Учение во дворце Юйцингун

Когда мне исполнилось шесть лет, императрица Лун Юй выбрала для меня учителей-наставников, а астрологи - благоприятный и счастливый день для начала занятий. Утром 18 числа седьмого месяца третьего года правления императора Сюаньтуна я начал учиться.

Мой класс сначала находился в парке Чжуннаньхай, а затем был переведен в Запретный город, во дворец Юйцин-гун - место, где в детстве занимался император Гуансюй, а еще раньше спал сын императора Цяньлуна (позднее император Цзяцин). Дворец Юйцингун с маленьким двориком не отличался большими размерами. Тесно зажатый двумя рядами низеньких служебных помещений, он был внутри разделен на множество маленьких пустовавших комнат, и только в западной его стороне находились две сравнительно большие комнаты, предназначенные для занятий.

Эти комнаты были обставлены проще, чем другие комнаты дворца: под южным окном стоял длинный стол, на котором лежали коробки из-под шляп, стояли вазы для цветов и т. п.; около западной стены был кан. Именно на кане и начал я свои занятия, а партой мне служил низенький столик. В глаза бросались громадные часы, висевшие на северной стене. Диаметр их циферблата достигал двух метров, а стрелки были длиннее руки.

И хотя часы дворца Юйцингун были устрашающе огромны, у человека, который жил в нем, не было представления о времени. Достаточно посмотреть книги, которые я читал, чтобы в этом убедиться. Главными моими учебниками были "Тринадцать классиков". Дополнительным материалом служили своды семейных укладов и описание подвигов предков, а также история основания цинской династии и т. п. С четырнадцати лет был введен урок английского языка. Кроме "Учебника английского языка", я прочел всего лишь две книги - "Алису в стране чудес" и Четверокнижие на английском языке. Были также занятия по маньчжурскому языку, однако не успел я выучить буквы, как занятия прекратились в связи со смертью моего учителя И Кэ-тана. Короче говоря, я не изучал ни арифметику, ни тем более физику и химию. Про свою родину я читал только в книге о "реставрации Тунчжи и Гу-ансюя", а о загранице знал лишь по удивительному путешествию, которое совершил вместе с Алисой. О Вашингтоне, Наполеоне, изобретении паровой машины Уаттом, Ньютоне вообще ничего не слышал. Познания мои в области космоса ограничивались тем, что "первозданный хаос сотворил две формы, две формы сотворили четыре символа, четыре символа сотворили восемь триграмм". Не будь у наставника желания просто поболтать со мной в свободное время, не начни я читать беллетристику, я бы и не знал, в какой части Китая расположен Пекин и что рис, оказывается, растет на полях. Когда разговор касался истории, никто из наставников не желал развенчивать легенду о фее с горы Чанбайшань. А когда речь заходила об экономике, никто и не упоминал, сколько стоит цзинь риса. Поэтому я долго верил, что мои предки родились оттого, что фея съела красный плод и что перед каждым человеком во время еды стоит стол, полный яств.

Я прочел немало древних книг и должен был бы иметь определенные знания, однако в действительности их не было. Сначала я учился без всякого старания и, постоянно ссылаясь на нездоровье, не ходил на занятия. Когда же мне просто очень не хотелось заниматься, я просил евнухов передать наставникам, что они могут денек отдохнуть. К десяти годам я проявлял значительно больше интереса к большому кипарису, который рос за дворцом Юй-цингун, чем к книгам, изучавшимся во дворце. Летом по кипарису, не переставая, сновали муравьи. Они вызывали у меня большое любопытство, и я часто сидел около дерева на корточках, наблюдая за их жизнью, кормил их крошками, помогал перетаскивать корм, зачастую забыв о собственной еде. Затем я вдруг заинтересовался сверчками и дождевыми червями и велел принести множество древних фарфоровых чашек и чанов, чтобы держать их там. Интерес к чтению книг у меня ослаб, и, когда я доходил до скучных, сухих и неинтересных мест, я только и мечтал о том, чтобы выбежать во двор и навестить моих "друзей".

В десять с лишним лет я стал постепенно понимать необходимость учения. Меня интересовало, как стать "хорошим императором", почему император есть император и какие существуют непреложные истины, объясняющие это положение. Меня больше интересовало содержание книг, а не их литературная форма. Содержание, как правило, говорило о правах императора и очень мало о его обязанностях. Правда, один мудрец однажды сказал: "Народ всего важнее, божества земли и злаков следуют далее, а монарх им уступает"; "Если монарх рассматривает своих подданных как траву, то народ будет видеть в монархе своего врага" и т. п. Однако куда больше предостережений высказывалось в адрес чиновников и простых людей. Например, "правитель должен быть правителем, подчиненный- подчиненным, отец - отцом, сын - сыном". В первом моем учебнике, "Сяо цзине", устанавливался моральный закон, гласивший: "Начинай со служения родителям, а кончай служением монарху". Все эти ласкавшие слух изречения я слышал из уст наставников еще до того, как стал их изучать. Они рассказывали мне значительно больше, чем было в книгах, и не случайно именно эти рассказы оставили в моей душе более глубокий след, чем собственно древняя литература.

Многие, кто учился в старых школах, заучивали книги наизусть. Говорят, что это действительно принесло им немалую пользу. Я не мог этого ощутить, ибо наставники никогда не заставляли меня учить наизусть, а ограничивались лишь тем, что прочитывали текст несколько раз в классе.

Вероятно, они тоже понимали, что тексты следует запоминать; поэтому было решено, чтобы я, отправляясь к императрице на поклон, прочитывал ей вслух заданный текст; кроме того, каждое утро, когда я вставал с постели, главный евнух, стоя около спальни, несколько раз громко читал урок, пройденный накануне. Никого не касалось, сколько я мог запомнить и хотел ли я вообще что-нибудь запоминать.

Наставники никогда не проверяли моих уроков и никогда не давали мне тем для сочинения. Я помню, что написал как-то несколько парных надписей, одно-два стихотворения в жанре люйши. Но мои наставники никак не прокомментировали их и тем более не внесли никаких исправлений. На самом деле в детстве я очень любил сочинять. Однако, поскольку во дворце не придавали большого значения этой забаве, мне оставалось писать лишь для собственного удовольствия. К тринадцати-четырнадцати годам я прочел немало книг. Например, я прочел почти все, что относилось к неофициальным историям и запискам минской и цинской династий; исторические романы, изданные в конце эпохи Цин и в первые годы республики; приключенческие романы об отважных рыцарях и детективные истории, а также издававшиеся издательством "Шанъу инынугуань" сборники новелл и т. п. Став постарше, я прочел некоторые английские рассказы. В подражание этим китайским и иностранным древним и современным произведениям я сам сочинил немало "удивительных историй", снабдив их собственными иллюстрациями; сам сочинял и сам читал. Я даже посылал рукописи под вымышленным именем в редакции газет, и почти все они не были приняты. Помню, однажды под именем Чжэн Цзюн-лина я послал в местную газету переписанное мною стихотворение одного из минских поэтов. Редактор "попался на удочку" и опубликовал его. "Попался на удочку" и мой учитель английского языка Р. Джон-стон, который позднее перевел его на английский язык и включил в свою книгу "Сумерки Запретного города" как свидетельство поэтического дара его ученика.

Хуже всего у меня обстояло дело с маньчжурским языком. Я учил его несколько лет, но знал всего лишь одно слово -?? "или", означавшее "вставай". Это был необходимый ответ на вежливую фразу, которую произносили, стоя на коленях, маньчжурские сановники всякий раз, когда выражали свое почтение.

Когда мне было девять лет, наставники придумали еще один метод, способствовавший, по их мнению, моим занятиям. Мне подыскали соучеников. Каждый из них ежемесячно получал вознаграждение в 80 лянов серебра и право въезда в Запретный город верхом. Несмотря на то что уже существовала республика, в среде родственников императорской семьи такое право по-прежнему считалось большой честью. Подобной чести были удостоены трое: мой брат Пу Цзе, Юй Чун (сын моего двоюродного брата Пу Луня, мой соученик по китайскому языку) и Пу Цзя (сын моего дяди Цзай Тао, с четырнадцати лет мой соученик по английскому языку). Соученики удостаивались еще одной "чести" - получали в классе наказание вместо императора. Благо, существовало древнее изречение: "Когда ошибается князь, наказывают птицу". Поэтому, если я плохо занимался, учителя наказывали моих соучеников. Мой младший брат Пу Цзе практически был избавлен от этого, в основном доставалось Юй Чуну. Во дворце Юй-цингун лучше всех успевал по китайскому языку Пу Цзе: дома с ним занимался еще один учитель. Хуже всех занимался Юй Чун. И не потому, что у него не было дополнительного учителя. Просто, когда он читал хорошо - его ругали, читал плохо - тоже ругали, и у него пропал всякий интерес к занятиям. Его крайне низкие успехи являлись, можно сказать, следствием занимаемой им "должности".

До появления соучеников я был ужасным озорником. Во время занятий мог неожиданно снять ботинки и чулки и бросить их на стол. А учитель обязан был снова надеть их на меня. Однажды мне показались забавными густые брови учителя Сюй Фана. Я захотел их потрогать и велел ему подойти. Повинуясь, он подошел ко мне и наклонил голову, а я внезапно выдернул у него один волосок. Когда он впоследствии умер, евнухи говорили, что причиной тому был "волос долголетия", который выдернул "владыка десяти тысяч лет". В другой раз я так извел учителя Лу Жунь-сяна, что последний даже забыл разницу между правителем и слугой. Помню, в тот раз я никак не хотел заниматься, меня все тянуло во дворик навестить моих муравьев. Учитель Лу сначала пытался уговорить меня, цитируя классические изречения вроде: "Настоящим цзюньцзы^* можно стать только тогда, когда обладаешь и внутренней сущностью, и изысканными манерами". Я ничего не понимал, вертелся и глазел по сторонам. Видя, что я еще не успокоился, он продолжал: "Если цзюньцзы несерьезен, у него нет авторитета и знания его будут непрочны". Но мне наскучили его наставления, и я встал, собираясь уйти. У Лу Жунь-сяна лопнуло терпение, и он заорал на меня: "Не смей двигаться!" Я испугался и на короткое время притих. Однако вскоре мне снова вспомнились муравьи, и я опять заерзал на месте. Только с появлением соучеников я стал вести себя лучше и мог усидеть в классе. Соверши я какой-нибудь проступок, учителя находили способ усовестить меня. Помню, однажды я с разбегу влетел в класс, а учитель Чэнь сказал скромно сидевшему Юй Чуну: "Какой же ты все-таки шалопай!"

^* (Цзюньцзы - совершенный человек по конфуцианской идеологии. - Прим. ред. )

Я занимался ежедневно с восьми до одиннадцати утра. Позднее были добавлены уроки английского языка с часу до трех. Каждый день утром, около восьми часов, я прибывал во дворец Юйцингун в желтом паланкине с золотым верхом. После моего приказа: "Позвать!" - евнухи, следуя повелению, созывали учителей и соучеников, ожидавших в боковом помещении. GB зал они входили в определенном порядке: впереди шел евнух с книгами, за ним - учитель, который вел первый урок, после него - соученики. Учитель, войдя в дверь, останавливался и некоторое время стоял по стойке смирно, выполняя церемонию приветствия. По ритуалу я не обязан был отвечать на его приветствие, так как "хотя и учитель, но подданный; хотя и ученик, но повелитель". После этого Пу Цзе и Юй Чун становились на колени и приветствовали меня. Затем все садились. С северной стороны стола, лицом к югу, сидел я один; учитель сидел слева от меня. Лицом на запад, около него, мои соученики. Евнухи клали их шапки на специальные подставки и гуськом уходили. Так начинался наш урок.

Наставник Лу Жунь-сян, в прошлом член императорской канцелярии, умер, не проучив меня и года. Учитель маньчжурского языка И Кэ-тан был маньчжуром белого знамени, выходцем из семьи цзиныпи - переводчика с маньчжурского языка. Чэнь Бао-шэнь, пришедший вместе с учителями Лу и И, был из провинции Фуцзянь. Во времена Цы Си он служил заместителем члена императорской канцелярии и заместителем главы приказа церемоний. После смерти Лу ко мне приставили трех преподавателей китайского языка: Сюй Фана, бывшего в прошлом заместителем президента императорской Академии наук, члена Академии наук Чжу И-фана и Ляп Дин-фэня, прославившегося посадкой сосен на могиле Гуансюя. Наибольшее влияние оказали на меня Чэнь Бао-шэнь и Реджинальд Джонстон, преподававший мне впоследствии английский язык. Чэнь Бао-шэнь в своей провинции имел репутацию талантливого человека. Во времена правления императора Тунчжи он уже имел ученое звание цзиныпи, а в двадцать лет был зачислен в Академию наук. Поступив на службу в императорскую канцелярию, он прославился тем, что осмеливался возражать императрице Цы Си. Однако позднее он не сумел менять политический курс, меняя направление в зависимости от ветра. В семнадцатом году правления Гуансюя (1891 год) под предлогом недостаточной компетентности в делах Чэнь Бао-шэня понизили в должности на пять ступеней. Он вернулся домой, прожил в отставке целых двадцать лет и лишь в канун Синьхайской революции был восстановлен в прежних правах и назначен губернатором провинции Шаньси. Ноне успел он приступить к новой должности, как был приглашен во дворец и стал моим учителем. С тех пор мы не расставались, пока я не уехал на Северо-Восток. Среди близких мне приверженцев монархии он был наиболее стойким и в то же время предельно осторожным. В те времена я считал его самым верным и преданным мне и монархии человеком и признавал его своим единственным авторитетом до тех пор, пока не почувствовал, что его осторожность мне мешает. Не было ни одного дела, большого или малого, по которому я не советовался бы с ним.

- Хотя князь и молод, он достойный сын неба! - эту фразу, улыбаясь, часто произносил наставник Чэнь, когда хотел похвалить меня. Глаза его за стеклами очков превращались в узкие щелки, а рука медленно гладила белую редкую бороду.

Больше всего мне нравилось слушать, как он рассказывает. Став постарше, я почти каждый день по утрам узнавал от него новости о республике. Потом мы непременно (уже в ином духе, с другим настроением) вспоминали "реставрацию Тунчжи и Гуансюя" и "золотой век императоров Канси и Цяньлуна". Разумеется, наставник Чэнь особенно любил вспоминать, как в свое время он осмеливался возражать самой Цы Си. Каждый раз, когда речь заходила о старых чиновниках, служивших теперь республике, он сердился. По его словам, революция, народное государство, республика были главной причиной всех невзгод. Всех, кто имел хоть какие-либо отношения к ним, он относил к бандитам. "Те, кто презирает мудрость, не имеют закона, те, кто не признаёт почтительность, не имеют родителей. Вот отчего происходят крупные беспорядки", - таковым являлось его общее заключение по поводу всего, что было ему не по душе. Чэнь Бао-шэнь рассказал мне историю о побежденном князе государства Юэ, который спал на хворосте и ел желчь, чтобы постоянно напоминать себе о перенесенных его страной унижениях и оскорблениях; он объяснял мне, в чем смысл ухода от государственных дел и выжидания удобного случая. Касаясь сложившейся ситуации, он часто произносил одну и ту же фразу: "Республике всего несколько лет, а небо и люди давно уже недовольны ею. Щедрость и великодушие династии 1за двести с лишним лет заставляют людей думать о Цииах. И в конце концов небо и люди вернутся к Цинам".

Наставник же Чжу И-фань во время занятий не очень любил говорить о вещах посторонних. Зато наставник Лян Дин-фэнь очень любил поговорить. Но в отличие от Чэнь Бао-шэня он предпочитал рассказывать о себе. Я видел фотографию Лян Дин-фэня: в одежде, которую принято носить на аудиенциях, он стоит около саженца сосны у могилы императора.

Почему он изменил своей клятве охранять могилу императора Гуансюя до конца своей жизни и, не дождавшись, когда сосна вырастет, прибежал обратно в город, я не знаю.

В те времена было много непонятного. Обычно философы не говорят о чудодейственных силах, однако наставник Чэнь больше всего верил в гадание и даже как-то гадал мне, опрашивая у всевышнего о предстоящих заслугах и моем будущем. Верил гаданиям и наставник Лян, а наставник Чжу даже рекомендовал мне книгу на эту тему.

Раньше я всегда считал, что мои наставники - сухие книжники, особенно Чэнь Бао-шэнь. На самом же деле многие их поступки, по правде говоря, мало походили на те, которые совершают книжники. Последние, например, часто не понимают выгод торговли, чего нельзя было сказать о моих наставниках: они прекрасно все понимали и неплохо выуживали себе почетные титулы. У меня сохранилось несколько наградных листов с записями о подарках. Таких записей в то время было немало, причем количество подарков значительно превышало записи в наградных листах. Я тогда не понимал ценности каллиграфических надписей и картин. Предметы, предназначенные для наград, предлагали сами специалисты в этой области. Я уж не говорю о тех случаях, когда какая-либо вещь просто бралась на время и не возвращалась.

Все эти наставники после своей смерти получили высокие посмертные титулы, вызвав большую зависть других сторонников монархии. Все, что они хотели получить от меня, они получили, и все, что хотели дать мне,- дали. Что же касается моих успехов, то хотя во дворце и не было экзаменов, но в тот год, когда мне было двенадцать лет, произошло "суждение о моей лояльности", которое очень обрадовало моих наставников.

В тот год умер князь И Куан. Его домочадцы подали прошение с просьбой о присвоении ему посмертного титула. Департамент двора прислал мне свои предложения. Обычно в таких случаях мне следовало советоваться с наставниками, но в те дни я был простужен, отсутствовал на уроках, и потому мне самому пришлось принять решение. Просмотрев присланный список, я недовольно отбросил его в сторону, взял лист бумаги и, написав ряд оскорбительных слов, например "бред", "урод" и т. п., отправил обратно, в Департамент двора. Через некоторое время пришел отец и, заикаясь, сказал: - Император до...должен помнить, что князь относится к им...императорской фамилии. Мо...может, напишете другие...

- Как же так? - сказал я твердо и решительно.- И Куан получал от Юань Ши-кая деньги, уговаривал императрицу отказаться от правления. Двести с лишним лет правления цинской династии оборвались от руки И Куана. Как же можно давать ему хорошие посмертные титулы?

- Хорошо. Хо...хорошо.- Отец закивал головой, вынул заранее написанный листок бумаги и подал его мне: - Тогда, может, согласитесь с этим - иероглиф "сянь" с ключом "собака"...

- Не годится! - Я понял, что он хочет меня обвести. Да и наставников не было рядом. Это мне показалось обидным, я от волнения и злости заорал со слезами на глазах: - Даже иероглиф "собака" не подойдет! Никакого титула не дам!..

На следующий день в классе я рассказал обо всем Чэнь Бао-шэню. От радости его глаза превратились в щелки, и он, не переставая, нахваливал:

- Император правпльно поступил! Князь хотя и мал еще, но достоин (быть сыном неба!

Члены Академии наук в конце концов предложили иероглиф "ми". Я предполагал, что это "плохой" иероглиф, и согласился. Позднее из книги СуСюня "Изучение посмертных титулов" я понял, что меня обманули, но было уже поздно. Однако спор с отцом, о котором мои наставники поовсюду рассказывали, вызвал волну одобрения среди приверженцев монархии.