"Раньше его я не умру!"

После разгрома ихэтуанеи и возвращения монархов в Пекин император был снова отправлен на остров Интай. Хотя иногда Гуансюй I и появлялся при дворе, общаться с ним почти никому не разрешалось. Даже его жена и наложница имели право ходить к нему всего один-два раза в год, да и то лишь для церемонного визита или обеда, под наблюдением фрейлин [27, 340 - 341; 62, 36].

"Во дворце, - вспоминает Юй Жун-лин, - служил евнух, которого звали бакалавром, потому что он был единственным ученым среди евнухов и часто читал старухе вслух... Однажды я сказала ему, что мечтаю попасть на Интай, где наверняка очень красиво.

- Да, Интай - прекрасное место, - ответил он.- К сожалению, туда сейчас не пускают, потому что там живет Десятитысячелетний господин. Раньше государи укрывались на этом островке от жары, к ним каждое утро прибывали князья и сановники, которых императоры оставляли обедать, удить рыбу или писать стихи.

Пойманную рыбу можно было унести к себе домой, а некоторые стихи сохранились до сих пор. Наш Десятитысячелетний господин в детстве учился на Интае, к нему приезжали учителя...

- Неужели ему там не скучно? - перебила я. Евнух вздохнул:

- Ничего не поделаешь!

- Может быть, все-таки есть способ попасть туда? - фодолжала допытываться я.

- Пятая барышня! - нахмурился евнух.- Не будьте ребенком. Туда ни за что не попасть" [62, 61].

О том, как ревностно правительница следила за изоляцией Гуансюя, свидетельствует, в частности, такой акт. Однажды у императора сильно заболел зуб, среди придворных он не смог найти зубного врача и послал за ним в город. Проведав, что во дворец приезжал посторонний, да еще без ее санкции, вдовствующая им-ператрица казнила евнуха, который привозил врача, а труп выставила для всеобщего обозрения [48, 114]. С 1898 года, когда Цыси расправилась с реформаторами, она начала усердно распускать слухи о слабоумии Гуансюя. Во время бегства в Сиань императрица, например, специально попросила его спрятать шкатулку одной из своих фавориток, а когда та обнаружила пропажу, со смехом обвинила императора в клептомании [45, т. 6, 55 - 56]. Однако Юй Дэ-лин и Юй Жун-лин при первой же встрече с Гуансюем вынесли о нем совсем другое впечатление:

"Внезапно евнухи откинули дверную занавеску, и в зал вошел невысокий мужчина лет сорока, в светлом халате с блестящим желтым поясом, на котором позванивали малахитовые подвески, и в сапогах из черной парчи. Лицо у него было самое обыкновенное, по глаза светились умом; иногда в них проглядывала грусть.

Цыси подозвала нас:

- Идите сюда, это его величество!

Тут только мы поняли, что перед нами Гуансюй, подошли к нему, совершили все полагающиеся поклоны, но государь лишь улыбнулся и ничего не сказал" [62, 16].

В дальнейшем Юй Жун-лин довелось и разговаривать с императором:

"Болтая с евнухами, которые угощали нас чаем и пампушками, я вдруг снова увидела Гуансюя. Он подошел, осведомился, сколько мне лет, потом вынул изящные карманные часы, инкрустированные жемчугом, и спросил:

- Как будет по-английски "час и три четверти"?

Решив пошутить, я ответила ему не по-английски, а по-китайски:

- Англичане так не говорят. Они выражаются по-другому: "без четверти два".

- На таком английском языке легко разговаривать! - засмеялся Гуансюй.- Я вижу, ты шалунья.

- Да, недостойная всегда много шалит.

Гуансюй, улыбнувшись, взглянул на евнухов:

- Хорошо, с этого дня мы будем называть тебя Маленькой шалуньей.

- Благодарю за милость, - поклонилась я.- Недостойная очень рада прозвищу, которое дал ей Десяти-тысячелетний господин!" [62, 21].

Императору явно понравилась Юй Жун-лин - и своей внешностью, и молодым задором, который отличал ее от чинных придворных:

"Пока все смотрели спектакль, я достала мячик, наврала играть во дворе и, прыгая, потеряла туфлю. В это время как раз появился Гуансюй.

- Вот уж никогда не видел фрейлину, которая бы дрыгала в парадном платье, да еще без туфли! - засмеялся он.

- Десятитысячелетний господин, - стала оправдываться я, надевая туфлю, которую подал мне евнух, - здесь так много ограничений! Ходить никуда нельзя, вот я и осмелилась поиграть в мячик, чтобы разогнать скуку...

Император вздохнул:

- Да, ты верно говоришь, скука здесь смертная.- Он помолчал.- Но ты все-таки не шуми. Возвращайся скорее на спектакль, а то придет Старый предок, беды не оберешься" [62, 70, 71].

В других случаях Юй Жун-лин отмечала, что император был задумчивым, лирически настроенным, и решила, что "он очень умен. Просто из-за деспотичности Цыси он не смог как следует раскрыть своих способностей. Государь постоянно сидел у себя во дворце и выходил крайне редко. Со вдовствующей императрицей он общался только ради проформы, например когда нужно было желать ей доброго утра. Мы тоже, встречая императора, приветствовали его и видели, что он бывает очень весел, если старухи нет рядом.

Ко мне он относился как к ребенку, поэтому довольно часто разговаривал со мной и смеялся, но другим отвечал лишь кивком головы, боясь вызвать подозрения. На поклоны императрицы и наложницы Цзинь он вообще не реагировал.

Евнух Сунь, который постоянно ему прислуживал, как-то сказал нам, что после разгрома реформаторов Гуансюй впал в уныние и решил больше не заниматься политикой. Вместо этого он целыми днями что-то читал ли писал в своем дворце и, говорят, весьма преуспел науках" [62, 47]. Юй Дэ-лин тоже свидетельствует, что вне официальной обстановки Гуансюй производил несравненно более приятное впечатление, чем при Цыси, говорит о его незаурядном уме, образованности и т. д. Он был единственным из правителей Китая, кто знал немало английских слов, мог играть на любых музыкальных инструментах, хотя и не учился специально этому, интересовался европейской музыкой и техническими новшествами. К сожалению, Цыси совершенно отстранила его от власти и заставляла присутствовать на аудиенциях лишь для того, чтобы все видели, что она не убила императора. Ради проформы "ее величество обычно спрашивала его мнение о разных вещах, но он неизменно отвечал, что он полностью согласен с тем, что сказала или решила ее величество" [27, 113 - 114, 327, 354].

Гуансюю, по-видимому, не хотелось больше сталкиваться с Цыси; кроме того, она основательно запугала его, о чем говорит, например, следующая история: "Однажды император отправился пожелать тетке доброго утра. Та как раз в это время завтракала и поинтересовалась, ел ли он. Гуансюй не решился сказать, что он позавтракал раньше Великой императрицы, встал на колени и ответил, что еще нет. Цыси пожаловала ему несколько блюд, а потом спросила, наелся ли он. Гуансюй опять не посмел сказать правду и получил еще несколько блюд. Есть он был уже не в силах, поэтому начал украдкой бросать и выливать пищу в широкий рукав халата.

Когда государь вернулся к себе, халат был мокрым и грязным. Император хотел сменить его, но оказалось, что всю одежду забрала Цыси" [48, 114]. Последние слова наводят на мысль, что правительница нарочно издевалась над "им.

Внешне Цыси стала благосклоннее к Гуансюю, ему тоже приходилось скрывать свое реальное отношение к ней. И все же оно проявлялось достаточно ясно: и в страхе перед вдовствующей императрицей, и в том, что иногда он решался иронизировать над обожествлением ее персоны. Например, однажды Гуансюй сказал фрейлинам: "Ее величество идет!". "Мы опустились на колени, - пишет Юй Дэ-лин, - но император продолжал стоять во весь рост, хохоча над нами. Он просто разыграл нас, и я еще никогда не видела его таким счастливым, как во время этой шутки" [27, 296 - 297].

Тщательно отгороженный от мира, Гуансюй все же продолжал интересоваться делами, в том числе судьбой своих любимых реформаторов. Интересный факт сообщает в этой связи Юй Жун-лин:

"У Гуансюя был евнух по фамилии Супь, которого

мы все в шутку называли Мудрецом Сунем^*. Однажды, когда рядом никого не было, он пришел ко мне и вынул из кармана часы, на крышке которых был написан иероглиф "кан". Показав на него, Сунь промолвил:

^* (Мудрец Сунь (Сунь-цзы) - знаменитый древнекитайский. )

- Десятитысячелетний господин велел спросить, не знаешь ли ты, где сейчас находится человек с этой фамилией?..

Тут я сообразила, что речь идет о Кан Ю-вэе, главе разгромленных либералов, и чуть не подпрыгнула от страха:

- Я не знаю, где он находится, в самом деле не знаю, но могу спросить у матери...

- Нет, Пятая барышня, - покачал головой Сунь, - не надо спрашивать! Десятитысячелетний господин скакал, что больше об этом никто не должен знать!

С этими словами евнух удалился" [62, 78].

Вряд ли Гуансюй мог снова установить связь с оп-позиционерами и попытаться убрать свою тетку, но для Цыси было достаточно даже подозрений. Когда осенью 1908 года вдовствующая императрица заболела, она будто бы заявила о вполне здоровом Гуансюе: "Раньше его я не умру!" [52, т. 10, 25; 25, 6]. Так и случилось, хотя сейчас трудно сказать, является ли это простым совпадением. Коллис, Мартин, Ю. В. Чудодеев и другие авторы считают, что Цыси убила Гуансюя, причем Коллис, опираясь на записи придворного историка, даже рисует, как это произошло: Цыси якобы убедила Ли Лянь-ина отправить императора, сказав, что Гуансюй не пощадит его, если останется жив. Пу И тоже не исключает насильственной смерти, хотя и предполагает одновременно другие варианты. Холдейн оспаривает эту версию, но фактически не может ей ничего противопоставить, как и Я. Брандт, который даже решался утверждать, будто кончина Гуансюя потрясла Цыси [25, 2 - 3; 26, 174 - 178; 35, 156; 11, 418; 13, 41 - 42; 29, 253 - 254; 1, 21]. Думаю, что последний вариант - самый невероятный. Возможно, Цыси повторила историю с Цыань, когда здоровый человек "почему-то" умер раньше больного.

В конце 1908 года Цыси тоже умерла, но перед смертью все же успела выбрать наследника престола двухлетнего Пу И, своего внучатого племянника и племянника Гуансюя. Впрочем, последнее наверняка интересовало ее только ради формальности; гораздо важнее то, что мальчик был внуком Жун Лу, фаворита правительницы. Когда маленького Пу И сажали на трон, он горько плакал [51, т. 10, 24а; 13, 58 - 59] - здесь история вновь начала повторяться, но закончилась она уже намного позже смерти Цыси, совсем по-другому. Об этом можно прочесть в воспоминаниях Пу И.