Настоящие и фальшивые евнухи

Хранители гарема вплоть до нашего века - это, конечно, специфический аксессуар восточной жизни. Симптоматично, что во время маньчжурской династии "все евнухи были китайцами: ни одного маньчжура не оскопляли" [32, 134], чтобы не нанести урон господствующему клану, но для китайцев это был самый надежный способ получить службу при дворе и урвать хотя бы частицу власти. Вот как их описывает Юй Жун-лин:

"Евнухи большей частью выходили из бедных семей и попадали во дворец не от хорошей жизни. Мальчиков на эту роль по традиции выбирали в основном из области Хэцзянь провинции Хэбэй. Во дворце их делали учениками старых евнухов и платили им небольшое жалованье. Заслуженные евнухи часто имели собственные дома (иногда весьма богатые), слуг, лошадей, экипажи. Порою они усыновляли детей, но обязательно из своего рода.

Простолюдины называли евнухов "почтенными господами" (лао гун), однако евнухи не любили этого обращения, потому что оно созвучно пекинскому слову "ворона" (лаогуа), и требовали именовать себя "покинувшими дом"...

Евнухи были повсюду. Даже во время чтения Цыси или ее разговоров с фрейлинами двое служак, демонстрируя свое усердие, драили пол. Квадратные плиты, из которых он состоял, назывались "столичными плитами" и должны были постоянно блестеть^*. Два других евнуха ходили с мухобойками, поэтому во дворце даже летом очень редко можно было увидеть муху.

^* ( В зале, предназначенном для аудиенций, эти плиты были сделаны из чистого золота, как сказала Цыси одной своей фрейлине, но покрыты черным лаком.)

Когда Цыси гуляла по двору, ее непременно поддерживали под руки. Стоило ей захотеть курить, как евнух становился перед ней на колени и подавал набитую табаком трубку или кальян. Однажды вдовствующая императрица разговаривала с моей матерью; евнух, дававший старухе прикуривать, заслушался и уронил горящую бумажку прямо к ней на подол. Еще немного, и шелковая одежда Цыси вспыхнула бы, но я подскочила и придавила бумажку рукой. Можно считать, что этому евнуху повезло, потому что вдовствующая императрица только выругала его.

Подавая Цыси чай, евнухи должны были принимать определенную позу: двумя руками поднять чашку на уровень своей правой брови, медленно подойти к государыне, встать на колени и только тогда подать чашку.

Во время одного из обедов Цыси ела голубя, фаршированного овощами. Блюдо ей понравилось, и она велела евнуху Чжан Дэ, который прислуживал за этой трапезой, приготовить еще. Чжан стал торопливо фаршировать нового голубя, а мне вдруг вздумалось подшутить.

- Мыл ли ты руки? - тихонько спросила я, но Цыси услышала, засмеялась и потребовала, чтобы евнух ответил на вопрос. Чжан Дэ побагровел от страха.

- Да, раб мыл руки, - произнес он наконец, встав на колени.

После обеда, когда мы с матерью, императрицей и княжнами болтали на галерее, Чжан Дэ подошел ко мне и попросил:

- Пожалуйста, не шутите так больше, а то я чуть не умер!" [62, 23 - 25].

Наиболее ловкие евнухи не раз в истории Китая становились временщиками, поэтому маньчжурские императоры до Тунчжи и Гуансюя не позволяли им играть большую роль в политической жизни. Евнухам было запрещено заниматься государственными делами и получать чиновничьи ранги выше четвертого, однако Ли Лянь-ина, которого Вэнь Цзин не без основания сравнивает с Макиавелли, вдовствующая императрица про-извела во второй ранг [22, 83; 38, 147, 149 - 150]. Когда Юй Жун-лин впервые увидела знаменитого евнуха, о котором она столько слышала, он "оказался невысоким, сморщенным, с маленькими глазками - словом, вылитой обезьяной. Несмотря на это, он был любимым придворным вдовствующей императрицы. Я уже говорила, что евнухам разрешалось носить на шапках только синие шарики и синие перья, но Ли Лянь-ин получил красный шарик и разноцветное перо. Князья и сановники были очень недовольны, пытались удержать Цыси от этого неслыханного шага, однако услышали раздраженный ответ: "Неужели я не могу быть хозяйкой даже в такой малости?!" Все сразу прикусили языки" [62, 16].

Совершенно очевидно, что евнухи во времена Цыси возродили свое влияние лишь благодаря услугам вдовствующей императрице, которая не всегда решалась открыто приближать к себе полноценных мужчин. При ней число придворных скопцов превысило три тысячи; кроме того, Цыси значительно увеличила штат служанок - до десяти тысяч, так как любила, чтобы вокруг нее всегда было множество людей [32, 208; 12, 31; 13, 95; 38, 105]. Особыми привилегиями, естественно, пользовались главные евнухи, или главноуправляющие. В пьесе Чжоу Тянь-бэя изображено, например, как Ань Дэ-хаю понравилось нефритовое кольцо князя Гуна. Сначала он нахально выпрашивает его у хозяина, но получает отпор. Тогда Ань действует через Цыси, и князь не смеет отказать ей [57, 5].

Именно Ань Дэ-хай первым из главных евнухов присвоил себе титул Девятитысячелетний господин, который затем перешел к Ли Лянь-ину и был всего на одну ступеньку ниже императорского (Десятитысячелетний господин). По существу же, Ли обладал большей властью, чем император, и иногда хвастался этим. Цыси разрешала Ли Лянь-ину не только сидеть в ее присутствии, но даже сидеть на троне. Его личные богатства оценивались английскими банкирами в два миллиона фунтов стерлингов, а политическое влияние просто невозможно оценить. Подобно тому как Ань Дэ-хай участвовал в свержении Су Шуня и других регентов, Ли Лянь-ин сыграл не последнюю роль в перевороте 1898 года, так как Гуансюй фактически выступал его соперником и за несколько лет до этого осмелился побить главного евнуха [29, 100; 22, 82, 84, 95 - 97, 100].

Под стать своей госпоже, Ли был очень хитер и часто притворялся бессильным - или из любви к искусству, или чтобы отвязаться от просителя, или чтобы получить с него взятку. "Если кто-нибудь из нас провинится, он всегда идет к Ли Лянь-ину и просит о помощи, но тот отвечает, будто не способен влиять на ее величество. А в действительности его боится даже императрица" [27, 99], - говорили Юй Дэ-лин другие фрейлины.

Ли Лянь-ин разработал целую систему легальных и нелегальных взяток, которыми он делился с Цыси. Его доверенные евнухи широко "торговали должностями, званиями, наградами, патентами и т. д." [17, 28], что подробно изображено в романе Цзэн Пу. Например, наложница Бао так характеризует маньчжурский двор:

"- Самое противное существо - это главный евнух Лянь. Пользуясь покровительством вдовствующей императрицы, он творит все, что ему угодно! Храм белых облаков превратился в аппарат, через который он получает взятки, а настоятель Гао стал его первым наперсником в дурных делах. Все приезжие чиновники летят к Ляню, словно утки! За последнее время он приобрел еще большую власть, сделав свою младшую сестру служанкой во дворце. Старуха очень благоволит к ней и даже называет барышней. Сейчас только двоим разрешено обедать вместе с вдовствующей императрицей: художнице Мяо Со-цзюнь и ей" [19, 408].

А вот аналогичная речь одного прогрессивно настроенного сановника:

"- Оказывается, Гэн И^* введен в Государственный совет по приказу вдовствующей императрицы. Явившись в Пекин на празднование шестидесятилетия Цыси, Гэн И передал главному евнуху Ляню тридцать тысяч новеньких серебряных юаней, которые он выманил у своего подчиненного - управляющего монетным двором. Он заявил, что приготовил эти деньги специально для того, чтобы императрица в день своего рождения могла одарить придворных. Императрица прельстилась тонким узором новеньких монет и приняла подарок. Отсюда и это назначение. Не знаю, кто рассказал об этом государю, но он заспорил со вдовствующей императрицей, заявив, что Гэн И низкий, корыстолюбивый человек, которого нельзя держать на службе. Императрица продолжала настаивать на своем. Тогда государь заплакал и сказал: "Тетушка, вы хотите сделать меня правителем страны, идущей к гибели!" Императрица пришла в страшную ярость и дала государю две пощечины, даже зубы выбила. Государь заболел и после этого долго не появлялся в тронном зале. А тут, как на грех, подвернулся генерал Юн Лу^**, старый клеврет императрицы, который тоже приехал в Пекин для празднования ее шестидесятилетия. Императрица поделилась с ним мыслью о низложении государя. "Боюсь только, что пограничные наместники не подчинятся", - сказал Юн Лу. Все это было буквально на днях. Отсюда явствует, что идея переворота давно уже зрела у императрицы, она лишь не решалась ее открыто высказывать!" [19, 394].

^* (Его прототипом является реакционер Ган Ни.)

^** (Написан с Жун Лу.)

В этом отрывке недаром упоминаются подарки, которые всегда были одной из значительных статей дохода вдовствующей императрицы. Например, перед праздниками, как свидетельствует Юй Жун-лин, на Цыси "начинали сыпаться подношения от князей, сановников, губернаторов или генерал-губернаторов: расшитые ткани, каллиграфические надписи, картины, антикварные и заграничные ценности. Больше всего государыня любила часы, люстры и прочие иностранные вещи" [62, 53], но и они, и китайские ценности поступали к ней не только по праздникам: "Если Цыси вскользь замечала, что ей нравится какая-нибудь вещица, например красивая безрукавка или украшение к туфлям, не проходило и трех дней, как перед ней появлялось и то и другое" [13, 37]. А в дни ее рождения, вспоминает Юй Дэ-лин, "подношений было так много, что они занимали несколько залов, и все же мы не имели права убрать их куда-нибудь, пока ее величество не приказывала сделать это".

Один такой дар представлял собой "четыре мешка с тысячами жемчужин. Безупречные по форме и цвету, они стоили баснословно дорого, но у ее величества было столько драгоценностей, особенно жемчуга, что она едва взглянула на подарок и лишь назвала его приятным" [27, 332 - 333].

Когда Цыси впервые появилась во дворце, ей платили в год около ста пятидесяти лянов, т. е. примерно четыреста американских долларов. А накануне смерти ее ежегодные доходы составляли уже почти десять миллионов долларов - по крайней мере вдвое больше, чем у любого китайского императора [32, 203 - 204]. Особенно возросли корыстолюбие и взяточничество Цыси после ее бегства из Пекина в 1900 году, когда она лишилась части своих богатств. Стараясь возместить их, она грабила и народ и чиновников совершенно беззастенчиво: один только начальник шанхайской области присылал ей каждый год сто тысяч лянов "на пудру и румяна" [45, т. 6, 83]. Как пишет Фань Вэнь-лань, "ежедневные расходы двора составляли теперь сорок тысяч лянов, а певцы и танцоры не имели даже времени для отдыха" [18, 576].

Вдовствующая императрица не успевала пользоваться всеми своими несметными сокровищами, однако вела им строгий счет:

"Одежда, ткани для одежды, обувь и драгоценности Цыси - все было тщательно расписано в специальной книге, где особый раздел отводился вещам, предназначенным для подарков. Этими подарками ведали главноуправляющий, его помощник и четыре старших евнуха, которые получали ценности из сокровищницы и передавали их Управлению двора, записывая в книге: "Такого-то числа даровано такому-то".

У старухи было множество драгоценностей, но чаще всего она носила лишь несколько: кольца из зеленого и голубого нефрита, жемчужную диадему в виде цветов и накидку, унизанную жемчугом.

Летом Цыси нередко втыкала в волосы большие шпильки из сандалового дерева, увитые золотыми нитями и инкрустированные жемчугом. Их преподнес вдовствующей императрице в день ее шестидесятилетия известный сановник Чжан Чжи-дун. Еще она носила крохотные жемчужные серьги, никогда их не снимая. Евнухи рассказывали, что эти серьги подарил ей сам император Сяньфэн, когда она впервые вошла во дворец. Сережек было четыре, поэтому Цыси пришлось проколоть в каладом ухе по две дырочки.

Из своих многочисленных одежд вдовствующая императрица также обычно носила лишь несколько. Например, зимой она надевала зеленовато-желтый халат на меху, а во время аудиенций заменяла его шелковым или парчовым халатом, далеко не всегда новым.

Туфли ей большей частью преподносили княгини и фрейлины. По праздникам она каждый раз надевала одну и ту же пару: густо усыпанную жемчугом, как драгоценные колосья, на очень толстой подошве" [62, 46 - 47].

Более подробно говорить о драгоценностях Цыси было бы слишком долго, да и вряд ли нужно, так как это уже сделано в нескольких источниках на русском языке [12, 5, № 3, 307; 13, 255 - 256]. Отмечу лишь интересный прием, который использовал в данном случае Цай Дунь-фань, словно объединив художественную и мемуарную литературу: в его описании Цыси показывает Юй Дэ-лин свою богатейшую сокровищницу и еще говорит, что многое она потеряла во время восстания ихэ-туаней [51, т. 10, 7а].

Впрочем, и в этот трудный для Китая период вдовствующая императрица не желала решительно ничем жертвовать. "Говорят, что в 1900 году она даже приказала своей артиллерии приостановить обстрел посольского квартала, потому что грохот пушек мешал ей совершать лодочную прогулку" [32, 179]. Бежав в Сиань, Цыси продолжает гурманствовать: "Каждое утро евнух подает императрице меню из ста блюд, состоящих главным образом из рыбы, уток и молодых кур, приготовленных разными способами" [9, 527]. И только К. Карл с ее удивительной наивностью могла видеть в этом безоглядном эпикурействе сплошные достоинства [5, № 4, 37 - 38].

Если предшественники Цыси старались блюсти строгие конфуцианские традиции и в придворных театральных постановках обходились артистами-евнухами, то вдовствующая императрица впервые ввела во дворец актеров извне [45, т. 5, 106] и сделала это не только для спектаклей. Но сначала посмотрим, как выглядели спектакли, которыми наслаждалась Цыси:

"Согласно обычаю, первого и пятнадцатого числа каждого месяца во дворце устраивались театральные представления. Во время праздников Начала лета, Середины осени и Седьмого вечера спектакли длились целых три дня, а на Новый год - с самого сочельника до шестнадцатого января. День рождения Цыси назывался "десятитысячелетним долголетием". Актеры играли три дня до него и четыре после, да и в дни рождения императора или императрицы тоже, конечно, не бездельничали.

Перед каждым спектаклем исполнители главных ролей в костюмах, но еще без париков, совершали на открытой сцене по три земных поклона в сторону Дворца радости. Во время этой церемонии сановники Управления двора тоже поднимались на сцену и стояли рядом с актерами.

Официально двору принадлежала лишь труппа южной, куньшаньской драмы, отличавшейся от столичного театра. Как и в пекинской музыкальной драме, в ней играли одни мужчины, но певшие еще более высокими голосами. Никто при дворе не любил таких голосов, однако куньшаньская драма была завещана предками, поэтому ее не решались ни упразднить, ни изменить. Она существовала для проформы, а главное место в спектаклях занимала столичная драма, исполнителей которой привозили из города. Чаще всего во дворце того времени появлялись известные актеры Тань Синь-пэй, Чэнь Дэ-линь (зрители почему-то прозвали его Камнем), Ян Сяо-лоу, Ван Яо-цин и другие.

Евнухи тоже учились театральному искусству, и, когда обнаруживали способности, к ним приглашали наставников. Выучившись, евнухи получали право играть на дворцовой сцене; их спектакли назывались "собственными".

Один из евнухов, Чэнь Дэ, учился у Тань Синь-пэя и высокие ноты брал не хуже его. Другой евнух, Чэнь Фу, исполняя роли служанок, мастерски пел хриплым голосом. Третий, Сяо Фу, отлично играл в пьесе "На лошади", где молодым героем выступал Чжан Дэ, который впоследствии стал главноуправляющим императрицы. Пятый, Сяо Яо, специализировался на пьесах о князе Гуане^* и особенно хорошо играл в драме "С одним мечом". Когда исполнялись пьесы об этом герое, их участники должны были целый день поститься, а перед самым спектаклем совершить три земных поклона изображению божественного князя Гуаня.

^* (Князь Гуань - китайский военачальник III века Гуань Юй, славившийся своим благородством и позднее канонизированный.)

Однажды Сяо Яо и Чжан Дэ репетировали сцену битвы и, чтобы не ранить друг друга, приговаривали с каждым ударом: "Теперь я", "Теперь ты". Во время спектакля они забыли, что находятся не на репетиции, и продолжали свои прибаутки. Цыси, смотревшая представление из Дворца радости, удивилась и остановила спектакль, желая понять, что они говорят. Тут только актеры опомнились.

Открытая сцена, называвшаяся Садом добродетели и согласия, имела три яруса. В день рождения Цыси на всех ярусах играли одну и ту же южную драму с благоприятным концом. Исполняться эти пьесы должны были абсолютно синхронно.

За два дня до каждого представления на желтой бумаге писали программу спектакля, где указывали имена актеров и время их выхода на сцену. Эта программа обязательно давалась на утверждение Цыси.

Как-то раз знаменитый Тань Синь-пэй опоздал во дворец и не смог соблюсти срока, указанного в программе. Цыси тут же наказала его, заставив сыграть Благочестивого борова^*.

^* (Благочестивый Боров (Чжу Ба-цзе) - герой многих китайских пьес, сказаний и классического романа XVI века "Путешествие на запад". Комическая фигура, обычно изображавшаяся со свиным рылом.)

В отличие от большинства обитателей дворца Цыси все же любила куньшаньскую драму, причем не только любила, но и изучала. Наблюдая спектакль, она посматривала в партитуру пьесы, отбивала ладонью такт и чувствовала малейшую ошибку.

На ежемесячные представления князья и сановники допускались редко - они приходили главным образом в праздники, по специальному извещению. Счастливцы назывались "удостоенными смотреть пьесу". Все они собирались справа от ступеней Дворца радости и ждали паланкина Цыси. Гуансюй, императрица и фрейлины входили в этот дворец через задние двери и тоже ждали. Когда Цыси прибывала, князья и сановники троекратно кланялись ей и благодарили за приглашение. Затем они распределялись по огибающей сцену галерее, где лежали красные шелковые подушки, но садились лишь после того, как усядется вдовствующая императрица. Цыси обычно сидела на кане у окна и смотрела спектакль через стекло" [62, 17 - 19].

Любовь государыни к пышным зрелищам тоже очень дорого стоила стране, но иногда оборачивалась и против самой Цыси. Например, в момент неожиданного доноса на Ань Дэ-хая она смотрела какую-то пьесу и ее "не посмели тревожить" [51, т. 8, 34, 36а]. Так она лишилась одного из своих главных фаворитов.

Развлекалась государыня и другими способами. Скажем, многие авторы утверждают, будто вдовствующая императрица не любила наркотиков, но Хасси свидетельствует, что еще когда Цыси веселилась с Сяньфэном, они выкуривали по трубке опиума, ибо он "убивает чувство времени. Наслаждение, которое длится всего несколько минут, под влиянием опиума кажется длящимся часами".

К старости императрица курила опиум уже трижды в день [32, 126, 356], и это подтверждает роман Сюй Сяо-тяня, где евнухи приглашают государыню вкусить "крем счастья и долголетия". Оказывается, Цыси с ее постоянным лицемерием назвала так свой излюбленный наркотик! Романист считает, что она и умерла от того, что ее организм был переполнен опиумом [45, т. 6, 7, 37].

Оставшись после Сяньфэна двадцатишестилетней вдовой, Цыси отнюдь не хранила ему верности в течение последующих десятилетий, что было бы достаточно естественно, если 'бы она, подобно многим правителям, не любила изображать себя аскетом, свято хранящим моральные устои и пекущимся только о благе народа. Список фаворитов вдовствующей императрицы почти так же обширен, как и перечень ее жертв, но менее определенен. Единственная общепризнанная фигура здесь - Жуп Лу, который был дальним родственником Цыси и благодаря этому мог общаться с ней сравнительно свободно. По некоторым данным, они даже были обручены до того, как девушку взяли во дворец [29, 19]. П. Бак разворачивает из этой версии грустную и весьма поэтическую историю: едва познанная Сяньфэном и недовольная им, Цыси отдается бывшему жениху, а затем проносит свое рискованное чувство через всю жизнь. Явно под влиянием романистки и Холдейн верит, что Жун Лу мог быть единственным любовником Цыси [23, 2, 47 - 48, 212 - 213; 29, 263].

Но действительность не подтверждает этой версии, абсолютно не подходящей к циничным характерам обоих партнеров. Даже Холдейн вспоминает о том, что в 1878 году Цыси застала Жун Лу с одной из своих фрейлин и на долгие годы выслала его из столицы [29, 99], в Хасси иронически говорит в связи с этим о вдовствующей императрице: "Единственное свидетельство ее приверженности к твердым моральным устоям проявилось тогда, когда она обнаружила своего фаворита Жун Лу в постели одной молодой придворной дамы. Цыси приняла крутые меры, однако многие китайские авторы считают, что это было вызвано не высокой моралью, а элементарной ревностью" [32, 191].

Еще до этого события императрица завела себе другого любовника - юношу, который провалился на государственных экзаменах и скрывался под именем Яо Бао-шэна. Кормился он тем, что пел и рассказывал разные истории в харчевнях. Ли Лянь-ин, заботясь о своей гос-тоже, научил его врачеванию и сделал личным медиком Цыси. Вскоре она забеременела, а потом и родила; но Яо и ребенка ей пришлось выслать из дворца. "Самое любопытное, - замечает Хасси, - что Яо не был убит. Возможно, императрица в самом деле любила его" [32, 176 - 280].

Удивление Хасси вполне закономерно: еще на рубеже Веков многие люди, которых интересовала Цыси, "передавали о красавцах-юношах, периодически появлявшихся во дворце, принимавших участие в пиршествах вдовы-императрицы и затем будто бы умиравших скоропостижнов стенах дворца" [1, 23]. Эти юноши доставлялись во дворец подземными ходами, под видом евнухов [38, 89 - 90; 1, 23; 22, 90], да и постоянные евнухи не все были кастратами. Те методы оскопления, которые применялись в Китае, не всегда подавляли эротическую потребность, причем часто она проявлялась в извращенных формах [32, 209]. По словам Вэнь Цзина, сказанным в начале XX века, "сейчас каждый евнух имеет любовницу из числа дворцовых служанок" [38, 99].

Некоторые историки считают, что Ань Дэ-хай, например, не был евнухом и что Цыси родила от него сына, который дожил по крайней мере до 20-х годов под именем Цзю Мин. Эту версию поддерживает и романист Сюй Сяо-тянь [22, 90; 34, 17; 45, т. 5, 76]. В пьесе Чжоу Тянь-бэя не говорится прямо о любовной связи между императрицей и главноуправляющим, но делаются достаточно ясные намеки на это: Цыси беседует с Анем в высшей степени интимно, никак не хочет с ним расстаться, и он отвечает ей тем же.

Однако гибель Ань Дэ-хая вдовствующая императрица снесла довольно спокойно - может быть потому, что Аня во всех отношениях заменил Ли Лянь-ин? По словам некоторых китайских публицистов, Ли Лянь-ину удалось избежать оскопления [38, 148 - 149], на то же намекал Цзэн Пу в сцене гипноза из главы 9 "Цветов в море зла". Но не исключена и другая вероятность: что Ань Дэ-хай и Ли Лянь-ин были настоящими евнухами. Известно, например, что Цыси не расправилась с губернатором Дин Бао-чжэнем, который казнил Ань Дэ-хая. Хасси видит главную причину этого в том, что Дин выставил на всеобщее обозрение обнаженный труп казненного, наглядно опровергающий слухи об Ане как любовнике императрицы. А Ли Лянь-ину даже была посвящена специальная легенда, в которой он, будучи учеником сапожника и увидев могущество Ань Дэ-хая, сам кастрировал себя, чтобы попасть во дворец [29, 77 - 78 и др.].

Впрочем, и эти предположения и легенды, в свою очередь, подвергаются сомнениям. Например, среди жителей провинции Шаньдун, которой правил Дин Бао-чжэнь, ходили слухи о том, что губернатор демонстрировал народу обезглавленный труп не Ань Дэ-хая, а одного из его помощников [48, 78].

Удобным местом развлечений для Цыси стала так называемая Студия исполнения желаний (Жуигуань): "Эта студия была одновременно галереей или библиотекой, где хранились картины и прописи знаменитых мастеров. Но заведовали ими не евнухи, не фрейлины, а красивые юноши, которых отобрали во дворец примерно так же, как наложниц, - с той лишь разницей, что они должны были уметь рисовать. Когда весть о предстоящем наборе разнеслась по всем провинциям, многие молодые люди захотели принять участие в этом конкурсе. Первый тур прошло более ста семидесяти человек, второй - пятьдесят пять, третий - одиннадцать. Только последних решились показать Цыси. Выбрав двух, она поместила их в Студии исполнения желаний, а остальных девять сделала как бы кандидатами.

Оба счастливчика, которых звали Лю Жу-мэй и Гуань Цюй-ань, получали каждый год по две тысячи серебряных лянов и по десять больших кусков шелка. Оба они были очень красивы, прекрасно рисовали, но в умении делать карьеру Гуань Цюй-ань далеко превосходил Лю Жу-мэя и за каких-нибудь полгода превратился во второго Ли Лянь-ина. Лю вышел из строгой чиновничьей семьи, вел себя скованно, поэтому Цыси не очень любила его. А Гуань был типичным шалопаем, в доме которого процветали сразу все религии (или, точнее, ни одной), живопись, легкое пение... Семнадцати лет он сбежал с одной театральной труппой, два года пел в куньшаньской музыкальной драме, затем проигрался, украл вещи своего учителя и опять сбежал. Через полгода скитаний он вернулся к семье, однако на этот раз возмущенный отец сам выгнал его. Тогда Гуань ночью проник домой, похитил все деньги отца и отправился в Пекин, где целые дни проводил в публичных заведениях.

Долго ли могут продержаться деньги у шалопая? Через три месяца ему уже одеться было не во что, из увеселительных заведений его гнали, поэтому он стал петь и просить милостыню на улицах. Северяне, слыша томные южные песни, иногда раскошеливались, но по-настоящему ему повезло лишь у чайной Весенний цвет, где собирались главным образом евнухи из дворца. За чайной была специальная певческая площадка для развлечения гостей, и, если песня им нравилась, они платили щедро. Так случилось и на этот раз, когда Гуаня услышал евнух Ли Шестой. Захлопав в ладоши, он подозвал певца к себе, спросил его имя и дал ему целых три ляна.

После ухода евнуха окружающие стали поздравлять Гуаня и советовать ему познакомиться с Ли Шестым поближе.

Гуань Цюй-ань был человеком сообразительным. Когда Ли Шестой пришел в чайную снова, он вежливо по-клонился ему, завел с ним льстивый разговор и попросил его самого выбрать что-нибудь по песеннику. Ли выбрал арию о снеге, и Гуань постарался спеть ее со всем искусством, на какое был способен.

- Ты очень недурно поешь, мой мальчик, - сказал довольный евнух.- Наша Старая будда обожает слушать арии, и я мог бы кое-что посоветовать тебе.

Гуань, ни секунды не медля, стал просить дать ему этот совет.

- Сейчас при дворе создается Студия исполнения желаний, в которую ищут нескольких юношей, умеющих петь и рисовать, - мол;вил Ли Шестой.- Тебе стоит подать на конкурс: особенно если ты хоть немного владеешь живописью...

- Живописью?! - радостно воскликнул Гуань.- Да она для меня еще ближе, чем пение. Я умею рисовать и горы, и реки, и цветы, и травы. Если не верите, я могу показать вам.

- Отчего же? Верю и очень рад, - сказал евнух.- Тогда завтра я отведу тебя во дворец.

На следующее утро он принес Гуаню, новую одежду, заставил его чисто выбриться, критически осмотрел юношу и остался доволен. Рекомендация Ли Шестого оказалась совсем не лишней, так как все кандидаты должны были иметь рекомендующих, а Ли пользовался влиянием при дворе. Помогла и красота юноши, и то, что его рисунки понравились Цыси, - короче говоря, вскоре Гуаня сделали управляющим Студии исполнения желаний.

Однажды вечером, когда он развлекался какой-то игрой с молодыми евнухами, к ним вошла фрейлина и сказала:

- Вы тут веселитесь, а Великая императрица беспокоится!

Гуань Цюй-ань посерел от страха, не понимая, чем он мог вызвать беспокойство Цыси. Фрейлина улыбнулась, открыла коробку, которую принесла с собой, и протянула Гуаню:

- Старая будда жалует тебе эти кушанья. Не исключена возможность, что она вызовет тебя, готовься.

Тут только у юноши отлегло от сердца. Он взглянул на кушанья, понял, что они с императорского стола, хотел поблагодарить за милость, но фрейлина уже исчезла.

В душу Гуаня опять закралась тревога: "Почему Великая императрица так выделяет меня? Может быть, она хочет мне что-нибудь поручить? Конечно, это очень приятно, но если я не сумею исполнить ее поручения, то мне несдобровать!" Тут его мысли приняли другое направление: "Ведь я всего лишь уличный певец. Если бы я не встретил господина Ли, я до сих пор бродил бы в лохмотьях и униженно клянчил деньги. Теперь я счастлиь только благодаря ему и Великой императрице, а это значит, что ради нее и умереть не жалко".

Он снова приободрился. В этот момент вернулась фрейлина, которая уже приходила, и произнесла:

- Великая императрица изъявила священное согласие принять Гуань Цюй-аня во дворце Море мудрости.

Юноша поправил свою одежду, шапку и вслед за фрейлиной пошел по дорожкам парка. Всюду сияли разноцветные фонари, под ними стояли евнухи, готовые тщательно допросить каждого прохожего, но фрейлина делала им тайный знак, и они отступали. Все беседки, террасы, башни и павильоны были словно нарисованы искусным художником. Одна из беседок так и называлась: Прогулка на картине. Недалеко от нее оказалась пещера, пройдя которую Гуань увидел высокое строение с надписью: "Море мудрости". Юноша почтительно остановился у ворот, расписанных драконами и фениксами, но фрейлина велела идти смелее, провела его через анфиладу комнат и, доложив о приходе Гуаня, сказала ему:

- Императрица ждет тебя, будь внимателен к ней!

Гуань Цюй-ань осторожно вошел, и взору его предстал роскошный зал, выложенный каменными плитами. На противоположной стене над дверью висела надпись: "Зал человеческих радостей", а за дверями шла еще одна анфилада великолепно обставленных комнат. Посреди одной из них сидела Цыси и читала книгу. В ответ на поклон Гуаня она медленно отложила книгу и, велев ему сесть, стала с улыбкой расспрашивать юношу, сколько ему лет, из какой он семьи. Наконец она спросила:

- Вот ты умеешь рисовать, а можешь ли определить возраст картины?

- Я человек маленький, - ответствовал Гуань, - учился немного, но, пожалуй, смогу догадаться.

- Тогда я покажу тебе одну вещицу! - сказала Цыси и направилась в соседнюю комнату. Юноша, весь дрожа, пошел вслед за ней. Однако выбрался он из той комнаты лишь к следующему полудню. Какую древнюю картину показывала ему вдовствующая императрица, не известно, но с тех пор она вызывала его очень часто, подарила ему большой загородный дом и даже разрешила жениться на одной из фрейлин. Чем не счастье привалило шалопаю?" [45, т. 6, 37 - 42].

Встретив в романе Сюй Сяо-тяня эту историю, я, признаться, решил, что уж она-то вымышлена, и вдруг в совсем ином, отнюдь не художественном источнике обнаружил "Краткую биографию Гуаня", где рассказывается, как Цыси соблазнила юношу, а затем осыпала его почестями [61, 39 - 40]. Вскоре нашлось еще одно подтверждение [48, 98], так что мне вновь пришлось убедиться в большой достоверности старой китайской литературы на исторические темы.

Можно подумать, что в данном случае речь идет о чересчур мелких деталях, имеющих отношение только к личной жизни государыни. Но Сюй Сяо-тянь помогает увидеть, что актерами она особенно увлеклась во время франко-китайской войны, и это стало одной из причин поражения Китая; кроме того, Гуань Цюй-аня она приставила шпионом к заключенному Гуансюю [45, т. 5, 109; т. 6, 68].

Как у многих людей, обладающих большой властью, эротические позывы Цыси самым непосредственным образом влияли на государственную политику, поэтому в них рано или поздно нужно разобраться. Су Шунь перед казнью кричал в толпу, что вдовствующая императрица и его склоняла к сожительству, а после того как он не согласился, возненавидела его [32, 174] - без учета этой версии нельзя говорить о мотивах целого исторического события, хотя окончательное решение здесь вряд ли достижимо. В 70 - 80-х годах XIX века любовником Цыси, возможно, был и Ли Хун-чжан, чего не отрицал даже его личный секретарь. Наконец, в той же роли мог выступать князь Гун: "Конг был преданным другом и доверенным лицом Тсэ-Ги. Злые языки говорили, что дружба эта не ограничивалась одними политическими беседами... Существование любовной связи между пылкой двадцатисемилетней красавицей и молодым принцем было очень правдоподобно..." [15, 7, 13].

В самом деле, ведь неприязнь Цыси к Гуну возникла лишь после расправы над Ань Дэ-хаем, которую организовал князь. Но он вполне мог пойти на это и из ревности. Императрице, как мы видели в случае с Жун Лу, тоже были свойственны подобные чувства, однако в большинстве ее любовных похождений ощущается практический расчет. По верным словам русского публициста начала нашего века, она "выбирала своих фаворитов между людьми, полезными ей в ту или другую минуту, удовлетворяя, вместе с тем, и требованиям своего пылкого темперамента" [15, 10].