но то, что это было сделано с помощью вооруженных сил, огорчает меня больше всего. Подобные варварские действия причиняют большой ущерб авторитету республики и ее репутации.

Не буду говорить о причинах, побудивших меня покинуть дворец: они, по-видимому, уже известны вам. Я был совершенно бессилен, и то, как действовал против меня Фэн Юй-сян, не делает ему чести. Трудно передать чувство унижения, с которым я покидал дворец. Даже если Фэн Юй-сян и имел основания изгнать меня из дворца, почему он конфисковал одежду, старинные вазы, каллиграфические надписи и книги, оставленные моими предками? Почему он не разрешил нам взять с собой чашки для риса, чайные чашки и кухонные принадлежности, так необходимые в повседневной жизни? Делалось ли это для сохранения антикварных вещей? Много ли они стоили? Не думаю, чтобы он поступил так грубо даже при дележе добычи между бандитами.

Когда Фэн Юй-сян говорил, что реставрация 1917 года лишила законной силы "Льготные условия", ему следовало бы помнить, что мне тогда было всего лишь двенадцать лет и сам я не мог организовать реставрацию. Если даже оставить это в стороне, разве так называемая ежегодная субсидия когда-либо выплачивалась вовремя с тех пор, как были подписаны "Льготные условия"? Когда выплачивались дотации князьям и знати, о которых записано в различных соглашениях? Разве маньчжурам выплачивались средства на существование, предусмотренные "Льготными условиями"? Ответственность за нарушения "Условий" лежит прежде всего на республике: игнорирование этого и ссылка на реставрацию 1917 года лишены всяких оснований.

Не хочу жаловаться, но не могу упустить случая, чтобы не излить печаль, охватившую мою душу. Поэтому, если правительство республики услышит о ней, оно поймет, что все должно быть улажено справедливо, и я бы согласился с подобным урегулированием без колебаний.

Я хочу также сделать одно важное заявление. Я никогда не соглашусь ни на какие предложения прибегнуть ради собственных интересов к помощи иностранной интервенции. Я никогда бы не использовал иностранную силу для вмешательства во внутреннюю политику Китая".

Примерно в те же дни, когда я отмечал день своего рождения, во многих газетах появились полные негодования и возмущения материалы, направленные против меня и моих людей. Это, несомненно, было вызвано тем, что я переметнулся к японцам, а малый двор, стремясь при существовавшей власти к праздности, действовал заносчиво, опираясь на поддержку иностранцев. В это время Комитет по реорганизации цинского двора, проводя инвентаризацию дворцового имущества, обнаружил ряд материалов, вроде резолюции на "Льготных условиях", написанной рукой Юань Ши-кая, документов о закладе, продаже и вывозе за границу антикварных изделий и т. п. Материалы были опубликованы и получили большой резонанс в обществе. Наибольшее возмущение вызвала связь малого двора с японцами и начатое сторонниками монархии движение за восстановление "Льготных условий" (ко дню моего рождения в газетах уже было опубликовано тринадцать петиций за подписями более трехсот человек из пятнадцати провинций). В противовес этому в Пекине появилась и развернула активную деятельность организация под названием Лига борьбы против благосклонного отношения к цинскому дому. Среди многочисленных газетных материалов, отражавших общественное мнение, были и фельетоны, и прямые гневные обвинения; встречались добрые советы, попадались и предупреждения японской миссии и республиканским властям. Прими я тогда какой-либо из этих советов, моя жизнь могла бы сложиться совсем иначе. Я отыскал несколько статей, которые, насколько помнится, разоблачали тайные замыслы японцев. Сообщения были опубликованы в газете "Цзин бао". Одна из статей, разоблачавшая тайные замыслы японцев, потрясла меня, настолько все написанное в ней соответствовало тому, что произошло в дальнейшем.

"Самая мрачная цель заговора заключается в том, чтобы держать его до тех пор, пока в одной из провинций не произойдет какой-нибудь инцидент и определенная держава не пошлет его туда и не восстановит при вооруженной поддержке титул его далеких предков. Провинция будет отделена от республики и защищена этой державой. Затем с ней станут поступать так, как поступают с уже аннексированной страной...

Побег Пу И - результат преднамеренного запугивания и постепенного вовлечения его в сети далеко идущих планов. Заинтересованные лица согласны ради его обеспечения идти на любые расходы. Страна скупила дружбу всех его последователей; сами того не подозревая, они попали под ее контроль и в будущем будут служить для нее орудием".

Эти справедливые слова тогда казались мне клеветой, предательством. Я считал, что таким путем меня хотят вернуть и подвергнуть гонениям; поэтому подобные статьи в газетах вызывали во мне только ненависть.

Несколько раз глубокой ночью я ради любопытства в сопровождении одного-двух слуг выезжал покататься на велосипеде (позже ворота миссии стали запирать). Однажды я доехал до речушки Тунцзыхэ, что возле стен Запретного города, и, глядя на очертания угловых башен и зубцов стены, вспомнил об оставленных мной совсем недавно палате Янсиньдянь и дворце Цяньцингун, о желтом троне, и внезапно нахлынувшие чувства вызвали в моей душе жажду мести. Со слезами на глазах я поклялся себе, что вернусь сюда в будущем, но уже монархом, как это сделали представители первого поколения цинских императоров.

B течение трех месяцев я ежедневно встречал подчеркнутое внимание со стороны японских хозяев, видел верность и преданность бывших сановников и сталкивался с оппозицией общества. Все это только усиливало мою ненависть и жажду мести. Ясно сознавая, что ради своего будущего необходимо что-то предпринимать, я решил уехать в Японию.

Посланник официально никак не выразил своего мнения, но секретарь Икэбэ открыто выражал свой восторг.

Хотелось бы сказать несколько слов о Чжэн Сяо-сюе и Ло Чжэнь-юе - этих двух почитаемых сановниках. Во время моего проживания в японской миссии их борьба вступила в новую фазу и закончилась поражением Чжэн Сяо-сюя.

Чжэн Сяо-сюй в прошлом бил себя кулаком в грудь и говорил, что, поскольку у него хорошие отношения с Ду-ань Ци-жуем, "Льготные условия" будут обязательно восстановлены. Доверенные люди Дуань Ци-жуя -. Цзэн Юй-цзянь, Лян Хун-чжи - были его землякамрг, а с Ван И-та-ном и другими у него существовали дружеские отношения. Поддержка их не позволяла сомневаться в успехе. Однако обещания Дуань Ци-жуя оказались пустым звуком, что повергло Чжэн Сяо-сюя в панику. До моего слуха стали доходить недоброжелательные реплики в его адрес. Старый сановник Шэн Юнь, приехав из Тяньцзиня, прежде всего выразил свое недовольство Чжэн Сяо-сюем. Он обвинял его в обмане государства, безрассудных поступках, злонамерениях, самовольстве. Тогда я не знал, какое отношение ко всем этим толкам имеет Ло Чжэнь-юй, потерпевший поражение в предыдущем раунде. Я стал охладевать к Чжэн Сяо-сюю, а авторитет Ло Чжэнь-юя в моих глазах вырос.

В моем присутствии Ло Чжэнь-юй не очень резко нападал на Чжэн Сяо-сюя. Он предпочитал рассказывать о самом себе, и такой метод был эффективней, чем изобличения других. Благодаря его откровениям у меня сложилось мнение, что Ло Чжэнь-юю принадлежат немалые заслуги в этих бурных событиях, а Чжэн Сяо-сюй просто маленький человек, хвастун и авантюрист. По словам самого Ло Чжэнь-юя, телеграмма, присланная из Тяньцзиня, в которой Дуань Ци-жуй выражал протест Фэн Юй-сяну против моего изгнания из дворца, также была одним из результатов его действий. Вернувшись в Пекин, он нашел своего хорошего друга Такэмото, й лишь тогда последовало приглашение меня в японский гарнизон. Позднее снятие часовых у ворот Северной резиденции, по его словам, произошло после его разговоров с членами временного правительства. Даже план сначала выходить из дворца просто так, чтобы люди к этому привыкли, тоже он подсказал Чэнь Бао-шэню.

Позднее Ло Чжэнь-юй, описывая в своем дневнике мой приезд в японскую миссию, ни словом не упомянул о Чжэн Сяо-сюе. Лишь в описании последовавших за этим событий у него есть фраза: "Чжэн Сяо-сюй говорил, что может заставить Дуань Ци-жуя восстановить "Льготные условия", однако не сумел сдержать своего слова и, не простившись, уехал на Юг". В действительности, в то время как я всем сердцем стремился за границу и Джонстон уже приглашал меня в Лондон, Чжэн Сяо-сюй не поддержал меня. Ло Чжэнь-юй же, предлагавший уехать в Японию, еще больше возвысился в моих глазах. Поэтому я перестал проявлять какой-либо интерес к Чжэн Сяо-сюю. Тот в конце концов однажды попросил у меня отпуск, сославшись на свои частные дела, которые должен был уладить в Шанхае. Тогда, не понимая его намерений, я не стал удерживать Чжэн Сяо-сюя. И он сразу же уехал.

Спустя несколько дней после дня моего рождения Ло Чжэнь-юй сказал мне, что он уже договорился обо всем с Икэбэ. Выезд за границу должен подготавливаться в Тянь-цзине, так как здесь оставаться было очень неудобно. В Тяньцзине хорошо бы найти дом на территории японской концессии; ранее купленный дом находился на английской концессии, и его местоположение было не очень подходящим. Слова Ло Чжэнь-юя показались мне убедительными, к тому же очень хотелось посмотреть Тянь-цзинь, этот большой город, и я сразу согласился. Вскоре после того, какЧжу Жу^чжэнь в Тяньцзине нашел для меня дом на японской концессии, Ло Чжэнь-юй сообщил, что все готово и можно выезжать. Момент был выбран удачно, так как национальная армия как раз меняла свои гарнизоны и вдоль железной дороги оставалось лишь небольшое количество солдат фэнтяньской группировки. Я поговорил с Ёсидзава, и он дал согласие на мой переезд в Тяньцзинь. Не возражал и Дуань Цинжуй, когда ему сообщили о моем намерении, и предложил послать своих солдат для охраны. Посланник отказался от его добрых услуг. Было решено, что в Пекин прибудут начальник полиции при японском генеральном консульстве в Тяньцзи-не и переодетые полицейские; они и будут меня охранять. Следом за мной приедут Вань Жун и другие.

В семь часов вечера 28 февраля четырнадцатого года республики (1925 год) я распрощался с японским посланником и его супругой. Мы вместе сфотографировались, я выразил ему свою благодарность, а он пожелал мне счастливого пути. Затем в сопровождении секретаря Икэбэ и переодетых японских полицейских мы вышли через черный ход японской миссии и пешком дошли до пекинского железнодорожного вокзала. В поезде я встретил Ло Чжэнь-юя с сыном. В пути на каждой остановке в поезд садилось несколько японских жандармов и агентов секретной службы, одетых в черные костюмы. Когда поезд прибыл в Тяньцзинь, почти половина пассажиров состояла из подобных лиц. Меня встречали аккредитованный в Тяньцзине генеральный консул Ёсида Сигару и несколько десятков офицеров и солдат японского гарнизона.

Через три дня в газете "Шуньтянь шибао" появилось заявление японской миссии, в котором говорилось, что мое намерение выехать из Пекина давно было известно временному правительству и последнее никогда этому не препятствовало и что мой внезапный отъезд вызван неустойчивой обстановкой в Пекине.